Палиндром или оборотень законник.Гл5

Корабль «Аполлон» и его нравы.
Из судового журнала, который по мере своей возможности, в крайне коротких перерывах между знаковыми событиями, сопровождающими на каждом шагу всех членов экипажа и пассажиров флагманского корабля «Аполлон», – морской болезни, разного рода закидонами за борт и другими знаменательными выходками, как со стороны моря, так и со стороны противостоящего ему экипажа корабля, – во время своего плавания по неизвестным морским просторам, вахтовым методом вёл в своей голове один из прямых участников всех этих морских событий, с провокационных слов капитана Мирбуса, юнга Маккейн, в сухопутном быту именуемым сенатором Маккейном.
Запись первая. Возникшая отстранённо и вне зависимости от никакого хода мысли, а по сути, бескомпромиссной бессмыслицы стоящей в голове, лежащего пластом на полу у себя в каюте, юнги…хотя ещё на тот момент просто привилегированного пассажира, господина Маккейна.
1. Корабль «Аполлон» зашёл в такие неизвестные и дальние дали, что впору их назвать сумеречной зоной. Что же касается нас, пассажиров корабля, то мы находимся в таком полнейшем информационном вакууме, – ни спутникового телевидения, ни интернета, ни радио или каких других источников поступления информации (а источник информации: «это сказал капитан и точка», – меня, по крайней мере, не устраивает), – из-за чего мы постепенно уже начинаем терять связь с настоящей действительностью, а кто и с реальностью. И если время от времени не напоминать себе, как тебя зовут, кто ты на самом деле есть и таков, и ради каких высоких целей подвергаешь себя и свой разум столь невыносимо сложным испытаниям, то вполне вероятно, что ты вскоре забудешь, как тебя на самом деле звали, зовут и кто ты вообще есть. Что ведёт к катастрофическим и вполне вероятно, непоправимым последствиям для нашего разума. А капитану Мирбусу, тому, кто за всей этой новой реальностью стоит на капитанском мостике, и у кого мы все, по своему неведению, оказались практически в заложниках и в полной зависимости, только этого и нужно.
2. Так он, сломив наш дух и, переформатировав наш разум под свой флотский ум, хочет окончательно подчинить нас себе, и в дальнейшем попытается использовать нас в своих, неизвестных для нас целях, как ему на то заблагорассудится (как минимум запишет в матросы). И ради этого, он не остановится ни перед чем, и всячески будет использовать все имеющиеся у него в наличии инструменты воздействия на наш интеллект и разум, уже не такой сплочённый как на Земле, а практически разбитый и ужас как расшатанный, нахождением в таких невыносимо непривычных для нас условиях, в море, на корабле.
3. И пока единственный, кто сразу же догадался об этих вероломных намерениях капитана Мирбуса, скрытой под такой сладкоречивой и до чего же коварной улыбкой (он для введения всех нас в заблуждение, а кого-то напрямую ставя в положение дурачка, использует специальный, нагруженный специальными терминами флотский язык), и ещё как-то ему сопротивляется, так это Я (здесь дальше идёт мокрый подтёк, который скорей всего возник в результате слезоточивой грусти Маккейна, вызванной таким его одиноким и практически безвыходным положением).
4. О чём капитан Мирбус, сам или с помощью своих соглядатаев, уже определённо догадался, и теперь я у него на особом счету. И как результат всего этого, он начал использовать против меня весь спектр своего инструментария. Начиная от психологического давления, через переформатирование моего имени – теперь я в глазах пассажиров корабля и членов команды, стал зваться каким-то юнгой (и это при моём-то, совсем не подходящем к этому званию возрасте – но никто не выказывает недоумения, а всем пассажирам, судя по их радостным лицам, даже очень это нравится и по своему щекочет нервы, когда меня так мимолётом обзовут) – заканчивая физическим воздействием на мой организм через местные невыносимые условия моего нахождения – бесконечная качка и духота в каюте, круглосуточно принижают мой дух, не давая ему расправиться в полный рост. Но у него ничего не выйдет, и я не сдамся. Этот Мирбус ещё не знает, с кем он связался. Но пасаран!
Но об этом и о многом другом, как, например, о том, что в эту всем известную своей неизвестностью, сумеречную зону зашёл корабль «Аполлон», а по мнению Маккейна, однозначно погрузилась голова капитана Мирбуса, а вслед за ним, под его давлением практически все пассажиры корабля и члены корабельной команды, за исключением правда нескольких светлых голов, (и пока капитана Мирбуса не излечить, то они так и будут блуждать в этой неизвестности), догадывался лишь только один Маккейн (одна из этих и самых светлых голов). И о чём бы он давно всем раструбил и аргументировано, ором доказал, не находись он под плотной опекой капитана Мирбуса, наславшего на него сковывающую весь его организм и приводящую в расстройство и сумбур мысли, морскую болезнь. Которая не только не давала ему возможности привести в порядок свои мысли, но и приподняться с пола, куда он был выброшен с кровати одним из мощных приступов тошноты.
Начальная склянка.
Уже которые сутки, по мнению одних, ясно, что непривыкших к трудностям, слюнтяев и тряпок половых, бесконечные, а, по мнению других, более стойких и привычных, составляющих корабельную команду, самых обычных, а если нужна конкретика, то примерно третьи от момента подачи команды: «Отдать швартовы!», – флагманский корабль «Аполлон» с капитаном Мирбусом во главе и сухопутным представительством на борту в виде пассажиров, шёл в незнакомых и что тревожно, совсем неизвестных для всех пассажиров корабля, кроме разве что капитана Мирбуса водах (единственное, что они знали о них, так это то, что они солёные – что и не факт вовсе).
На все же вопросы насчёт местонахождения корабля, капитан Мирбус отделывался малозначащими отговорками: «Уверяю вас в том, что нет ни малейшего повода для беспокойства»,  – которые он сопровождал ехидной улыбкой – захочу, совру вам в глаза, а вы крысы сухопутные и ничего поделать не сможете. Но капитан Мирбус одного не мог учесть – пассажиры его корабля, были не самые простые люди, а они все сплошь состояли из тех людей, кто как раз и составляет, и стоит за такими глобальными событиями, которые и прикрывают все эти успокаивающие политехнологические фразы, и которые он решил употребить на их счёт. Что в итоге и вылилось в то, что на корабле начал формироваться второй центр силы, и не побоялся бы Маккейн сказать этого слова, тяжести, сплошь состоящий из недовольных проводимой политикой капитана Мирбуса, политически подкованных и, уже вполне состоявшихся на этом поприще людей.
– От неё нас всех качает в разные стороны и тошнит. – Первое и последнее, что успел, с перекосившимся от судорожных рвотных позывов лицом высказать основатель этого нового центра силы, сенатор Маккейн, как тут же, всё, что у него было в руках и при себе, отдав в распоряжение морской качки, которую на них на всех наслал, ясно, что коварный капитан Мирбус.
А этот капитан Мирбус, как только сейчас на корабле выяснилось, что за деспотичная и своенравная натура, который только на словах за демократию, когда на самом деле, он тот ещё тиран, готовый ради удержания на корабле своей единоличной власти, на любую пакость и подлость. И он по мере надобности, да и просто так, использует все подвластные ему инструменты влияния и давления на ослабленные морским путешествием сухопутные умы пассажиров – непогоду, которая как оказывается, здесь в море, сопровождает их корабль круглосуточно, само собой морскую качку, непереносимое на запах и вкус питание, информационный голод и другого рода манипуляции сознанием пассажиров корабля. А в шпионах у него ходят практически все члены его команды, которые готовы без всякого обсуждения и прений, выполнять его, даже не просьбы, а команды. И весь этот его деспотизм и всё это пренебрежение к свободе личности человека, им был назван дисциплиной. Вот до чего дошёл этот манипулятор человеческого сознания.
Но всё это мелочи, не идущие ни в какое сравнение с тем, что может и позволяет себе этот деспотичный капитан Мирбус, с помощью специально для этих целей разработанного морского языка, который знаком только членам его команды и больше никому. И этот специализированный под морское право язык, а по мнению людей сухопутных (их лишь в результате превратностей судьбы занесло на этот корабль), созданный лишь для того чтобы подчеркнуть главенствующее положение этих «морских волков» и их, «сухопутных крыс», бесправие, в общем, язык дискриминации, был воистину страшным инструментом, а иногда и всем орудием в руках и ртах знатоков этого специально выбесивающего «сухопутных крыс» языка. Где одно слово «Полундра!» чего только стоит, заставляя бледнеть в лицах и в страхе сжиматься сердца даже самых хладнокровных и жизнью измотанных людей, подкашиваться коленки чувствительных женских натур, роняя их в подставленные руки матросов, что с зубным скрежетом воспринимается похолодевшими в бледности лицами «сухопутных крыс». Что же касается этих «морских волков», то они все всё сплошь состояли из членов команды корабля, во главе с капитаном Мирбусом.
И уже с самых первых шагов по палубе этого судна, вверившие свою судьбу капитану этого корабля пассажиры, в числе которых был, и конечно более всех выделялся, тогда ещё сенатор Маккейн, сразу натолкнулись на некоторое непонимание собой этого капитана Мирбуса, который уж больно сильно важничает и изъясняется с ними каким-то уж больно мудрёным языком.
На что поначалу и некогда было обращать большого внимания – важничает капитан по причине того, что ему оказана столь высокая честь, сопровождать в путешествии на своём корабле, столь важных и представительных особ, а изъясняется он таким малопонятным и всё же странным языком, для того чтобы поддерживать высокий статус своего положения и пятизвёздность своего флагманского корабля (правда никто из пассажиров так и не нашёл вывеску с этими звёздами).
– Это такой маркетинговый ход. Он таким специализированным образом, прикрывает недостатки и упущения своего корабля. – С кривизной в лице осмотрев свою каюту, сделал вывод Маккейн, догадавшись, почему его номер не назвали просто номером, а назвали какой-то каютой. – Жулик этот капитан. Вот что я скажу. – Бросив презрительный взгляд на сопровождающее их лицо из числа команды корабля, громогласно заявил Маккейн. Чем заставил вздрогнуть и в нервном испуге перемениться в лице генерала Томпсона, отвечающего в первую очередь за нравственное здоровье Маккейна – в его задачу входило поддерживать воинственный дух в Маккейне, что достигалось множеством способов, где на первом месте стояло собутыльничество, и уже во все остальные очереди выступать в качестве силовой поддержки всех намерений Маккейна.
И при этом генерал Томпсон, как показалось Маккейну, даже попытался подать ему секретный шипящий знак, что, мол так, не стоит громко говорить насчёт капитана, который, конечно, жулик и может быть даже прохвост, но от него много что зависит на этом плавучем средстве, и поэтому его не стоит расстраивать правдой на его счёт (нашёл кому