нарадоваться на свое новое гнездышко и тут же начала его обустраивать. Сначала она, конечно, перевезла туда всю прежнюю рухлядь, но постепенно та оседала в бесчисленных чуланах и прочих подсобных помещениях и потихоньку выкидывалась. Так что в конце концов из прежнего в чулане оставался лишь их старенький телевизор, с которым было связано столько ностальгических воспоминаний, и практически пришедшая в негодность стиральная машина, которую просто забыли выкинуть. Чтобы обставить все комнаты на двух этажах пришлось приобрести несколько мебельных гарнитуров и плазменных телевизоров. Да еще музыкальный центр. И оборудовать домашний кинотеатр для просмотра новых шедевров. Действительно, «гнездышко» оказалось целым гнездищем, и он, прежде чем освоиться, несколько месяцев забредал не туда. Шел, например, в сортир, а попадал в гостиную, хотел попасть на кухню, а выходил на балкон размером с пол футбольного поля, с которого как на ладони видна была вся Москва.
Сам Сандалетов тоже изменился, хотя эти перемены были куда менее разительны, чем у Кати. Он словно бы вырос на целую голову и теперь поглядывал на всех, кроме, разумеется, друзей, сверху вниз, в движениях его появилась некая вальяжность и та особая грация, по которой сразу можно определить подлинного хозяина жизни. И, вообще, властные флюиды будто исходили от него. Оттого прислуга, которой они обзавелись, – две горничные, повар, экономка, уже упомянутый выше личный шофер Кати и массажист, который заодно царствовал в небольшом, но прекрасно укомплектованном тренажерном зале – ходили на цыпочках и старались угадать любые желания Хозяина, хотя тот никогда голоса не повышал. Словом, иногда, глядя в зеркало, он не сразу себя узнавал.
Приобрел он и несколько новых привычек. Так, будучи дома, он хаживал исключительно в полюбившемся ему шлафроке брусничного цвета. Катя предпочитала пеньюары, обшитые кружевами, –шелковые или муслиновые, в зависимости от погоды. Вместо сигарет он теперь посасывал импозантную и придававшую ему значительности трубку. Правда, набивал ее редко, ибо стал уделять внимание собственному здоровью. Так он мог часами полулежать в креслах, посасывая то трубку, то легкий коктейль, которые его повар великий мастер был готовить, и лениво просматривая прессу или старинный альбом в стиле ню. Он, кстати, и бачки себе отрастил – тоже для солидности.
Фирму «Сандалетов и сын» он посещал редко, раза три в месяц от силы. Просто необходимости не возникало. В первое время заказы на устранение конкурентов еще поступали, но все реже и реже. Во-первых, почти все, кого заказывали, иногда предлагая умопомрачительные суммы (однажды предложили аж 20 миллионов), уже числились в списке его новых друзей. А он, к чести его будь сказано, друзей сажать не хотел – ни-ни, и всегда от таких заказов отказывался. А, во вторых и в главных, даже когда дружба не являлась препятствием для исполнения заказа, они все равно давались ему со все большим трудом. И вот настал день, когда Сандалетов, как ни пыжился, заказа исполнить не смог. Покинул его удивительный дар.
Такое бывает и, увы, нередко. Вот живописец, привыкший изумлять мир творениями кисти своей, или поэт, сотрясавший сердца читателей и сами небеса небывалыми доселе метафорами, просыпается однажды не самым добрым утром и вдруг обнаруживает, что не способен выжать из себя ни мазка, ни строчки. Ушел дар, ушел невозвратно…
Это подлинная драма, а то и трагедия. Творец выпадает в многолетнюю депрессию, а иные и руки на себя накладывают. Вот и Сандалетов, испытав такое нежданное и сокрушительное фиаско, поначалу был сражен. Нет, он не проводил аналогий с творцами, да и дар его в прямом смысле творческим не назовешь. А сравнил он себя почему-то с Дон Жуаном, который после своих ослепительных любовных подвигов на очередном тайном свидании вдруг оказался несостоятельным. То бишь, импотентом. Но и это сравнение хромало, ибо если со слабостью в половом вопросе человечество научилось как-то справляться – афродизиаки всякие или та же виагра, то утрату уникального дара никакими лекарствами не компенсируешь. А ведь и вправду – пока верил Аркадий, что все бизнесмены и чиновники сплошь мошенники и воры, легко вскипал его разум возмущенный. А теперь что? Ни гнева, ни возмущения. Словом, если воспользоваться скабрезным, но в данном случае уместным эвфемизмом, у Сандалетова больше на них не стояло. Он был близок к отчаянию. Ведь не просто дара лишился, что само по себе труднопереносимо, но эта потеря неизбежно скажется на финансовом благополучии семьи. И кому было поведать об этом внезапно случившемся горе? Кто мог бы это горе с ним разделить? Ну, конечно, Катя, верная спутница его жизни. Ей он всё честно рассказал и, кажется, даже плакал. Но Катя отнеслась к этому на удивление хладнокровно. Она сначала утешила его по-женски, а потом сказала – вот ведь мудрая женщина! – ты погоди горячку пороть. Может, перетрудился? Отдохни, глядишь, дар твой и вернется. А если и нет, тоже невелика беда. Помнишь, когда мы первые шантажные письма посылали, я подозревала что если из корысти, может и не получиться? Главное, Сандалетов, ты об этом не трепись на каждом углу, не плачься. Авось, никто и не заметит. И снова она в самую точку попала…
К счастью, не только заказами на посадку жива была его консалтинговая фирма. Она еще занималась абонентским обслуживанием. Добрый приятель ему в свое время, когда дар еще действовал безотказно, этот вид услуг посоветовал. Мол, пусть абоненты платят тысяч по пять в год за то, чтобы ты свой дар против них в ход не пускал. Заплатят взнос и могут спать спокойно, с гарантией. А если все-таки случится беда и кого-нибудь из абонентов посадят, тогда они вправе требовать неустойку. Обладатель дара от этой идеи, помнится, был не в восторге. Во-первых, чего из пушки по воробьям стрелять? А, во-вторых, с неустойкой, пусть и чисто гипотетической, связываться не хотелось.
Но все-таки он ввел абонентское обслуживание, чтобы разнообразить деятельность фирмы. Неожиданно этот вид услуг всем понравился, и нынче число постоянных абонентов перевалило за пятьсот. Кстати, хотя нескольких из его клиентов таки посадили, но они знали Аркадия, как человека с принципами, понимали, что к их посадке он уж точно не причастен и, что характеризует их с самой лучшей стороны, даже разговору не заводили о выплате неустойки, хотя имели полное право ее требовать. И вот сейчас, с утратой дара, эта мелочевка ох, как пригодилась. Да, на все про всё от абонентской платы набегало миллиона два с половиной в год. Но хоть что-то. Главное, чтобы про потерю дара никто не узнал.
Катя по этому поводу резонно заметила, что пусть денег в обрез. Но нам же не впервой? Придется затянуть пояса, но ничего – как-нибудь проживем, перебьемся.
Вот так всё и шло. Утрату дара и вправду никто не заметил, а потому реноме Сандалетова нисколько не пострадало. Верно говорят: сначала ты работаешь на свое имя, а потом имя работает на тебя. И если кого-то сажали, все были уверены, что без него тут не обошлось. Так и говорили: «Опять наш киллер развлекается». Некоторые и напрямую спрашивали, но он неопределенно хмыкал, загадочно улыбался и быстренько переводил разговор на другие темы.
Словом, да, затянуть пояса пришлось. В целях экономии отказались от планов приобретения уже присмотренного участка на Рублевке (просто не потянули бы) и даже уволили одну из горничных. Но худо-бедно, жить было можно. И оглядываясь назад, Сандалетов смело мог сказать, что три года, с тех пор как обнаружился его дар, пронеслись как один упоительный миг, как дивный сон, как волшебная сказка.
Увы, даже самые лучшие сказки имеют обыкновение заканчиваться.
И здесь я приступаю к описанию финальных событий этой правдивой повести. Приступаю, надо сказать, с тяжелым сердцем, ибо искренне желал, чтобы всё у Сандалетовых кончилось хорошо, без всяких огорчительных коллизий, без крутых поворотов сюжета. Хочется ведь, чтобы ничем вроде не примечательный герой оказался просто по-человечески счастлив и чтобы чаша страданий его миновала. Увы, но в жизни так редко бывает. Да и читателю, должно быть, изрядно наскучил рассказ о безоблачном счастье, вдруг нежданно-негаданно, а, главное, непонятно за какие заслуги выпавшему супругам. «Хватит уж этой благостности и елея,– воскликнул, должно быть, читатель. – Пора и этой семейке горюшка хлебнуть». Хотите горюшка? Что ж, извольте…
***
Судьба в качестве своего гонца выбрала нАрочного, явившегося в пентхауз с письмом, уведомляющим, что Аркадию Аркадьевичу надлежит прибыть назавтра в полдень по такому-то адресу в такой-то кабинет для дружеской беседы с самым главным генералом. Хотя при упоминании известного учреждения, располагающегося на знаменитой площади, у Сандалетова привычно засосало под ложечкой, он отнесся к приглашению вполне спокойно. Ему в последние годы пришлось неоднократно бывать и там, и в других правоохранительных органах в качестве эксперта и консультанта. Он к этому времени был знаком и даже на дружеской ноге со многими сотрудниками. Правда, с этим конкретным генералом знаком не был, ибо был тот лишь недавно назначен на эту высокую должность. Знал только со слов друзей, что генерал тот человек деловой, сметливый, но нрава свирепого.
Уже идя по коридору к искомому кабинету, он наскоро обменялся парой рукопожатий со знакомыми, спешащими куда-то по своим неотложным чекистским делам. «Какими судьбами? – спрашивали они, на миг остановив свой бег. – Ты к кому?» Когда Аркадий называл имя генерала они, словно сговорившись, произносили один и тот же текст: «Смотри, он крутой. Если что не по нему, так распекает, что мама не горюй. Одного на днях инфаркт хватил. Так что будь с ним поаккуратнее». И как вскоре выяснилось, предупреждали его не зря.
Не успел он войти в кабинет, как генерал, стоявший посреди комнаты и задумчиво ковырявший в носу, с места в карьер кинулся его распекать.
– Ты кто?! Штиблетов? – рыкнул генерал.
– Сандалетов я, – поправил Аркадий Аркадьевич.
– Он еще огрызается! – воскликнул генерал, воздев руки, словно обращал внимание небес на такую неслыханную наглость. – Сказал Штиблетов, значит, будешь Штиблетов. Распустились, понимаешь! Ты на часы посмотри. Сколько сейчас времени?
– Двенадцать ноль шесть, – промямлил вконец опешивший посетитель, давно отвыкший от такого с собой обращения.
– А я тебя на когда вызывал? Ты меня шесть минут ждать заставил. Как твоё фамилие? – завопил он, багровея и вращая глазами.
– Санд… То есть, Штиблетов, – пискнул Аркадий, окончательно смешавшись.
– То-то же, – удовлетворенно произнес генерал почти человеческим голосом. Аркадий было обрадовался, что самое страшное позади. Но он ошибался. Генерал вдруг начал топать ногами и кричать, размахивая руками у самого носа гостя: – Ты за что честных людей шантажировал? За что их в тюрягу садИл? Отвечай, поганец!
– Я… я…– только и смог выдавить из себя Сандалетов, вдруг утратив способность к членораздельной речи. У него закололо в области селезенки, потом защемило сердце, а генерал продолжал кричать:
– Вот у меня список лежит. 18 человек. И каких! Все
