Аслан

1.
Южный, приморский... Древний портовый город! После квартирки в северном полушарии – целый этаж старинного дома... Практически особняк!
И такая беспросветная тоска.
Нужно радоваться, а нечем. До нутра вымерзла надежда. Она клубень, а не вирус, она не может вечно ждать чуда в ледяной тьме.
«Это синдром такой. Я читала. У него даже есть название… – не вспомню сейчас. Когда жизнь вдруг наладилась, бывает жёсткий отходняк. Пройдёт, в крайнем случае, таблеток попью».
Год назад в разговорах о переезде мелькала лишь одна тень, сухо называемая «уровнем преступности». Не то чтобы он был высок, обсуждения на форумах шли большей частью вокруг деликатесов и чистоты пляжного песка, но всё-таки... Люди в форме чаще имели автомат на плече, а не одну только кобуру на поясе. Впрочем, и они были южными, курортными, вальяжно-большими. По крайней мере на бульварах, днём.
«Всё хорошо. Ведь всё хорошо!.. Правда?»

2.
Чуть-чуть отпустило, когда в городе зацвели тополя. Пухом снежило и мело, пух скатывался клубками, залетал в окна, в нос, в мороженое.
«Так проявляется ностальгия? Стокгольмский синдром зимы. Видеть снег – привычное дело, если даже я этого не хочу, мой ум хочет...»
– Дорогой, скажи, а ты ни чуточки не скучаешь...
Не слышит, занят. Шлифмашинка вопит, заходится.
Внутреннюю часть этажа занимали помещения без окон, там нужно делать вентиляцию, кондиционер, ведь скоро жара... Мужчине всегда найдётся дело, а женщине ещё когда диван и обои выбирать.
«О чём, о ком грусть? Кого ты там оставила, подружек? Со школы нет. Работу? Студия дышала на ладан. Семью? Они в восторге от вашей идеи! Родня мужа только за принять их на всё лето. Да вот же и первый заезд: племянник с электрикой возится, вместо того, чтобы на пляж пойти. Хороший пацан. На кухню шныряет, тырит у свекрови рыбёшку прямо со сковороды».
Тополя отцвели. Жара шла как прилив, широким фронтом, неотвратимо. Ещё неделя-две и она будет здесь всевластная госпожа.
Тоска физически сжала горло, до боли. Горячий лоб, холодные пальцы. Сколько можно метаться пустыми комнатами. В дальние заглянешь – натурально склеп. Одноламповая тьма и муж склонился над выпотрошенным чудовищем старого кондиционера.
«Довольный как удав, сэкономить пытается. Всё правильно. Он хороший муж, и он молодой на самом деле. Для мужчины это разве возраст».
Про грядущие для обоих тридцать пять он говорил, как девушка про выпускной бал: «Праздник закатим! Жизнь только начинается!» Чего-то не начинается. Как будто даже готова закончится совсем.
– Милый, а тебе не хотелось бы...
В наушниках он, не слышит.

3.
Если так бегать по комнатам, придёт свекровь. Начнёт, спрашивать всё ли в порядке. У женщин интуиция о-го-го, не мужской чета. Потащит в кафе, на набережную прогуляться. Она хорошая женщина. В таком состоянии то, что надо – на людях рыдать.
«С чего я взяла? Ни разу не рыдала на людях. Остановись, посмотри в окно: как солнечно, как красиво. Вечер поздний. На севере в эти часы уже непроглядный мрак, а тут чисто полдень...»
Широкое окно. Бульвар, залитый медовым светом. Клумба посредине, брусчатка возле лавок. Центр, старый город. В первые дни было жаль, что дом не возле моря. Затем перелюбовалась на него: прибой, шум. Слишком долго сидела на камне. От набегающих волн случилось что-то вроде морской болезни.
«Без свекрови, одна схожу. Перед сном подышу воздухом и назад».
Тихо прокралась в кладовку к не распакованным вещам. Без света угадала, где сумочка, взяла её и выскользнула через балконную лестницу.
Выбежала и остановилась. Бывает же такое...
«Где солнце?»
Стало ещё красивее – тёмной, потусторонней красотой. Очень похоже на сны, после которых утром на языке вертелись слова «колодец дьявола». То есть колодец полный не воды, а ключевой горькой жажды. Всё отразившееся имеет один вкус, какое бы эхо ни прокатилось – пугает. Неестественно красивые переулки и дворы. Над головой тоже что под ногами, как пустота чёрные: асфальт, лужи, небо. Полифем, Аргус. Молчат и смотрят. Неотрывно, навылет. Сны бегства и потери, безнадёжных поисков, сны-преследования. Что потерялось? От кого спасаться? Их содержанием часто было лишь само пространство абсурдной клаустрофобии: огромное, но, без сомнения, замкнутое. Пределов не достичь, как ни беги. Реальный мир весь день потом казался выцветшим и плоским.
Но это явь, на самом деле воздух как линза. Цвета, загущённые тенями, отчаянно сочны: иссиня-зелёные кроны, в прорехах иссиня-чёрная туча с моря. Безмолвие, только свои шаги. Каждый булыжник отчётлив, каждая трещина.
«А точно ли будет дождь? Может, ещё и обойдётся без дождя. К тому же, я быстро, не далеко».
Улица завернула влево. По одноколейке навстречу проехал трамвай.
«Ой, да я же в халате! Не, к набережной не пойду, там всё цивильно. Паромы, фонари, туристы... Пройдусь старым городом».
Здесь можно так гулять, тут халат – вид платья, тем более дорогой, шёлковый. А под ним вишнёвый свитер надет с блёсткой, с широким воротом, нарядно вообще. Но привычка страшное дело: неловко как -то... Свитер кусачий, простую тёплую одежду раздали, не взяли на юг. Приехали и оказалось, что дом стоит без отопления. Лето, рабочие не торопятся.
«Это нервное. Люди купаться ходят, а я мёрзну. Изнутри холодно. По-домашнему выбежала, есть голова вообще?»

4.
Мистическое преддверье ночи сразу за углом померкло до простой тьмы. Она распахнута между фонарей, как дверь после грабительского налёта. Кричит: беги, не связывайся, отдай им что хотят, жизнь дороже.
Они и оказались тут после налёта. Злые после неудачного? Возбуждённые крупной наживой? Гастролёры или совсем отмороженные? С десяток парней, если не больше. Не подростков, а высоких молодых мужчин. Впереди брюнет с развязной походкой. Перебежал рельсы, вернулся... И напал, разом сбив с ног. Если б их действия были скоординированы, шансов оставалось бы ноль. Не так случилось – упоротые. Парень хотел прямо на рельсах. Он пытался не бить, но был резок и силён.
«Дурацкая память, зачем ты мне сейчас это подсунула, нет бы часом раньше!»
Вокзальная ориентировка. Вечный допотопный ксерокс: разыскиваются. Один пожилой, бритый, чётко запомнился, он в двух ракурсах. Фото молодых бандитов в фас. Крепыш, атлет, сутулый... Имя запомнилось только одно – Аслан.
Пока рвал трусы, пока боролись за распахнутые полы халата, он был весь в крови: порванная зубами шея, губа. Их отвлёк шум вертолёта. Ногти, запущенные в глаза, позволили вырваться.
– Больно, гадёныш?
Вертолёт разметал бандитов, как сухую траву на взлетном поле.
«Бежать во дворы!»
Спасение буквально в двух шагах: свернуть, ещё свернуть и дома. Но сил примерно шиш, а кто бегает быстрее, можно не гадать.
«Забежать в дом и отдышаться на лестнице. Хоть на этой. Но на первом же этаже! Позвонить в квартиру? Вызовите полицию! Третий, четвёртый этаж. Или всё-таки позвонить?»
Дзинь!
Пятый этаж. Тёмный двор из окошка. Стягивающиеся во двор тени. Ну, и что дальше? Верхняя площадка. Гейм овер.
Звук открывающейся двери.

5.
Шаги с четвёртого этажа, где звонок.
Пожилого мужчину, вышедшего на шум, окликнул молодой:
– Я ещё нужен, Аслан?
Жест рукой: побудь там.
«И ведь сама, никто не гнал именно в эту дверь...»
Пожилой был точно с объявления о розыске.
Нестрашный. Субтильный по здешним меркам. На голову ниже парней, седой, бритый. Не тапки, но туфли. Простая, очень добротная одежда: брюки со стрелками, джемпер серый...
«Серый, мягкий... тёплый...»
Трясёт от холода, от страха.
Если это и была отработанная схема, Аслан вполне убедительно притворялся. На площадку верхнего этажа он заглянул, как привлечённый шумом хозяин. Улыбнулся, как пёс, получивший лакомство сверх ожидаемого. Ни агрессии в лице, ни напряжения в позе.
Снизу шаги. Те самые – много шагов.

6.
Парни рассредоточились по лестничной площадке. Смотреть на них не было никакой возможности, как на прокажённых. Перед лицом плечо Аслана – серое пятно, белый шум. Внутри обморок.
– Аслан?
– Тсс... – негромко сказал Аслан и поддержал за локоть.
Ладонь теплей батареи. Шикнул и взял за руку.
«Обнять его ноги? Плакать, обнять? Возвращение блудного сына. Ведь не убьёт, или? Ни в коем случае нельзя, и рыдать нельзя. Мужик у мужика в ногах бы валялся, подмётки целовал. Мужчины часто щадят мужчин, женщин никогда, не отпускай руку. Как жаль, что человек не только тело, не только тепло».
Со своими бандитами Аслан говорил на местном, горловом наречии ещё тише, практически шёпотом. По интонации не понять: обвинения, приказы? С их стороны не прозвучало вообще ни слова, быстрые удаляющиеся шаги. Остались двое. Эти серьёзные, не упоротые.
– Пойдём-те, – Аслан произнёс так, через едва уловимую паузу.
Двое сопровождали, отставая на ступеньку. На площадке четвёртого этажа обогнали, перекрыв спуск по лестнице. Понятно.
Распахнутая дверь в квартиру:
– Прошу?
Щурится, глазами подсказывает, иди.
Нет ответа.
Ещё раз ласково:
– Чересчур шумно на улице. Надо мал-мала переждать.
Порог. Чёткое ощущение порога. Один шаг и всё кончено. Нет. Нет и нет.
Аслан приблизился лицом к лицу:
– Радость моя, такие дела не делаются там, где живёшь. Заходи спокойно, познакомимся, выпьем вина...
– Я не пойду в полицию. Я клянусь.
Насмешила:
– Нет, отчего же, радость моя? Сходи, почему бы и не сходить... Прошу тебя, – попятился внутрь квартиры.
Выбора нет.

7.
Двойные двери. Провёл за руку. Дал кубик льда для разбитой губы. В прихожей зеркало до потолка сплошь в ржавых пятнах. Какие здесь губы, лица не разглядеть.
Оправил ворот, смахивая с груди капли от льда:
– Триста лет ему, радость моя. Новое всё никак не соберусь вставить, рама стоит того...
Обстановка скромная, антикварная. Чего и ждать, на юге каждый первый – князь. В этом доме обошлось без вычурности, ни позолоты, ни кинжалов в инкрустированных ножнах.
– Любишь живопись? Пойдём, развлеку тебя, радость моя, пока остынет вино, фрукты согреются…
В обеденном зале был цепляющий момент шика: ваза переливалась заиндевелыми фруктами через край. Перед ней меркли натюрморты на стенах. Виноград от зелёного до чёрного, персики, абрикосы. Гранат наверху, как заброшенный на фонтан мячик. Крутится на струе, не может упасть. Деревянные кресла формой повторяли вазу: как будто из чаши изъята одна треть, четыре ножки сходятся в одну и расходятся на львиные лапы. Сядь и сама превратишься в надломленный гранат.
Фантасмагория какая-то, ночная экскурсия в музейном особняке, где хозяин дома водит её кругом пяти комнат. Не отпускал, так и водил за руку, этим успокаивая, этим внушая морочащий страх. Говорил негромко, жестикулировал не широко. Походка, осанка, речь – всё мягкое. Даже нарочитая улыбка.
Были двери те, что распахивал, были и те, что оставались закрытыми. На межкомнатные они мало похожи.
«Да это же не квартира, а весь дом его! Чердак, подвал, что там ещё, район, город?.. И бандюки его никуда не ушли! Они на соседнем этаже или прямо за этой дверью».
Картины, картины на стенах, чеканка, барельеф замка, хлысты, ошейник...
– Игрушки, радость моя. Просто игрушки, пусть их висят, правда?.. Молодость прошла, старикам больше тепла хочется. Я старик, девочка моя?
По повадке если… И да, и нет.

8.
Низкорослый, он вовсе не лез обниматься, раздевать или слюнявить шею, зато мимоходом всё время