Коммуна на Мясницкой

Коммуна на Мясницкой

Предисловие

Дом Юшкова в Москве на Мясницкой улице пользовался недоброй славой среди москвичей. Его первый владелец, московский губернатор Иван Юшков, не доживший, впрочем, до окончания строительства, в своё время немало досаждал москвичам неумеренными поборами и властным произволом. Отставленный от должности императрицей Екатериной после охватившей Москву чумы, от которой Юшков бежал, он на старости лет примкнул к «вольным каменщикам» – масонам и нашёл в их братстве такого же отставленного от должности, но по другой причине, архитектора Василия Баженова. Императрица не простила ему посредничество между московскими масонами и законным наследником престола Павлом Петровичем, которому она не хотела отдавать власть, несмотря на его зрелые лета. Между тем, «вольные каменщики» именно в Павле Петровиче видели правителя, способного умерить казнокрадство и воровство, пышным цветом процветавшие при Екатерине и её фаворитах, и ввести в России справедливые и честные государственные порядки.
Понятно, что получив известие о тайной миссии Баженова к Павлу Петровичу, императрица пришла в ярость, последствия которой вскоре испытали «вольные каменщики»: масонское братство было разгромлено, глава московских масонов Новиков посажен в крепость, а сам Баженов лишён всех государственных заказов. Мало того, Екатерина отомстила ему ещё и тем, что приказала снести возведённое по её же заказу имение Царицыно под Москвой, заявив, что Баженов выстроил его безобразно и неудобно.
После таких недвусмысленных знаков монаршей немилости никто не осмеливался дать заказ опальному архитектору, и если бы ни приглашение Юшкова, он мог бы закончить свои дни в долговой тюрьме, так как занял немалые деньги под личные обязательства при возведении Царицына. Приглашая Баженова для строительства дома на Мясницкой улице, Юшков убивал сразу трёх зайцев: во-первых, оказывал помощь брату-«вольному каменщику», ибо масонское братство хотя и сильно пострадало от Екатерины, но сохранилось; во-вторых, он делал это в пику императрице, затаив на неё обиду за свою отставку – терять ему было уже нечего, ни на какие государственные посты он уже не рассчитывал, так что мог позволить себе фрондёрство. В-третьих, Юшков был прижимист, чтобы ни сказать – скуп: приглашая Баженова, которого больше никто не приглашал, он надеялся осуществить строительство по невысокой цене.
Баженов, имея на попечении жену и шестерых детей, при неоплаченных долгах и заложенном доме, согласился и, невзирая на скромное вознаграждение, возвёл для Юшкова подлинный шедевр. Две стороны  дома, одна с улицы, другая с переулка, соединялись снаружи угловой ротондой с ионической колоннадой, опиравшейся на полукруглую площадку первого этажа и возвышавшуюся на два этажа вверх. Внутри был большой круглый зал, из которого имелись выходы в иные, соединённые между собой помещения округлой и овальной форм. Всё это создавало наполненное светом пространство, а большой зал являлся, таким образом, альфой и омегой всего сооружения.
Сведущие люди сразу же разглядели здесь масонский символ мироздания, и были правы: в этом зале возобновились масонские собрания, а по Москве поползли слухи, что в доме Юшкова служатся «чёрные мессы». Кучера, приводившие окропить лошадей святой водой к стоявшей по соседству церкви Фрола и Лавра, покровителей животных, утверждали, что с наступлением темноты из печных труб дома Юшкова поднимается всякая нечисть и с диким хохотом исчезает в чёрном небе. Лишним доказательством присутствия демонов в этом колдовском месте послужила удивительная сохранность дома в ходе двух больших московских пожаров: в 1812 году, когда от французов выгорела почти вся Москва, но дом Юшкова совершенно не был затронут огнём, и в 1816 году, когда случился второй пожар, уничтоживший Мясницкую улицу, однако этот дом опять-таки не пострадал. 
Позже к демонам прибавились привидения, духи прежних обитателей дома, которых также видело немало людей; москвичи бледнели и крестились, проходя мимо него, – и так продолжалось до тех пор, пока сын Юшкова не продал все строения Училищу живописи и зодчества. После вселения сюда весёлого вольного общества художников и архитекторов мистический туман, окутывавший бывшее масонское гнездо, несколько развеялся, однако колдовские чары продолжали действовать, впрочем, в лучшем смысле. Таинственный дух, приданный Баженовым этому зданию, теперь служил высокому искусству. Блестящая плеяда русских живописцев и зодчих, чьи имена составили гордость России, воссияла в доме Юшкова: Саврасов, Перов, Прянишников, Левитан, Пукирев, Маковский, Шишкин, Сорокины, Серов, Нестеров, Паоло Трубецкой, Шехтель, Коровин, Петров-Водкин, затем – Лентулов, Машков, Штеренберг, Фальк, Осьмёркин, Истомин, Фаворский, Жолтовский, Веснины, Конёнков – учились и преподавали здесь.
Этот творческий дух был настолько силён, что после Октябрьской революции, когда многие прежние учебные заведения подверглись коренному преобразованию или были закрыты, художественное училище в доме Юшкова не только не было закрыто, но, напротив, сделалось главным штабом революционного искусства. Оно называлось Высшими Художественно-техническими мастерскими или, по тогдашней любви к сокращению названий – ВХУТЕМАС. 
Студенты ВХУТЕМАС жили одной большой коммуной, которая представляла собой удивительное явление даже в это само по себе удивительное время.

Собрание

Если бы Иван Юшков смог увидеть тех, кто собрался в круглом зале его дома февральским вечером 1921 года, он бы понял, что мир перевернулся. Молодые люди обоего пола, одетые в драные солдатские шинели и матросские бушлаты, в заношенные до дыр пальто и в нечто, напоминающее салопы; с наброшенными на плечи вытертыми пледами; в шапках, фуражках и папахах, которые давно потеряли форму и цвет, в истончившихся до прозрачности платках – с гомоном и смехом заполнили весь зал, рассаживаясь на кривых стульях и хромоногих табуретах.
– Товарищи! – хрипло кричал высокий жилистый человек с обмотанным вокруг шеи когда-то шерстяным шарфом, взгромоздясь на сложенную из ящиков трибуну. – Прошу вас! Времени крайне мало, скоро в городе выключат электричество!
– У нас не выключат, – заметил кто-то. – Мы на одной линии с телеграфом, а там электричество не отключают.
– Но надо же и совесть иметь, – не сдавался высокий человек с шарфом. – По всей Москве света не будет, а у нас в окнах иллюминация! Что народ подумает?
– Да ты сам-то не тяни, Жора! – крикнули ему. – Говори! Кто захочет, услышит!
– Товарищи! – продолжил он, с укоризной поглядывая на оживлённо обсуждающую что-то компанию у окна. – Меня уполномочили передать вам глубокую благодарность от партийного комитета. Вы, то есть мы провели субботник на высоком уровне сознательности: все вагоны с дровами, которые нам следовало разгрузить, – разгружены! А вы знаете, как это важно сейчас, когда Москва мёрзнет без дров; мы согрели озябшие души людей надеждой на тёплое лучезарное будущее, которое обязательно настанет, товарищи!
– Ох, Жора, перестань! – раздался женский голос. – Цицерон из тебя не получится, да и Плевако – тоже! Какой из тебя выйдет художник, потомки рассудят, но оратор ты никудышный, можешь не утруждаться.
– Странно слышать, Варвара! – ответил Жора, нервно кутаясь в свой шарф. – Не ты ли хвалила мою речь на годовщину революции?
– Откуда мне было знать, что тебе Сергей её написал? – отозвалась Варвара. – Ты же сжульничал, нигде об этом не сказал.
– Тогда, может быть, ты выступишь? Критиковать все мастера, а как выступить – «давай, Жора!»  – язвительно заметил он.
– Нет, выступать я не стану, просто скажу с места, – Варвара встала, поправила плед на длинном старомодном пальто и обратилась к залу. – Вот мы несколько часов работали на холоде, голодные, без какого-либо вознаграждения, а посмотрите на нас – разве мы подавленны и усталы? Нет, мы собрались в этом зале, чтобы после такого дня ещё и поговорить о жизни, об искусстве, о нашем прекрасном времени…
Нашли «прекрасное», – скажет обыватель, – голод, тиф, разруха, разве можно так жить? Недавно я стояла в очереди за керосином, и один гражданин, – видимо, из профессоров, – весь изворчался. Раньше у нас в подъезде, говорит, была ковровая дорожка, и галоши мы снимали внизу, не боясь, что их сопрут. А теперь дорожки нет, подъезд грязный, а галоши оставить – упаси господи! Немедленно утащат! Свет гаснет то и дело, паровое отопление не работает, но зато каждый день собрания, где решаются вопросы о помощи каким-то зарубежным голодранцам. Нам бы у себя порядок навести, тогда и не будет разрухи. «Да её и нету вовсе! – совсем разошёлся он. – Что такое разруха?.. Лишь глупое нелепое слово; если я буду у себя в ватерклозете мочиться мимо унитаза, и вслед за мной мои домашние, тут-то и будет разруха! А так никакой разрухи нет – если только порядок в головах навести, конечно!».
Понимаете, товарищи?.. Россия лежит в развалинах, сотни заводов остановились, железные дороги разрушены, тысячи паровозов разбиты, электростанции не работают, – а этот почтенный профессор не видит разрухи! Для него разруха – это нечистота в его ватерклозете, не работающее отопление, гаснущий свет; для него важнее всего уют и комфорт в уютненькой профессорской квартире, а что там творится за окнами её с кремовыми занавесочками – этого гражданина не волнует, лишь бы его не трогали.
– Контра! – крикнул кто-то в зале. – Его бы в ЧК сдать!
– Нет, он не контра, он гораздо хуже – он обыватель, мещанин; таракан, который мечтает лишь о том, чтобы наесться до отвала и забиться в свою щель. Для таких тараканов-обывателей революция действительно катастрофа,  – она из затхлых углов выгоняет их на свет, где им неуютно и страшно…
– Что ты всё о тараканах? – перебил её Жора. – Разговор у нас был о субботнике.
– Ненавижу тараканов! – Варвару передёрнуло. – Гнусные твари, и справиться с ними трудно – отсидятся в щелях, и снова вылезают, живучие до безобразия… А о субботнике что ещё сказать? Когда люди сами, без принуждения выходят на общественную работу, и эта работа им в радость – это и есть ростки коммунизма, как верно подметил Владимир Ильич.
Мы живём с вами в прекрасное время, когда вопреки всем сложностям рождается новая светлая жизнь с новыми светлыми людьми. Эта новая жизнь наполнена такой энергией, такими творческими порывами, что даёт небывалые силы для свершений. В библейских притчах рассказывается об апостолах, живших святым духом и не чувствующих усталости – революционный дух в тысячу раз сильнее этого божественного духа, и поэтому мы осуществим идеалы добра, к которым всегда стремилось человечество!
Но церковь тоже проповедовала добро, скажут нам её апологеты, и в ней наряду с негодяями, встречались и праведники. Не важно, что она проповедовала, отвечаем мы, и что среди её деятелей встречались порядочные люди. Важны дела, а не слова, а дела церкви таковы, что вписали тысячи жутких страниц в историю человечества.  Церковь – преступная организация, которая за две тысячи лет своего существования уничтожила больше людей, чем все печально знаменитые