У нашей учительницы, Галины Александровны, ноги были разной длины, поэтому на короткой ноге она носила ботинок с высоким каблуком, чтобы эту разницу выровнять. Но всё равно она при ходьбе смешно, как утка, переваливалась.
На родительских собраниях Галина Александровна меня хвалила. Во-первых, отличник. А, во-вторых, пользуюсь заслуженным уважением и авторитетом в коллективе. И вообще, обладаю лидерскими качествами. Мама потом это бабушке пересказывала и соседям. Я не понимал тогда, что такое лидерские качества. Но было ясно, что это хорошо, иначе мама не стала бы перед соседями хвастаться.
Но в один прекрасный день всё вдруг кончилось. На переменке ко мне подошёл Лёшка Голобурдо и сказал: «После уроков подходи на задний двор. Разговор есть».
Я, конечно, пришёл, распираемый любопытством, – мол, чего там ещё ребята придумали. Они меня уже ждали вчетвером. Был и мой лучший друг Серёжка. Лёха сразу меня огорошил. Он подошёл ко мне вплотную, ткнул пальцем в грудь и сказал: «Ты еврей». Даже не спросил, а утвердительно так сказал.
Он был прав, но я от неожиданности растерялся и не нашёл ничего лучше, как спросить:
– А ты откуда знаешь?
– Оттуда, из классного журнала.
– Да там же только отметки, – удивился я.
– Ага, а на последней странице всё про всех написано. Ты еврей. И Танька Хаскина.
Танька мне очень нравилась, а про то, что и она еврейка, я не знал. И даже обрадовался этому нашему сходству.
– Ну, ладно, Лёха. Ну, еврей, ну и что… – попытался заступиться за меня Серёжка.
– А то, что бить его будем, как договаривались.
– За что? – спросил я, не веря своим ушам.
– Потому что вы, евреи, в революции не участвовали. Только один Николай Бауман из ваших участвовал.
– Как это не участвовали? Участвовали… – в замешательстве пробормотал я, судорожно пытаясь вспомнить хоть одного революционера с еврейской фамилией. Пытался, но не находил. Крыть мне было нечем, а Лёшка только усиливал свои позиции.
– Все участвовали – латыши, грузины, поляки. Только евреев не было, – говорил он, демонстрируя удивительную подкованность в национальном вопросе.
– Были!
– Не было! Вы, вообще, против были. Вот среди этих, как их… меньшевиков, вас много было.
– Неправда, – неуверенно сказал я, чувствуя, что от стыда начинаю краснеть.
– Правда! И, вообще, вы в Ташкенте воевали.
Лёшка и тут был прав. Насчёт Ташкента дядя Вася, наш сосед по коммуналке, часто говорил. Да и дядя мой жил хоть и не в Ташкенте, но недалеко от него – во Фрунзе. Наверное, там и воевал.
– Но это же война, а не революция, – пытался я уцепиться за неточность Лёшки в формулировке. – Она позже была. Сначала революция, а потом война.
– Врёшь! Сначала война, а потом революция, – торжествовал Лёшка, который (как, впрочем, и все мы) был тогда не слишком твёрд в истории.
– Да нет, Лёх, тогда тоже война была, но другая. А в Ташкенте они воевали в той, что недавно была, – снова заступился за меня Серёжка, за что я почувствовал к нему горячую благодарность.
– Это неважно, – сказал Лёха. – Будем бить его и за ту войну, и за другую. Но, главное, за революцию.
И они начали меня бить. Ну, как бить? Пихаться стали. Даже Серёжка один раз толкнул. Однажды я упал после подножки и порвал форменные штаны на правой коленке. Всю дорогу домой я бежал и плакал. Но не от боли, а от обиды и того же жгучего стыда. Я ведь чувствовал, что они били меня за дело. Это же и вправду было несправедливо и нехорошо со стороны евреев, что они в революции и в войне не участвовали.
Но по-настоящему я разрыдался уже дома. Бабушка всплеснула руками, заохала и прижала меня к своей успокоительной груди. А мама сказала, что всё это глупости, и евреев среди революционеров было полно.
– Да-а? Тогда с-ска-а-жи, кто? – сквозь слёзы спрашивал я.
Она называла, но это все были русские – Каменев, Зиновьев, ещё кто-то… В общем, она меня не убедила.
К вечеру у меня поднялась температура, и я три дня в школу не ходил. Видимо, за это время мама успела Галине Александровне нажаловаться, а мне ничего даже не сказала. Потому что в тот день, когда я появился, Галина Александровна после последнего урока вдруг сказала:
– Ребята, если вы ещё раз над национальностью Розовского смеяться будете, я всех накажу.
От этих её слов мне стало стыдно ещё больше, чем из-за евреев. А весь класс стал переглядываться и глупо хихикать. Только Танька Хаскина смотрела на меня с пониманием и сочувствием. Галина Александровна ещё постояла, а потом вздохнула и, грузно переваливаясь и скрипя ботинком, вышла из класса.
Дома я устроил маме скандал из-за того, что она наябедничала, меня не спросясь:
– Кто, ну, кто тебя просил?..
Потом всё в школе пошло, вроде бы, как и раньше. Но это только на первый взгляд. С предателем Серёжкой я раздружился. А былого авторитета в классе – как не бывало. И даже мои лидерские качества не помогли мне его восстановить. В общем, стало мне там совсем неуютно, и пришлось маме на следующий год перевести меня в другую школу.
Но я ещё долго вспоминал про этот эпизод и больше всего жалел, что слишком поздно родился. А родись я вовремя, наверняка бы делал революцию. На пару с Николаем Бауманом.
И огромное спасибо за ссылку!