- Святая вода и молитва, прочитанная в момент рождения утреннего солнца, помогут тебе больше не встречаться с Черной госпожой до тех пор, пока будут биться твои земные часы. Ты можешь подарить оберег тому, кто в нем нуждается больше тебя. Однако помни: чтобы чудодейственная сила сохранилась, передать оберег нуждающемуся ты должен только через руки родного ему по крови человека.
Минуло несколько лет. Черная Дама больше не мучила Ивана Даниловича своими визитами. Но обострилась болезнь, вынудившая мастера уйти от дел. В академии за заслуги мозаичнику назначили пенсию и отпустили на покой. А лекарь академии посоветовал совершить поездку подальше от столицы: «Вам, голубчик, нужно хорошенько отдохнуть». Иван Данилович решил навестить единственную свою родственницу, жившую в далеком провинциальном городке…
***
- Черная Дама хочет, чтобы ты нарисовала ее без вуали?
Иван Данилович смотрел на Таню с печалью и испугом.
- Вы… мне верите? Не считаете, что я сумасшедшая?
- Конечно, верю.
Иван Данилович замолчал, собираясь с мыслями. Как рассказать девочке жуткую правду, не отнимая последнюю надежду?
- Знаете, Иван Данилович, - сказала Таня. – Я решила, что ни за что не стану рисовать ее портрет. Только как же справиться с болью? Мне кажется, она из меня всю жизнь вытягивает.
Иван Данилович сосредоточенно смотрел на альбом.
- А ты попробуй… рисовать что-то другое. Черным карандашом, но то, что тебе мило. Человека какого-нибудь, который тебе дорог. Он станет твоим защитником от боли.
Таня удивленно посмотрела на взрослого друга. Лицо ее просветлело.
- Я попробую! А можно… можно я буду вас рисовать? Вот в этом пальто и в котелке? Как будто вы идете туда, где вас очень-очень ждут! Ко мне в гости идете… Можно?
- Милое дитя, конечно, можно! – Иван Данилович был одновременно смущен и растроган признанием ребенка. – Я буду только рад, если мой портрет защитит тебя от черной напасти. Ты мне тоже очень дорога.
Таня порывисто обняла мастера, и он снова поразился, какие холодные были у девочки руки.
- Тебе не холодно? – спросил он.
- Нет, теперь мне хорошо, - сказала Таня. – я буду рисовать. Посидите, пожалуйста, еще чуть-чуть возле меня. Я хочу сделать набросок.
Иван Данилович улыбнулся.
- Конечно, я посижу с тобой. Я никуда не спешу.
Когда няня заглянула в детскую, ее воспитанница рисовала, улыбаясь своему рисунку. Учитель – так Варвара называла про себя Ивана Даниловича – сидел в кресле, смежив веки, и кажется, дремал. «Он так и не снял пальто», - подумала нянька, закрывая за собой дверь.
Ивана Даниловича знобило. Болезнь атаковала каждую клеточку тела, и мастер понимал с каждым днем все отчетливее, что конец близок. Но если он еще может сделать кого-то хоть немного счастливее, – вот эту маленькую девочку, которая так нуждается в нем! - он преодолеет муки. «Есть еще время… Немного…»
- Иван Данилович, вы не устали? – спросила Таня.
Щеки ее порозовели, а ладошка, которой девочка дотронулась до руки мозаичника, была теплой и чуть влажной.
Иван Данилович вздохнул и открыл глаза.
- Что ты! Нет, я не устал. Я просто думал.
- А вы знаете, Иван Данилович, мне стало легче! – Таня рассмеялась.- Правда! Честное слово! Это вы хорошо придумали! Боли совсем нет! Нисколечко!
- Я рад, моя дорогая! Давай, я буду приходить каждый день, а ты будешь рисовать.
- Ой как здорово! – девочка прильнула к мужчине, обняла его крепко за шею. – Спасибо!
***
Прошла неделя, за ней другая. Иван Данилович каждый день приходил к девочке. Они вместе рисовали, гуляли по саду. Таня рассказывала своему взрослому другу о девичьих мечтах, о том, что тетушка обещала ее взять с собой в столицу. Что голова больше не болит, а портрет Ивана Даниловича получается все лучше и лучше.
- Вы видите, да? Вы здесь прямо как живой, - Таня показывала новый рисунок, улыбаясь.
- У тебя, дитя мое, талант, - говорил Иван Данилович. – Тебе надо обязательно учиться, развивать божий дар!
- О да! – смеялась Таня. – Я буду учиться. Я хочу!
Людмила Николаевна, наблюдая за ними из окна гостиной, немного ревновала: что такого нашел Иван Данилович в девочке, что предпочитает ее общество? Но скучать не давал шумный полковник. Павел Петрович вспоминал новый анекдот или модную песенку, начинал музицировать на рояле, и Людмила Николаевна, подпевая ему, забывала о мозаичнике.
- Ах, вы только дайте мне надежду, - напевал влюбленный полковник. – И я брошу мир к вашим ногам, моя дорогая!
- Павел Петрович, - шутливо хмурила брови Людмила Николаевна, - вы торопите меня! Как же эти мужчины нетерпеливы!
Варваре не нравился этот ухажер, не нравилось, что в доме вечно толклись чужие люди. Не нравилось, что Таня – хотя радость-то какая, девочка выздоравливает! – много времени проводит с хмурым мозаичником-учителем и совсем перестала пить ее отвары.
Но больше всего Варвару тревожило, что срок, данный Черной госпожой, подходит к концу. Три недели! А уже две прошли, третья началась. Ночью нянька, крадучись, шла в детскую, наклонялась над девочкой и слушала ее дыхание. Теперь кошмары не мучали ребенка. Таня спала тихо, с улыбкой. Просыпалась утром счастливой и тут же спрашивала:
- А Иван Данилович скоро придет? Он будет с нами завтракать? Нянюшка, а твои оладушки будут?
Радоваться бы Варваре, но на сердце становилось тоскливо. Еще бы недельку-другую выторговать у Мораны. Тут как раз подвернулась новая служанка. Нянька напоила несчастную чаем с отравой, и та скончалась ночью.
- Какие нынче слабые здоровьем слуги пошли, - ругалась Людмила Николаевна, когда местный лекарь, осмотревший покойную, заявил, что девушка умерла от сердечного припадка. – Мрут как мухи!
Но Черная Дама только посмеялась надменно над Варвариными стараниями.
- Глупая баба! – хохотала она, когда Варвара била поклоны у себя в коморке в надежде ублажить свою тайную госпожу. – Неужели ты думаешь, что я откажусь от девчонки? Нет! Она моя. И не приноси мне больше жертву, эти людишки ничего не стоят! Скучные, унылые.
- Как же мне отказаться от Тани! – плакала нянька. – Ведь люблю ее больше жизни.
- Разве? – уши резал громовой хохот. – Ты готова себя принести в жертву, чтобы девочка не умирала? Готова?
Варвара осеклась.
Пошла третья неделя…
***
Авдотья после обеда отпросилась у барыни, чтобы навестить старую знакомую – трактирщицу, которая приходилась ей сводной сестрой.
- Именины у Аглаи, - объяснила она Людмиле Николаевне, - хочу подарок сделать.
- Конечно, Авдотья, сходи, попроведуй! Как без родных-то на свете прожить! – и хозяйка даже прослезилась, вспомнив покойную сестру.
Аглая, удачно выскочившая замуж за пожилого трактирщика, оказалась бабой толковой и расчетливой. И после смерти супруга она не выпустила дело из хватких рук, трактир был одним из любимых питейных заведений в городе. Вот и сейчас, когда Авдотья вошла в трактир, в нем была было много народу. Аглая, высокая, дородная, выскочила из-за прилавка, шумно приветствовала родственницу, обнимая ее сильными руками.
- Молодец, что пришла! А я уж и не знала, дожидаться ли тебя. Ты ж все на кухне. Хочешь, уходи от своей барыни, иди ко мне, вдвоем-то мы ух как развернемся! Работы много!
Аглая давно звала сестру к себе, но Авдотья все раздумывала. Хоть и наемной прислугой была, а боялась от дома, в котором выросла, оторваться, словно что-то не пускало ее.
- Ты чего? Дуня? Знаешь, как хорошо нам будет! – Аглая чмокнула сестрицу в щеку. – Ну идем, угощу тебя!
После наливочки да жаркого Аглая вовсе разрумянилась и, набросив на богатырские плечи цветастый платок – подарок Авдотьи, принялась болтать. Кухарка слушала сестру с восхищением – сколько же интересного она знает!
Аглая, польщенная таким вниманием, пересказала все городские сплетни, а напоследок огорошила родственницу:
- Слыхала, семью зарезали? Мать и троих ребятишек? А ведь я убийцу собственными глазами видела! Вот тут, в трактире!
Авдотья ахнула.
- Да-да, - Аглая опрокинула еще стаканчик наливки и звонко икнула, - бедный мужик! Да ты ж его знаешь! Сапожник Игнат!
- Не может быть! – вскрикнула Авдотья.
- Ну да, тихий, спокойный. Правда, когда выпьет – в драку лезет, так ведь пьет редко! А тут… Словно кто заколдовал его. Он ведь в тот вечер был в трактире, сама ему наливала. Выпил, закусил, еще попросил налить. Я не отказала. Золотой же мужик! Какие сапоги мне сшил – загляденье! Ну так вот, сел он в углу за столом. Я пока другим гостям подавала, смотрю, женщина к нему присела. О чем уж они разговаривали, не знаю. А потом смотрю – ушел Игнат! И женщины тоже нет.
- Ну и что? – пожала плечами Авдотья. – Что такого? А ты сразу - убийца!
- Так ведь когда я посуду со столов собирала, увидела, что на дне стакана, из которого сапожник пил, какая-то муть. Думаю, опоила его ведьма окаянная. Лишила уму-разуму и на подлое дело отправила. Бедный Игнат! Его ведь скрутили, в каталажку увезли. При нем и нож был, весь в крови, и руки в крови, и на сапогах кровь.
- Как же его нашли? – кухарка в ужасе прикрыла рот.
Аглая плеснула наливки себе и сестре.
- Игнат по улице шел. Как безумный. Глаза дикие, весь в крови. И мычал как глухонемой. Ни словечка из него вытянуть не могут!
- Страсти какие! – Авдотья закрыла лицо руками.
- И не говори! Жуть! Стал убийцей Игнат. Такой хороший человек был. А все ведьма проклятущая! Она виновата. Я было пошла в участок, говорю, так и так, видела сама, своими глазами, как сапожника ведьма заколдовала, но надо мной посмеялись. Дурой обозвали! Дунь, а разве ж я дура? – Аглая наморщилась, из глаз покатились крупные слезы.
- Что ты! Ты у нас умница и красавица, - Авдотья погладила сестру по плечу.
- И как тебе не страшно-то, Дуня, - запричитала Аглая, - ведь ты с этой ведьмой под одной крышей живешь!
[justify]- С кем? – ахнула кухарка. – Ты про кого?
