Рукопись

В.Н.Кузнецова
Рукопись

Вряд ли кто-либо из жителей Петербурга, Москвы, Тамбова и их окрестностей (от Царского Села и Малаховки до Лондона, Тарба и Шанжао) не знает Василия Георгиевича лично или хотя бы понаслышке. Этот необыкновенный человек получил воспитание, достойное королевской особы, что не раз доказывал, когда ему случалось беседовать, а то и обедать с монархами высокоразвитых стран или дикими царьками малоизученных островов. Как известно, суть хорошего воспитания сводится к тому, чтобы, владея всеми тонкостями этикета, тем не менее, демонстрацией сверхбезупречных манер не противопоставлять себя людям, с которыми тебя свела судьба и которые не могут похвастать знанием хороших манер, но и не переусердствовать в этом и суметь ненавязчиво показать, что ты не хуже их. Василий Георгиевич обладал не только тактом, но и незаурядными актёрскими способностями, а также (и прежде всего) неиссякаемым доброжелательным интересом к людям любых сословий. Всё это вкупе позволяло ему чувствовать себя своим и в трущобах и в великосветских гостиных. Он не играл, желая обмануть и выдать себя за кого-то другого, не подделывался под окружение, а в полном смысле слова перевоплощался. Сидя у костра рядом с обросшим бродягой и слушая его рассказы, он и сам чувствовал себя таким же точно бесприютным скитальцем, со вкусом хлебал деревянной ложкой варево из одного с ним котелка, и ему даже казалось, что его простая, но целая и прочная одежда зияет прорехами, сквозь которые к нему пробирается холод. С крестьянином Василий Георгиевич говорил о погоде, видах на урожай и прочих вещах, близких собеседнику, с трудовым людом вёл беседы о непомерно длинном рабочем дне, тяжёлых и нездоровых условиях в цехах, отсутствии элементарных приспособлений, облегчающих работу. Разумеется, ни бодяги, ни крестьяне, ни рабочие не заблуждались на его счёт и не сомневались, что с ними разговаривает если не барин, то человек много выше их по социальной лестнице, однако сила его обаяния была такова, что эту разницу в положении переставали замечать через пять минут после начала знакомства.
Слушая страстные речи какого-нибудь самобытного изобретателя или изучая наспех начерченные рисунки и чертежи, Василий Георгиевич часто поражался невостребованному таланту, гибнущему в нищете и безвестности. Зачем фабрикантам выписывать дорогостоящих инженеров из Германии, если их собственный рабочий способен предложить гораздо больше любого дипломированного специалиста? Сколько видел он таких вот изобретателей из народа, чей гений так и зачахнет, никому не ведомый, никому не нужный! А скольких он перевидал художников, скульпторов и просто тех, про которых говорят «на все руки мастер». Глядя, как уверенно и ловко какой-нибудь грязный оборванец простым ножом из случайного обрубка дерева вырезает фигуру человека или животного, а то и целую группу, Василий Георгиевич думал: «Отмыть бы тебя, переодеть и отправить прямиком в Академию художеств».
Но мы знакомимся не с самобытными умельцами, которыми богата Русская земля, а с личностью человека, благодаря которому стала известна история, о которой скоро пойдёт речь в этой книге.
Как уже было упомянуто, Василий Георгиевич получил безупречное воспитание, а вместе с врождёнными и взлелеянными чуткостью и добротой это уже грандиозное достоинство, однако следует добавить, что родители не поскупились дать ему столь же хорошее образование, а природа щедро наделила его гибким умом, отличной памятью, неиссякаемой любознательностью и безудержным любопытством. Ему было интересно абсолютно всё. Он мог задуматься над сложным ходом мысли Ньютона, тщетно блуждавшей в лабиринтах научных изысканий, пока полученный болевой шок не отправил её по тому единственному проходу, который вёл к открытию. Но с не меньшим интересом Василий Георгиевич слушал дворового мальчика, с гордостью и во всех подробностях рассказывающего, как он догадался, каким образом можно вернуть в загон упрямую козу, убегавшую от всех, кто к ней приближался.
К уже перечисленным добродетелям Василия Георгиевича следует добавить свободное владение девятью живыми языками и двумя мёртвыми (первые помогали ему в общении с людьми разных национальностей, а последние этому не мешали), умение сносно объясниться ещё более чем на двадцати языках, умеренную религиозность, не препятствующую известной свободе мысли, но не позволяющую совершать предосудительные поступки, бьющую через край энергию, физическую выносливость и способность приспосабливаться к разным обстоятельствам, иной раз весьма незавидным, а то и опасным или кажущимся безвыходными. Кроме того, он недурно пел, вполне удовлетворительно играл на семи музыкальных инструментах (помимо губной гармошки, пастушьего рожка, волынки и тамтама), имел незаурядные способности к изобразительному искусству, был умелым рассказчиком, перечитал и осмыслил немыслимое количество книг, не испортив при этом зрение…
Описанию совершенств Василия Георгиевича следовало бы посвятить ещё немало страниц, и можно было бы утверждать, что он с рождения стал любимцем богов, если бы последние не позабыли наградить его ещё и трудолюбием. Однако этот великий дар ему не достался, что и повлияло на всю его жизнь. В разные периоды времени ему прочили карьеру дипломата, военного, государственного деятеля, моряка, учёного, писателя, поэта, художника, музыканта, исследователя, но в итоге он так и остался талантливым бездельником, разъезжающим по всему миру, переживающим невероятные приключения, но не способным избрать даже то поприще, которое, казалось бы, полностью соответствовало его натуре и наклонностям, то есть стать путешественником. Вместо этого он оставался всего лишь туристом, необычным, вдумчивым, иногда безрассудным, склонным к авантюризму, но всё же не более чем туристом. А поскольку его возраст к моменту этого рассказа приближался к сорока пяти годам, то вряд ли можно было надеяться, что его способности будут направлены на что-нибудь общественно-полезное. Зато маменьки, имеющие дочерей на выданье или чуть моложе, лелеяли надежду, что князь Василий (в других кругах Васька, Вася, Василий, а в лучшем случае Василий Георгиевич, разумеется, без упоминания титула) наконец-то устанет без толку шататься по миру, образумится, остепенится и выберет себе в жёны самую достойную из невест, желательно именно их Машеньку, Оленьку, Катеньку или Лидиньку.
Для завершения портрета этого человека необходимо добавить ещё и чисто внешние данные. Он не был красавцем с модной картинки (хотя иной раз для развлечения становился похож на парижского щёголя), но черты его лица были гармоничны и довольно правильны, волосы – густые, тёмно-русые, почти не тронутые сединой, чуть вьющиеся и прекрасно сочетающиеся с умными карими глазами, фигура – стройная и атлетическая. В него были влюблены все дамы поголовно, и, когда он появлялся в гостиных, что случалось нечасто и всегда внезапно, мужьям приходилось делать вид, что они не замечают, каким томным огнём загораются глаза их жён, что, впрочем, не требовало от них особого героизма, потому что князь Василий не опускался до пошлых интрижек. Зато маменьки с сожалением отмечали, что и на этот раз этот убеждённый холостяк любезен со всеми одинаково, но ни с кем особенно.
В каждый свой приезд на родину, Василий Георгиевич сначала с удовольствием посещал столичные салоны и балы, но быстро уставал от пустой болтовни и перемещался в провинцию, потом заезжал в некоторые любезные его сердцу помещичьи усадьбы и, наконец, переодевался в бедное платье и общался с простым людом, постепенно спускаясь до самого «дна». На этом очередной цикл его похождений завершался, и он уезжал за границу, чтобы начать новый с посещения какой-нибудь наиболее дикой страны, затем перейти к менее дикой и мало-помалу добраться до столиц передовых европейских государств.
Везде, и в столице и в провинции, его встречали неизменно с восторгом, но также неизменно имелась и неприятная сторона его популярности: его просили рассказать какой-нибудь случай, приключившийся с ним во время его путешествий. Рассказчиком он был прекрасным, однако повторять одну и ту же историю было невозможно, потому что её в кратчайшие сроки успевали пересказать всем, кто не присутствовал на слушании. Когда иссякал весь запас занятных приключений, участником или свидетелем которых он был, князь Василий иногда быстрее обычного находил, что пора бы ему, завернув, как это у него принято, в сельскую местность, возобновить дружбу с бродягами и самому превратиться в слушателя. В помещичьих усадьбах он немного расслаблялся, потому что, хоть он и там был вынужден развлекать местное общество, но можно было использовать старые сюжеты.
Сейчас Василий Георгиевич пребывал на стадии визитов в усадьбы, в самом её конце. Ему оставалось заехать только в одно семейство, которое он считал почти родным и где его принимали не как дорогого гостя, а как блудного сына, периодически возвращавшегося в отчий дом и так же периодически его покидавшего. Здесь этот неугомонный человек отдыхал телом и душой, несколько дней наслаждаясь старинным уютом этого дома, пока внезапно не срывался с места и не мчался дальше, повинуясь своей беспокойной натуре, жаждущей деятельности, но не находящей занятия, способного увлечь надолго.
- Василий Георгиевич! Наконец-то! - встретила его Зинаида Михайловна. - Мы ждали вас ещё вчера, сегодня девочки весь день вас высматривали, а когда было решено, что вы приедете завтра, и все успокоились, вы тут как тут.
Зинаиде Михайловне было неловко называть его просто по имени. Когда-то она была для него девочкой Зиной, живущей по соседству, а он для неё - мальчиком Васей, приезжавшим в эту усадьбу в гости и затевавшим вместе с сыном хозяев Шурой всевозможные игры, порой принимавшие такой размах, что дело заканчивалось наказанием. Потом дети выросли, она вышла замуж за Шуру, а Вася превратился в скитальца, заезжавшего сюда раз в два-три года. В последний раз он был здесь три года назад.
- Зинаида Михайловна, я рассчитывал приехать вчера, но мне пришло в голову не ехать, а идти пешком, и это оказалось дольше, чем если бы меня нёс экипаж.
Женщина засмеялась, и князь Василий подумал, что она не так уж изменилась, как ему показалось вначале. Даже когда она была серьёзна, ей нельзя было дать больше тридцати пяти лет. А улыбка делала её намного моложе.
- Вы неисправимы! - сказала она. - Зачем вам понадобилось идти пешком?
- Для интереса. Как себя чувствует бабушка?
- Она здорова, но недавно прилегла отдохнуть. А девочки ушли на деревенскую свадьбу. Они будут огорчены, что не встретили вас первыми. Но что это мы здесь стоим? Заходите поскорее в дом… Таня, комната для гостя готова?
Василий Георгиевич, уже успевший поздороваться с вышедшей во двор прислугой, а кое с кем и перецеловавшийся, заметил, что у незнакомой ему девушки, к которой обратилась хозяйка, грустные глаза и какой-то пришибленный вид.
«Может, умер кто-то из родных», - подумал он.
- Давно готова, барыня, - подтвердила Таня.
Князь подметил косые взгляды, которые бросали на девушку все слуги, даже