вытянутым через собственный зад лицом, и завязанным бантиком позвоночником,как любит делать сын с теми, кто пытается проникнуть в машину, чтобы поживиться барсетками, и у меня чуть заметно поднялось настроение.
У 116 кабинета экстренной помощи, обложенная наледью картинка - калеки будто вмерзли в пейзаж, боясь пошевелиться и ничего не изменилось за полчаса. Ничего.
Я сказал блондинке:
- Светлана, ваш мужик в настоящее время покупает вам упаковку Комсомольских пряников. Можно считать, что вечер у вас удался.
Блондинка посмотрела затравленно, но в её взгляде я успел прочесть девять матерных слов - восемь трудно склоняемых существительных и один легко спрягаемый глагол.
Через три часа, надышавшись полной грудью атмосферой травмпункта, пройдя рентген и схлопотав гипс, сын решил:
- Ноги моей больше здесь не будет. Меня предупредили: если случайно сломаю гипс, то за следующий буду платить по двойному тарифу. А гипс я обязательно поломаю и потом умру от асфиксии - жаба задушит платить такие бешеные деньги за кучку марли, пропитанную асбестом.
Не помню, кажется актёр Мягков сказал: " Я чувствовал себя здоровым человеком, пока не попал в больницу".
- Очень хочется найти виноватого. Какая мразь рисует на нашем пути широкие черные полосы? - задумался сын.
- Наверное, Фортуна повернулась задом? - предположил я.
- Ну, с ней-то всё предельно ясно. Если Фортуна повернулась задом, то она просто решила поменять позу. Нам-то какая разница, в какой позе её иметь?
- Уж очень давно Фортуна поменяла позу. До кровавых мозолей натер всю свою конституцию об её задницу. Устал, - признался я сыну: - Хотелось бы и в глаза ей глянуть. Вдруг в них ещё теплится живой интерес к её насильнику?
2
В среду мне предстояло сдаться эскулапам. Дочь уже не могла без содрогания разглядывать, как на моей левой ноге флегмона захватила голень и стопу, раздувшись до размеров волейбольного мяча и окрасившись в царский, темно-пурпурный свет. Трофические язвы на фоне флегмоны выглядели прыщами ребенка пубертатного периода.
- Трупных пятен на теле нет, да и покойником от меня не пахнет. Может, капустный лист приложить? Не высосет, мазью Вишневского добьем, - канючил я у дочери, памятуя о том, как однажды приехал в 1-Ю городскую больницу и на центральном входе прочитал рекламу: "Быстро, качественно, дёшево. Похоронное бюро "Ритуал". Сволочи, работали по единому, взаимовыгодному договору.
Но приговор дочери был окончательным и обжалованию подлежать не имел ни малейшего желания.
Сперва меня решили показать заведующему терапевтического отделения, кандидату мед.наук, молодому парню поколения ЕГЭ.
Он уворачивался, как умел, манкировал своей занятостью и чрезвычайной востребованностью. Я сказал зятю: - Вот, у кого надо учиться щёки надувать.
Кандидат терапевтических наук услышал, быстро обиделся и, глубоко задумавшись - как бы позаковыристее наказать меня своим презрением - поманил пальчиком в свой кабинет.
- Жалуйтесь на свое здоровье, пожалуйста, - предложил он: - В каком месте оно у вас трещит по швам?
Я молча закатал штанину, предоставив возможность терапевту полюбоваться моей флегмоной.
- Что это?! Уберите немедленно эту гадость!! - взвизгнул главный ессей Ленинского района и недоуменно закатил глаза, будто обнаружил, сидя на унитазе, две полоски в своем тесте на беременность: - Вам надо не ко мне, а двумя этажами ниже!
- К патологоанатому? - попросил я уточнить адресанта.
- К хирургу. Сперва он срочно вам одну ногу ампутирует, а потом я займусь лечением суставов на другой ноге.
- До вас терапевтическим отделением заведовал Степаныч, - с ностальгией вспомнил я, как десять лет назад из большого уважения к моему свату, здесь рьяно пытался отыскать во мне букет заболеваний светоч в белом халате предпенсионного возраста: - Медики предыдущего поколения,может быть, цинизмом и сарказмом особо не отличались от нынешних, но в них еще, точно пересохшая штукатурка, едва держалась или отваливалась с болезненным треском и грохотом кусками со стенок совести эмпатия (сочувствие, сострадание). В их глазах можно было прочитать не только застойное равнодушие ко мне, как к подопытному, но иногда и чисто человеческое любопытство: "Не подскажите, больной, как в вашем, конкретном случае пишутся слова "трепанация" и "лоботомия"?
- Раньше потомки были умнее предков. На том строился и крепился мир. Теперь наоборот. Самое страшное, что вы, молодые и самодовольные полудурки, умнеть совсем не хотите, - сказал я кандидату наук и направился в хирургию.
Зять выслушал сбивчивый отчет о попытке закрепиться в терапевтическом отделении, осторожно наблюдая, как у меня во рту стынет каша, позвонил куда-то и шёпотом подсказал: - Выписывайте сегодня... Да, одна койка в двухместной палате. Дозрел, сейчас приведу.
Я догадался, что никакой форс-мажор не поможет мне хотя бы ещё на день оттянуть добровольное лечение в принудительном порядке, и чувство обреченности ввело меня в полный ступор.
3.
Ещё в глубоком, как утренняя зорька детстве, я задумал, не отступая от марксистско-ленинской идеологии, создать научный трактат про то, как побороть в себе страх, не впасть в ступор во время расстрела врагами и достойно на трёх языках исполнить "Интернационал".
Мне не было и пяти лет. Виртуозно русским матерным языком я ещё не владел, но уже думал много - больше двух раз в день. Особенно после того, как петух однажды клюнул меня в темечко прямо возле деревенской бани. У петуха было имя. Пернатого любимца деревенские родственники называли Долбоёбом. Мы суп из него сварили на следующий день, потому что дед сказал: "Если боишься врага своего, то лучше его съешь!"
Когда окровавленный петух нарезал круги по двору в поисках своей башки, оставленной на чурбане под топором, и демонстрировал в назидание всему курятнику, чем для самого отчаянного Долбоёба заканчивается попытка "наезда" на беззащитного ребёнка, я детально прорабатывал пролог своего трактата под названием: "Как победить страхи и приучить детей ничего не бояться?"
Конечно, ответ плавал на поверхности, был легче и уступал по плотности воде, но в периодической таблице химических элементов занимал почетное место.
"Детей надо пороть! Всегда! При любом поводе и без! Несколько раз на дню! Только регулярная порка позволит ребенку не бояться неизбежности наказания. Его задница должна быть с детства заточена ремнем под суровый и равнодушный мир и светлое завтра!" - писал я мысленно первую главу своего трактата, тщательно прослеживая траекторию бега обезглавленной тушки петуха. И - это при том, что научных работ великих педагогов Коменского, Песталоцци, Макаренко и Сухомлинского я еще не читал.
- Деда, а тебя в детстве пороли?
- Ещё как пороли, внучек! Ещё как пороли!
- Вот, поэтому ты и вырос очень хорошим человеком и любящим, преданным дедушкой! Но слишком доверчивым. Я думаю, никакой петух меня в темечко не клевал. Свидетелей-то при этом не было. Но зато теперь всему скотному двору известно, по чьей прихоти они еще живы, - пытался я объяснить деду, что любое искусство требует жертв, даже искусство лжи.
4.
Пока я сидел на тумбе возле ординаторской в ожидании заведующего хирургического отделения, в WhatsApp родственник опрометчиво выставил фото жениха своей племянницы: на большой голове жениха было много лица, надбавленного огромной плешью - до макушки. Я отписал в личку дочери:
"После поверхностного осмотра и сравнительного анализа имярека, пришел к выводу: "Как же, всё-таки повезло вашей маме и моей жене с мужем и отцом её детей! То есть, со мной! Да и твоей родной тётке, сестре моей жены, тоже, надо признать, повезло. И тебе с твоим мужем очень повезло! А, племяннице родственника лучше завести кошечку или хомячка. И не говори мне, что имярек может быть человеком хорошим. Судя по его внешности, всё хорошее он оставил в своём зрелом возрасте ещё во времена военного коммунизма.
Дочь не преминула тут же ответить:
"Будь снисходительнее! Она (невеста) беременная".
Я хотел было написать развернутое сообщение с обоснованием, почему нас не пригласят на свадьбу, но тут вышел из ординаторской хирург и спросил:
- Ну, рассказывайте, что вас беспокоит?
- Меня беспокоит политическая обстановка в Венесуэле, - честно признался я.
- В гнойную его! - сразу определил зав. отделением хирургии мое тайное происхождение и заслуженное место: - Не кормить и воды не давать! - приказал он от лица главного гуманиста этажа мед.персоналу.
В "гнойной" он уложил меня на узкий стол, попросил закатать штанину, глянул краем глаза на болячку и строго потребовал раскрыть тайну: какими народными методами лечения флегномы я пользовался, что умудрился довести свою ногу до крайне непрезентабельного состояния? Наверное, гусиным помётом намазывал?
- Капустный лист на ночь прикладывал, - предложил я свою версию.
О том, что всадил себе внутримышечно с десяток пузырьков цефамизина, едва почувствовав грядущий сепсис, я скрыл от хирурга. В задницу я вводил антибиотики без лидокаина, ощущая себя пленным в застенках Гестапо.
- Здесь, здесь и здесь вскроем, выдавим, поставим дренаж, некроз почикаем, - схематично обозначил хирург свой план пыток, затем попросил показать язык и постановил: - Лишнее удалим под корень.
- Доктор, - спросил я, - а после операции я смогу играть на скрипке?
- Конечно, сможете. Я знаю много скрипачей с одной ногой.
- Ну, смотрите! Вы обещали! В жизни я скрипку ни разу даже в руках не держал. Но вам почему-то верю!
В сею же минуту у меня из вены отсосали кровь, сделали кардиограмму, попытались впихнуть в рентгеновский кабинет и клизму, раз уж отказался от платной физиотерапии, и отправили подписывать договор на семи страницах, в котором ясно было оговорено, что при любом исходе операции я ни к кому-либо не имею никаких претензий, так легла карта и никто не виноват.
- Вы только мездру не порвите случайно, когда придётся освежевать мою тушку и поделить её на органы. Уж очень я ею дорожу, - высказал я общее недовольство дежурной мед.сестре и отдельно - еще некоторыми словами, вписанными в договор дилетантами:
"Что значит, под "общим наркозом?" Наркоз, он и есть только наркоз. И с анестезией его никак не спутаешь".
- Да говорите, что хотите. Вы же знаете, как мы трепетно относимся к последнему желанию больного! - отмахнулись от меня дежурная мед.сестра.
В палате две санитарки по поручению заведующего отделением хирургии отдирали от спинки кровати неожиданно выздоровевшего и уже выписанного задним числом пациента. Сопротивлялся он отчаянно, всё твердил о каких-то еще двух койко-днях, положенных ему по закону, но силы его были явно на исходе.
- Я прописан в другом городе. Своим ходом не доберусь. А машину заказал лишь на послезавтра! - пытался он последними, козырными аргументами задобрить санитарок.
- Здесь катафалки заказывают себе загодя? - спросил я у мирно дремлющего соседа.
Что-то знакомое в его внешности ущипнуло меня и через вторую сигнальную систему заставило из мозга пустить к проприорецепторам правой руки ток и мурашки. Я рухнул в койку, окончательно сбив с толку
