Школьник Просиков. Повесть. Глава 4
ИЗ КОТОРОЙ СЛЕДУЕТ, ЧТО СОВСЕМ НЕ ОБЯЗАЬНО ЕХАТЬ
В ИСПАНИЮ, ЧТОБЫ УВИДЕТЬ КОРРИДУ И, ЧТО СТАРАЯ ШЛЯПА
МОЖЕТ ЗДОРОВО ПОДНЯТЬ НАСТРОЕНИЕ
Дома я быстро проглотил пару бутербродов. До встречи с папой оставалось еще много времени.
- Пока, Паша! - сказал я попугайчику. - Я иду гулять.
- Здравствуй, здравствуй, Ариадна Андреевна, - уныло ответил Пашка и сделал стойку на одной ноге, вытянув крылышко парусом.
- Я, Просиков Боря, и не здравствуй, а прощай.
- Боря... - удовлетворенно произнес Пашка и затарахтел: - Море! Троя! Корея! Варвар! Здравствуй, Аристарх! Едем в Арзамас! Красота! Паша потрясный!
- Понесло! - Я махнул рукой.
- Анаксимен! Анаксимандр! Архилох! Арахис! Ух! Люблю! Люто! Люду! - неслось мне вслед.
Обычно мы с ребятами собираемся недалеко от стройплощадки, выходящей к лесопарку. Там кончаются дома нашего микрорайона, а новые еще не построили, и поэтому много свободного пространства - есть где повеселиться. Там даже осталось несколько деревянных старых домов с запущенными огородами. На воротах одного из домов - надпись: "Во дворе злая собака!" Это неправда. Нет там никакой злой собаки. И доброй там тоже нет. Там вообще нет никакой собаки. А пасется там гусь. Глупый. Петька. И я его, честно говоря, побаиваюсь. Помню, как-то сказал ему: "Петруша, скушай бутерброд". А он не скушал. Только посмотрел на меня с презрением, вытянул шею и зашипел. Какой же он глупый, этот Петька! А бутерброд был отличный, с вареной сгущенкой. Я его сам съел.
Накануне по телевизору я видел как тореадоры бьются с быками - не на жизнь, а на смерть. Потрясающее зрелище! И я предложил ребятам сыграть в тореадоров и быков.
- Не на жизнь, а на смерть? - спросил Сашка Прохоров.
- Да! Правила суровы. Но на то они и правила. Беги вон к тому дереву, - сказал я Сашке, - нагибай голову и нападай на меня, как только я тебе махну мулетой.
- Чем махнешь?
Я показал ему кухонную тряпку, прихваченную из дома.
- Вот это - мулета.
Вначале Сашка уперся и никак не соглашался быть быком.
- А почему это ты должен быть тореадором?
- Потому что это я придумал, и значит - я главный!
После недолгих препирательств Сашка побежал к дереву.
- Ты готов? - спросил он меня.
- Всегда готов! - крикнул я и взмахнул тряпкой, то есть мулетой.
- Ну, если ты настаиваешь...
И он влетел в мой живот со всей силой. Я охнул и прилег на землю.
"Плохо я работаю с мулетой, плохо... - думал я, держась за живот руками и болезненно кривя губы, - что-то я с ней напутал".
Кряхтя и слегка постанывая, я снова занял позицию.
Теперь быком изъявил желание стать Генка Тарлович.
- Ну держись, тореадор, - угрюмо прорычал он, и танкетка в очках стала стремительно ко мне приближаться.
"В этот раз надо махнуть тряпкой налево. Так будет правильно", - подумал я. Однако опять что-то не сработало. Очень трудно увернуться от разъяренного бронированного быка в очках... И Тарлович меня забодал.
Я лежал на земле и размышлял: "Тряпка должна оставаться на месте, а я должен активно двигаться".
С трудом, но я опять поднялся.
- А теперь, - обратился Генка к товарищам, - вы увидите, как я прикончу тореадора Просикова. Ты готов, обреченный на заклание?
Я невнятно промычал, что готов.
Генка быстро набрал ход, и уже непонятно было, кто на меня несется: то ли ураган, то ли бычара Тарлович - все смешалось в моей бедной голове, только Генкины очки злобно посверкивали в клубах пыли. Все-таки мне удалось в последний момент ловко увернуться и даже ударить быка шпагой, то есть палкой по загривку. Бык взревел и врезался в дерево.
Это была яркая победа, полная, оглушительная и бесповоротная. Безгранично ликуя, я сделал круг почета. Так торжествуют олимпийцы. Поверженный бык - Тарлович - лежал у моих ног. Видела бы меня в этот миг ослепительной славы Варька Полякова или Анька Сушкина, или хотя бы Ритка, или...
Я ждал, когда победителя обольют шипучим вином, но тут рог внезапно ожившего быка вонзился мне в спину, и я пал на траву скорбный и прекрасный, сжимая в руках мулету.
- Я тежело и, быть может, смертельно ранен, - прохрипел я. - Позовите...
Подбежал Вовка, нагнулся надо мной и неуверенно сказал:
- Возможно, будет жить.
- Дальнейшее - ничто, - прошептал я, слабо махнув рукой. - Умираю от коварного удара отравленного рога. А жизнь была такой прекрасной...
- Может, добить его, - сказал ужасный Тарлович еще более ужасным голосом, - чтобы не мучился. - И добавил: - Из сострадания, конечно.
Меня взяли за ноги и за руки и понесли как воина. Печальная процессия медленно двинулась к ближайщему трамвпункту. Я оглянулся назад и притормозил на время носильщиков.
Мое место занял другой тореро. Генка тяжело посмотрел на него и пообещал отправить того вслед за мной.
Все разбились на пары: на быков и тореадоров - и сражение началось. Не знаю, было ли под Бородино жарче...
Побеждал то бык, то тореадор. Случалось, что бык промахивался и врезался в другого быка; то же самое случалось и с тореадорами. В конце концов, все смешалось - только стоны и жалобные выкрики порой оглашали окрестности.
Думаю, что сегодня в травмпунктах врачам предстоит немало работы.
К счастью, кроме нескольких синяков, у меня не оказалось ничего серьезного. и я поспешил домой. Мама еще не пришла. Я переоделся и побежал на встречу с папой. Минут через пятнадцать я был уже на месте. Папа ждал меня у метро на входе в рынок, куда мы и направились.
У входа торговали цветами. В центре цветочного развала стоял толстый, черноволосый и небритый человек, и выкрикивал что-то на непонятном языке. Он смутно напоминал мне какого-то всадника с картинки из книжки, только у того на поясе висела сабля, на голове надета шапка и бурка на плечах.
Над рынком лилась песня "Ты приезжай мой солнечный друг..."
- Ай, какой песня замечательный! - небритый мужчина одобрительно зацокал языком. - Очень волнующий песня.
Мы подошли поближе, и папа стал выбирать цветы.
- Папа, это абрек или джигит?
- Не знаю. Это продавец цветов.
- Папа, а он иностранец.
- Да, пожалуй, что иностранец...
- А он немец или француз?
- Я не иностранец. Я мараджанец - из солнечного Мараджана! - сверкнул очами то ли абрек, то ли джигит.
- Сколько стотя вот эти цветы? - указывая на понравившиеся ему, спросил папа.
- Подожди, подожди... Зачем сразу о деньгах. Поговорим о погоде, о вине, о прекрасных женщинах...
- Ну так сколько же? - настаивал папа.
- Да ничего они не стоят. Бесплатно стоят. Даром отдам. Себе в убыток.
- Ну а все-таки?
- Деньги - это пыль на дороге жизни, по которой мы идем. Разве мы смотрим на пыль? А-а, не стоит об этом и говорить, - и он назвал цену.
Папа аж подпрыгнул.
- Да где же вы их выращиваете, на Марсе разве?
- На Марсе, на Луне, какая разница! - вдруг раздраженно отмахнулся от папы джигит или кунак.
- Дядя, а вы абрек? У вас сабля есть?
- Мальчик, иды домой. Иды кюшай дыню, арбуз, пэрсик спелый, вишень сладкий с вареньем, только не мешай работать.
Я еще хотел спросить про шапку, бурку и где он держит коня - здесь на рынке или у себя дома, но папа уже тянул меня за руку в другое место.
И мы перешли в мясные ряды. Там тоже за прилавками стояло много людей, ужасно похожих на продавца цветов.
- Так, - потер руки папа, - купим говядинки... Мясо свежее? - спросил он у продавца.
- Еще вчера оно мычало и хрюкало, - грустно сказал продавец, и печально добавил: - Цвел юноша вечор, а нынче умер...
- Говядина не хрюкает, - заметил папа.
У меня защипало в глазах.
- Говядина была юношей?
- Она была очень зрелой девушкой... очень зрелой.
- Зрелой - это как? Семьдесят или сто лет?
- Сто лет! Ха-ха! Малыш у вас шутник.
- У нее были друзья?
- У кого?
- У девушки?
- Ах, у коровы... Конечно, у нее было полное стойло отличных друзей и товарищей, и она имела превосходный характер.
Папа поинтересовался ценой. И услышав ответ, тяжело вздохнул.
Потом мы пошли покупать рыбу.
- Сомы есть? - спросил папа.
- Есть. дорогой.
- А рыба свежая?
- С утра была свежей, уважаемый.
- А что в обед протухла? - сказал папа и засмеялся.
Продавец мрачно посмотрел на него, и папа смеяться перестал, и тоже нахмурился.
- Вялая она какая-то...
- Я же говорю - утром привезли, спит еще.
- Однако вид у нее, как будто сама пешком пришла и притом сильно устала.
- Она проплыла целый океан, пока ее не поймали, - терпеливо объяснил торговец рыбой. - Полматерика в цистерне проехала.
- Я полагал, что сом - пресноводная рыба.
- Это особенный сорт - сом океанический.
- Он больше на морского черта похож.
- Рыбу брать будете? - строго спросил продавец.
- Не будем, - ответил папа. - Я лучше умру с голода, чем стану есть вашу тухлую треску.
- Моя рыба тухлая?! Где ты, шайтан, видишь тухлую рыбу!
- Пойдем отсюда, - сказал мне папа.
- Иди, иди, пока я тебя самого в консервную банку не закатал. То же мне знаток. Треску от сома отличить не может. И не приходи больше сюда, травой питайся, вегетарианец... Сам не ешь - семью пожалел бы. Ишь ты! Сом ему не понравился...
- Грубиян, - сказал папа, не оборачиваясь.
И еще долго, пока мы уходили, до нас доносились крики недовольного продавца.
Рыбу пришлось брать в другом месте.
- Папа, давай купим маме икры, - предложил я, - она очень вкусная.
- Она очень дорогая, - уточнил папа.
- Ну так что, берете? - пробасил дюжий продавец.
- А почем у вас икра?
- Икра у нас дешевая, договоримся. Сколько вам?
- Нам много не надо, - вступил я в разговор. - Килограммов пять-семь... Да, папа?
- О! - обрадовался продавец икры.
- Не слушайте мальчика, - испуганно сказал папа. - У него плохо со счетом.
- Странно, - пожал плечами продавец, и лицо его потускнело. - Мне показалось, что наоборот.
И мы отправились за фруктами, потому что, как верно заметил папа, жизнь без них менее сладкая. Как, впрочем, и без конфет, пирожных, шоколада и так далее.
На первом же прилавке лежали, истощенные какой-то своей фруктовой болезнью апельсины и почерневшие от древности бананы. Но вот груши сами в рот просились, и мы с уважением отнеслись к их просьбе.
Мы с папой очень много ходили, и я устал. С мамой почему-то все очень быстро покупается. Но при виде киоска торгующего мороженым, усталость сразу отступила, сладко заныло в груди и даже немного сбилось дыхание.
- Хочу сладкой жизни! - прорычал я.
Когда папа расплачивался, он спросил меня, что надо сказать тете?
И я сказал, что надо.
На подходе к дому я встретил Алешку Репейникова, соседа по подъезду и отличного товарища. Чуть поотстав от папы, я сказал:
- Здорово, Репей!
- Здорово. Как жизнь?
- Хотелось бы жить не тужить.
- Получается?
- Не всегда.
- А что ты несешь?
- Рыбу.
- Какая же это рыба, это селедка.
- А селедка, по-твоему, птица, что ли? Ничего ты, Репей, не понимаешь - ни в рыбе, ни в селедке.
- Это я не понимаю! И кому ты это
|