вверх и говорю: «Катитесь ко всем вашим фашистским чертям! Жалко на вас патроны тратить». Выпустил очередь в воздух, да и повернул назад.
Долго потом мучился душой. С одной стороны, вроде как приказ не выполнил. Да и на морозе оставил, по сути, голодных и беспомощных людей. С другой – не мог грех на душу брать. Думаю, может, все-таки господь вывел их куда к теплу, пощадил? Души все-таки человеческие, хоть и фашистские. А если и загинули где в поле, то это уж не моя вина. И шут его знает, как тут надо было поступить?
Страшное дело это – война! Даже если и выползет человек из нее живой и невредимый, то настолько его эта война переполосует, что ни приведи Господь!
За Сталинград приказом самого Сталина 2 февраля 1943 года я получил медаль «За оборону Сталинграда» И пошел с боями со своею частью на Запад. Украину прошел, Румынию, Венгрию, Чехословакию. Наиболее ожесточенные бои были в Венгрии под Будапештом и у озера Балатон.
Лошадь по имени Наташка
Была у меня одна удивительная лошадь. До конца дней своих не забуду ее, родимую. Досталась она мне совершенно случайно. Можно сказать, сама судьба мне ее привела. Случилось это так.
Поехал я в тыл организовывать заготовку сена для лошадей. Дело было уже в Закарпатье. Там у нас тылу заготовителями фуража были наши же кубанские казачки. Они мне как земляку всегда преотличное сено предоставляли. Ну, я тоже в долгу не оставался: то продовольствия подброшу, то табачком поделюсь. При больших людских потерях с учетом довольствия всегда большие сложности бывают, поэтому бывали излишки, которые я распределял между бойцами и гражданской службой, к которой относились заготовители. А их на войне обеспечивали на порядок ниже, чем бойцов.
В общем, приезжаю я в тыл к землякам насчет сена и вижу, лежит возле самой заготконторы страшно тощая лошадь. И по всему видать, что от недоедания она уже и на ноги подняться не может. Подошел я к ней, а она такими глазами на меня смотрит! Как человек, прямо самую душу пронзает! Елки-палки, думаю, как же можно божью животину до такого состояния довести? Подозвал я своих молодцов и приказал погрузить животное в полуторку. Привезли в часть. Говорю ребятам:
- Кормить эту лошадь так, чтобы через неделю она скакала, как горная козочка!
Ну, неделю, не неделю, а через полмесяца лошадь самостоятельно и свободно могла уже передвигаться по территории, где базировалась наша часть. Ежедневно я сам приходил к ней в конюшню, кормил собственноручно хлебом, угощал сахаром и ласкал, поглаживая морду и гриву. Мои ребята дали ей кличку «Солянка». Раздобрела наша Солянка, разжирела, кожа блестеть начала. Ко мне привыкла, за хозяина своего приняла. И такой резвой да послушной стала, что я уж и мыслить себе о другой лошади не мог. Подружились мы с ней крепко. А уж как под седлом она хороша была, просто сказка! Пора было ее уже и к службе приставлять.
Повел я свою лошадь к кузнецу подковать. Увидел кузнец мою лошадь, руками всплеснул и говорит:
- Так ведь это Наташка с Горячего Ключа! До того, как ее в армию призвали, в тамошнем колхозе бабы на ней в лес за кислицей ездили. Эта же Наташка ни в какую под седлом не хотела ходить. Никого к себе с седлом не подпускала, кто ни пытался. Вот бабы и приноровились ее в повозку запрягать. Да и то, с горы повозку везет Наташка, а в гору – бабы вместе с Наташкой. Потом Наташку вместе с другими конями на фронт отправили. А только совсем непригодной для войны оказалась эта лошадь. Сколько уж бойцов намучились с нею.
Подковал кузнец эту самую Наташку, сел я на нее верхом и понесла она меня, словно всю жизнь на себе таскала.
Ох, и умная же была эта Наташка! Понимала меня с полувзгляда. Никогда я не привязывал ее, не наказывал и даже не принуждал к чему-либо. Выйду, бывало, из хаты, а она уж тут как тут: притопает прямо к крыльцу и только голову послушно опустит. Надо было ждать, она могла ждать меня часами, не отходя ни на шаг от того места, где я оставлял ее.
Одно плохо было, что страшно боялась Наташка самолетов и бомбежки. Как завоют где самолеты, летит пулей ко мне и ложится на землю. Я тогда глажу ее по голове и говорю ей в ухо, что уже все прошло, что бояться ничего не надо. Еще разрывов снарядов Наташка боялась. Чуяла, наверное, что от снаряда погибнуть ей суждено.
Поехал я как-то на Наташке в командный пункт полка. По дороге немцы обстреливать дорогу стали. Наташка вздрагивает, трясется вся от страха, но не останавливается, скачет, куда надо. Подъехали к землянке. Я соскочил с лошади, поводья бросил на седло, сам в землянку спустился. Взял приказ, вышел. А Наташки нет возле. Я постоял минуту-другую, в сторонку отошел, думаю: сюда куда-то Наташка скрылась. Тут снаряд прямо в то место угодил, где я только что стоял. Упал я и сознание потерял. Когда в себя пришел, понял, что ничего со мной страшного не произошло, ударной волной только оглушило. Тут подходит ко мне солдат и говорит:
- Наташка ваша ранена смертельно.
Заплакал я от жалости к ней и попросил капитана пристрелить ее, чтобы зря не мучилась.
Долго я тосковал по своей Наташке и другую лошадь заводить не хотел. Да и не нужна оказалась другая лошадь. Ранило меня вскорости.
Победа!
Это уже в самом конце войны было. Наша часть должна была незаметно и спешно переброситься на другое место. Поэтому мой взвод отправился в путь пешим ходом. И двигались мы безостановочно трое суток. На третьи сутки, совсем обессиленные, позволили себе привал в лесу на обед и на короткий отдых. Наскоро пообедали и повалились на землю, кто где мог. Я расположился прямо в каком-то окопе, который здесь оказался еще, небось, со времен Первой мировой. Лег и тут же уснул. Тут где-то возле окопа и разорвался снаряд, осколок которого влетел мне в грудь. На месте оказали мне первую помощь, а потом отправили в медсанбат.
Слава богу, рана оказалась не столь серьезной, чтобы я валялся бревном на санитарной койке. Сразу же после операции, в ходе которой мне вытащили мой осколок, я поднялся с постели и стал ошиваться вокруг ходячих больных. Начальник штаба медсанчасти заметил, что я откровенно скучаю без дела, и попросил до полного моего выздоровления помочь ему разгрести всякие штабные дела. Я с удовольствием согласился. Скоро мы с этим начштаба стали совсем друзьями. Особенно, когда я в каком-то заброшенном сарае нашел совсем разбитую легковую автомашину. Ну, отремонтировал ее капитально, подновил, чтобы выглядела цивильно, и стал ездить, выхлопотав в штабе водительские удостоверения. С техникой я еще с гражданки был на «ты», машины всех марок водил отлично, поэтому для моего нового приятеля начальника штаба я был просто находкой. Виданное ли дело: в обычном медсанбате имеется собственный легковик с собственным шофером. Раны мои уже давно затянулись, а командир медсанбата с начальником штаба вовсе не хотели отпускать ценного для них бойца. Стали они меня уговаривать вообще остаться служить в этом медсанбате. Ну, и уговорили. Что-то там кому-то из моих прежних командиров написали, куда-то сообщили, где-то похлопотали, и остался я в медсанбате уже не в качестве больного, а на действительной службе.
Надо сказать, что машина с шофером в медсанбате в этих местах была отнюдь не роскошью. Местные жители, мадьяры, относились к советским солдатам не то, чтобы с прохладцей, а местами прямо враждебно. Отдельные жители, из числа особенно воинственных, нередко совершали вылазки в район дислокации медсанбата и нападали на посты охраны. В связи с частыми нападениями на охранников со стороны мадьяр врачи вынуждены были ежедневно обходить посты на предмет выявления раненых или убитых. А поскольку в число врачей входили, в основном, женщины, то этих женщин самих нужно было охранять. На дальние посты я возил женщин в машине.
Также машина незаменима была для поездок за медикаментами, продовольствием, боеприпасами. Не раз мою машину обстреливали, пытались подорвать. Чинил я ее после обстрелов, и снова в дорогу.
Так в этой медсанчасти я и дослужил до Победы. Узнал о победе вот как. Вызвал меня командир медсанчасти и говорит, что должен я немедленно везти его и начальника штаба в штаб дивизии. А находится этот штаб на горе. Дорога туда идет грунтовая, но вполне нормальная, если, конечно, ехать по ней в хорошую погоду. А тут, как назло, дождь строчит, как пулемет. И дорога – не дорога, а сплошное месиво. Но что делать? Надо ехать, значит, надо. Я за баранку – и вперед. Как на подъем пошла дорога, совсем тяжело стало. Из других подразделений, полков и частей командиры, которые также в штаб дивизии торопились, побросали свои машины вдоль дороги, пешком побрели. Мы их своей легковушкой собирали по пути. У моей машины ведь передние колеса ведущими были. Такая на какую хочешь гору поднимется. Соседи-командиры моему начальнику всю дорогу завидовали. Говорили: «Такого шофера шоколадом кормить надо!»
В общем, приезжаем в штаб дивизии. Выстроились мы все перед командующим, он и объявил нам о победе Что тут сотворилось в следующую секунду, передать невозможно. Какая там субординация? Здоровые мужики вопили от радости, как мальчишки. Потом поутихли, и командующий зачитал приказ о награждениях по случаю Победы. Мне от имени командования фронтом была объявлена благодарность. (Ордена и медали всем в честь Победы вручали немного позже).
Дома лучше!
Окончилась война. Но оказалось, что для нас, военных, войне еще далеко не конец. В Будапеште штабисты предложили мне остаться на службе сверхсрочно. Однако я отказался. Дом ждал, разрушенная врагом Кубань, семья, по которой я за 3,5 года так наскучался, что в мозгу только одна мысль и сверлилась: домой! Спать нормально не мог, есть, делать что-то спокойно. Все мне родные места мерещились: то вишни в саду, то наш городской парк с вертящимися каруселями, то мой механизированный участок с деревянной бытовкой.
Слов нет, конечно, там, по заграничным Европам есть всякие примечательные места, которые и посмотреть интересно, и узнать много, что можно из истории. Даже в условиях войны всевозможные европейские достопримечательности выглядели вполне привлекательно. К примеру, перед самым отъездом домой вывез я своих командиров на озеро Балатон. Вид, скажу я вам, шикарный! Озеро со всех сторон чудесными альпийскими горами окружено. Вокруг озера асфальтированная дорога. На берегу прекрасные ухоженные дома: и многоэтажные, и коттеджи, и небольшие, типа лесничих – и все так там культурненько уложено и упаковано – глаз не оторвешь!
А народ там дерьмовый. На мой взгляд, конечно. Мало, что каждый там сам по себе, так еще и загнобить друг дружку готовы за какой-нибудь метр земли или за нечаянно сломанный цветок. Закладывают друг друга только так. Я часто наблюдал ситуацию, когда один какой-нибудь мадьяр из простой вредности творит русским пакость (ну, там, шину проколет или в окно шибанет из пистолета), а другой (его сосед) тут же
