Выбор князя Владимира 5. Святая Русь против Руси языческой

своего Володимира посади в НовЪгородЪ”
                    (Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, с. 161, 470, М. 2000)

    Родился Владимир Ярославич в 1020 году, а уже 1036 году он был отправлен отцом на княжение в Новгород (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 142, 147, Рязань, 2001). Тогда же или немного раньше у Ярослава и должно было созреть намерение избавить 16-летнего подростка от чересчур опытного и популярного соперника. Поначалу Константина просто удалили из Новгорода, но среди новгородцев осталось немало людей, желавших его возвращения, тем более, что Владимир по молодости наверняка немало дров наломал. Вопрос был решён радикально, а моральные муки Ярослава никогда не посещали. Быть может, результатом трёхлетнего пребывания Константина Добрынича в Северо-Восточной Руси явилось появление там в XIII веке знаменитого воина Добрыни. Сведения о нём разбросаны по различным летописям. Вот они:

    “В лЪто 725 (1217). Бысть бои князю Юрью Всеволодичю съ княземъ Костянтиномъ с Ростовскым на рЪце на Где, и поможе богъ князю Костянтиноу Всеволодичю, брату старЪишюму, и правда его же пришла. А были с ним два храбра: Добрыня Золотыи Поясъ, да Александро Поповичь съ своим слугою с Торопом”
                    (Сокращенный летописный свод 1493, ПСРЛ, т. XXVII, с. 234, М.-Л., 1962)

    “В лЪто 725 бысть бои князю Юрью Всеволодичю со княземъ Коньстянтиномъ Ростовьским на рЪцЪ на ГдЪ, и поможе Богъ князю Коньстянтину Всеволодичю, брату старЪйшему, и правда его же пришла. А было со княземъ Коньстянтиномъ два храбра: Добрыня Златой Поясъ, да Александръ Поповичь со своим слугою с Торопомъ”
                    (Русский хронограф, ПСРЛ, т. XXII, ч. I, с. 396, С.-Петербург, 1911)

    “… и бысть имъ бой за Юрiевымъ на рЪцЪ ГзЪ, и тамо побЪди Костантинъ, молитвами Пречистыа, своею правдою и тЪми же храбрыми Александромъ со слугою Торопомъ; ту же бЪ и Тимоня Золотой пояс”
                    (Летописный сборник, именуемый Тверской летописью, ПСРЛ, т. XV, с. 338, С.-Петербург, 1863)

    “… князь Коньстянтинъ Всеволодичь Ростовскiй ста не рЪцЪ на ЛипицЪ со всею силою; сънимъ же бЪ и два храбра, Добрыня златый поясъ да Александръ Поповичъ съ своимъ слугою съ Торопомъ, славныа богатыри <…> боарин АндрЪй Станиславичъ <…> отвЪща, глаголя: <…> есть у него мужи храбри зЪло и велици богатыри, яко лвы и яко медвЪди, не слышат бо на себЪ ранъ <…> еше же и храбрыхъ нынЪ не вЪси у него Александра Поповича и слугу его Тортопа, и Добрыню Рязанича златаго пояса, и Нефедья Дикуна <…> убиша же на томъ бою: и Александра Поповичя, и слугу его Торопа, и Добрыню Рязаничя Златаго пояса, и семдесять великихъ и храбрыхъ богатырей…”
                    (Никоновская летопись, ПСРЛ, т. X, с. 70, 71-72, 92, С.-Петербург, 1885)

    Если кого и считать прототипом былинного Добрыни Никитича, то именно этого Добрыню из XIII века, а кандидатуру Добрыни Малыча следует отвергнуть.
    Во-первых, по рассказу из Никоновской летописи боярин Андрей Станиславич назвал Добрыню Рязаничем, как и былинного персонажа, а Добрыня Малыч был Любечанином. Смена местожительства Добрыни Никитича была бы необъяснима.
    Во-вторых, рязанский воин Добрыня жил ближе по времени к рассказчикам былин, чем Добрыня Малыч, сведений о котором в народной памяти сохранилось немного.
    В-третьих, Добрыня из Рязани действительно был великим воином, тогда как Добрыня Малыч занимал руководящие посты, отдавал приказы, но личных подвигов никогда не совершал. За что его прославлять?
    В народной памяти запечатлён знаменитый дружинник ростовского князя Константина Всеволодовича. Ратные подвиги Добрыни из Рязани и стали той основой, на которой сформировался образ былинного богатыря. Пусть не конкретные деяния, но склад характера, воинскую ухватку и громкую славу можно перенять только от настоящего воина, который сам рубился в битвах и сам побеждал. А каков был в бою Добрыня Малыч, никому не известно, так что он в принципе не мог стать примером мужества и воинской доблести. Очевидно, и отчество Добрыня Никитич перенял от дружинника ростовского князя, да и в былине он изображён дружинником, профессиональным бойцом, а не высокопоставленным чиновником, как Добрыня Малыч. Нет, конечно, Добрыня из Любеча тоже оказал влияние на формирование былинного сюжета, но только не личности богатыря.
    А вывод о родственной связи двух Добрынь вытекает из прозвища второго из них – Золотой Пояс. Золотыми поясами называлась высшая знать Великого Новгорода. В немецком документе1331 года (донесение в Ригу) упомянуты 300 золотых поясов в качестве руководящей элиты новгородцев. Купцы носили серебряные пояса, а золотые полагались только боярам. Эти бояре в немецком документе 1331 года названы “мудрейшие” (П.В. Лукин “Новгородское вече: старые концепции и новые данные” // “Исторический вестник”, т. 1[148], с. 114, М., ноябрь, 2012). Судя по прозвищу княжеского дружинника, его родословная тогда была хорошо известна и начиналась она среди знатнейших новгородских родов.
    Род Добрыни Малыча прослежен историками: Добрыня — Константин — Остромир — Вышата — Ян Вышатич+Путята Вышатич (Д.И. Прозоровский “О родстве св. Владимира по матери” // “Записки Императорской Академии наук”, т. V, кн. I, с. 26, СПб, 1864). Но на этом род не пресёкся, потомки Добрыни продолжали жить на Руси (а может, и сейчас живут). Один из потомков Добрыни оказался жителем Рязани – имя и прозвище указывают не это вполне определённо. В Тверской летописи указано его крестильное имя – Тимофей (Тимоня). И может быть, отец былинного Добрыни Никита Романович действительно некогда был жителем Рязани:

                    “Доселева Рязань селом слыла,
                    А нынече Рязань слывет городом.
                    И жил в Рязани богатый гость,
                    Что по имени Никита, сын Романович;
                    Девяносто лет жил Никита, не старился”
                              (“Добрыня Никитич и Алеша Попович”, ЛП, с. 28, М., 1974)

    Девяносто лет прожил Ян Вышатич, он умер в 1106 году (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 270, Рязань, 2001). Должно быть, в роду Добрыни долгожительство не считалось за диво.

                                                                            VI

    Святая Русь продолжала наступление на Русь языческую. Не потому, что была сильнее, а благодаря государственной поддержке, без которой церковники превращаются в пустое место. Не в силах противостоять государственной машине, люди, выбирая для себя веру, голосовали ногами:

    “Аще бо кто усрящеть черноризца, то възвращается, ли единець, ли свинью; то не поганьскы ли се есть? Се бо по дьяволю наученью кобь сию держать; друзии же и закыханью вЪруют, еже бываеть на здравье главЪ. Но сими дьяволъ лстить и другыми нравы, всячскыми лестьми превабляя ны отъ Бога, трубами и скоморожы, гусльми и русальи. Видимъ бо игрища утопочена, и людий много множьство на нихъ, яко упихати начнуть другъ друга, позоры дЪюще отъ бЪса замышленаго дЪла, а церкви стоять, егда же бываеть годъ молитвы, мало ихъ обрЪтается в церкви”
                    (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 166, Рязань, 2001)

    Сами же церковники признают, что люди их воспринимали, как нечистую силу. Потом люди на них ещё и плевать начали (З.В. Зосимовский “Есть ли у русских религия”, с. 12-13, С.-Петербург, 1911). А и впрямь – сколько горя народу принесло насаждение христианства. На месте будущего Ярославля князь Ярослав с дружиной учинил настоящее побоище, дабы заставить жителей креститься:

    Князь Ярослав повеле дружине своей устрашити и разогнати шатание сих беззаконных, да спасутся неповиннии. И дружина Князя храбро приступи на врагов, яко сии окаянии нача от страха трепетати и в велии ужасе скоро помчеся в ладиях по Волге реце. Дружина же Князя и сам Ярослав погнася за неверными, да оружием бранным погубит сих”
                    (“Сказание о построении града Ярославля (по А. Лебедеву Храмы Власьевского прихода г. Ярославля. Ярославль, 1877)” // Дубов И.В. “Города, величеством сияющие”, с. 139-140, ЛГУ, 1985)

    Разоткровенничался кто-то из церковников, называя русичей неверными и врагами, которых следует убивать и порабощать. На Русь он смотрел, как на завоёванную страну, чужую и враждебную, отвергая любые проявления национальной жизни. Чего ж обижаться, когда русские начали презирать духовенство (З.В. Зосимовский “Есть ли у русских религия”, с. 12-20, С.-Петербург, 1911)?
    Крещение Мурома традиция приписывала Константину (Ярославу) Святославичу, который будто бы взял этот город штурмом “и сЪде во граде Муроме государствовать” (“Повесть о водворении христианства в Муроме” // “Памятники старинной русской литературы”, вып. 1-2, с. 231, СПб, 1860). Вскоре всех до единого горожан загнали в местную реку Оку и скопом окрестили (там же, с. 234). Позднее, правда, случилась там скандальная история с епископом Василием, к которому, как многие видели, захаживала какая-то девица. Но провинившегося епископа полностью оправдали, возложив ответственность, разумеется, на дьявола. А на кого ещё?
    В 1047 году Ярослав совершил поход на Мазовию, её правитель Моислав был убит в сражении. Тем самым Ярослав спас Польшу от распада, вручив королю Казимиру власть над страной. Языческое сопротивление, захлестнувшее Польшу, было раздавлено. Свою сестру Марию Ярослав выдал замуж за Казимира, и её богатое приданое составило все польские финансы. Благодаря русской помощи Польша сохранилась как государство (С.М. Соловьёв “История России с древнейших времен”, кн. I, т. I, с. 190, М., 1993).
    Но разве Польша стала для Руси другом, разве поляки проявили хоть какую-то благодарность? Да ни в малейшей степени. О русском благородстве поляки поспешили поскорее забыть. Галл Аноним беззастенчиво уверял, что Казимир восстановил Польшу самостоятельно и всего с пятью сотнями рыцарей. Ну, просто Конан-варвар польского разлива. О Руси хронист вспомнил лишь мимоходом, коротко сообщив, что Казимир “взял себе в жены знатную девицу из Руси с большим приданым” (Галл Аноним “Хроника и деяния князей или правителей польских”, с. 51, М., 1961). Так вот пренебрежительно и брякнул – “девицу из Руси”. А что эта “девица” была княжной, совершенно не важно. В своём непомерном чванстве польский хронист забыл об элементарной порядочности.
    Автор Великопольской хроники пошёл ещё дальше и причислил Русь к врагам Польши, якобы побеждённых Казимиром: “Он призвал на помощь против Казимира даков, гетов или пруссов и русских, с помощью которых осмелился объявить Казимиру открытую войну” (“Великая хроника о Польше, Руси и их соседях XI-XIII вв.” с. 70, МГУ, 1987). Даки и геты – это уже диагноз. Такую же ахинею находим и у Кадлубка: “… принимает четыре отряда поморян, столько же гетов, и большую помощь от даков и русских” (“Хроника магистра Винцентия Кадлубка” // Щавелева Н.И. “Польские латиноязычные средневековые источники”, с. 99, М., 1990).
    Для поляков невыносимо вспоминать, как русские их спасали (и неоднократно), ведь себя они ставят неизмеримо выше, а падать с высоты больно. Ублажая непомерные амбиции они сочиняют виртуальную историю для собственного потребления. Полякам не впервой, они такие герои, что когда-то они победили самого Александра Македонского, а потом ещё и Юлия Цезаря