Хорчел

жизнь в тупое зарабатывание денег ради выживания или наживы? Нет, стадный инстинкт не по мне. Не мое это. Я это давно понял. Сразу. Как только всех кинули в новую жизнь. Так и живу теперь… в стороне от тропы. Сначала всех гнали по ней с обещаниями красивой жизни, вот все и бежали, норовя обогнать друг друга. Теперь ничего не обещают - просто гонят, чтоб некогда было думать и задавать вопросы, -  Виктор медленно дожевывал свою колбаску, рассуждая. -  Да... И непонятно – куда все это прибежит? Ты вон тоже, - беззлобно усмехнулся он в сторону Мишки. -  Повесил перед носом морковку с надписью МИЛЛИОН и бежишь за ней. Догнал ты эту морковку? Так и висит она у тебя спереди, как перед обычным осликом, - Виктор хихикнул. -  Бежишь, бежишь, а жить некогда.
Мишка оставался невозмутимо пьян.
- Это моя мечта, дружище, - произнес он, закончив разливать по рюмкам.
  - Да какая же это мечта ? – возразил Виктор. -  Это не мечта, это цель, да и то пустая, фальшивая. А мечта - это, брат, понимаешь –МЕЧТА-А-А!... -  Виктор закрыл глаза и покачивался из стороны в сторону, словно словами боялся запачкать то, что он понимал под мечтой. Но молчание его никак не подействовало на Мишку, который сунул ему рюмку в свободную от подбородка руку со словами:
  - Да что ты заладил – мечта, мечта. Ты и раньше был идеалист, идеалистом и остался, только старым теперь. Произнесенное Мишкой слово вернуло Виктора к действительности. Уже второй раз он слышал от своего младшего друга это слово и тут же вспомнил про тот первый раз, про ту первую встречу в их взрослой жизни, когда они после долгих лет разлуки с интересом разглядывали друг друга, словно с разных берегов реки жизни. Уже забылось по какому поводу было сказано в его адрес это слово, но помнилось то удивление, которое он испытал, услышав его вдруг в исполнении Мишки - того Мишки, который в детстве ходил с пузырями из носу и с открытым ртом, хвостиком бродя за ним по пятам. Виктор не мог не помнить своего замешательства от брошенного в его адрес « идеалиста», не понимая в каком смысле оно сказано и как его расценивать - унизительно или уважительно? Он так и не смог найти тогда никакого ответа на это Мишкино слово, хотя внешне выходило так, что Мишка вот не идеалист и все имеет по жизни что надо и сверх того, он держит ее за хвост, эту жизнь и она тащит его вперед, к цели. А вот он, Виктор, идеалист и от этого он не имеет ничего того, чем обладает Мишка.
Наверное, это и хотел ему объяснить Мишка в ту первую встречу, оставившую за Мишкой последнее слово. Виктор точно помнил, что тогда, пятнадцать лет назад, слово это никак не задело его. Он больше огорчался тому, что не смог дать ответ и это не давало ему покоя трудно сказать сколько времени, до тех пор, пока он не нашел его – ответ, порадовавший его и дававший право на существование и его берега, на котором живет он, а не только того, с которого Мишка бросил в него это слово. Теперь, вновь услышав его, Виктор чувствовал себя во всеоружии. Он выпил предложенную рюмку, отодвинул в сторону тарелки, что – то грохнулось на пол, но Виктор ничего не замечал:
- Вот ты говоришь – идеалист. А меня это радует… да. Все лучшее в этом мире создано идеалистами, потому что они воплощают свои идеалы в жизнь, а вы, материалисты, бизнесмены – супермены хреновы, всю жизнь пользуетесь тем, что создали идеалисты, наживаетесь на этом, да еще над ними же и насмехаетесь. Да… Вы всего лишь кошельки с ручками и ножками. Вам дано делать деньги и не дано мыслить, бедолаги. И я знаю, что я не хочу так как ты, как вы.
Мишка, еще не дослушав, повернулся в его сторону и пьяно зашептал в ухо:
-  Уважа-а-а-ю-ю!..Да… ува-а-жа-а-ю! Я вот накоплю свой миллион и тоже стану идеалистом. А пока, брат, некогда…. Потом пошлю все к черту и начну мыслить, а то я все считаю, да считаю, -  оба они были в том состоянии, когда начинают уважать друг друга и любить все человечество и оба чувствовали это, связанные неразрывными узами детства. Неожиданно Мишка произнес торжественным тоном:
- Слушай, Витюха, а ведь ты – хорчел, да… Хорчел ты… И я всегда это знал… И в детстве знал… И потом…. И всегда…-  слова с трудом давались Мишке, словно он устал их произносить.
Глаза Виктора расширились:
- Не понял… Переведи… Английский я знаю… Это не оттуда… Это на каком языке ты меня кроешь?... Идеалиста тебе мало?...
  -  Да нет же, брат, это русское слово… Да…. Даже новорусское. Неужели не слышал? Хорчел – это значит – хор-о-о-ши-и-й че-ло-о-в-е-е-к, - пропел Мишка, продолжая обнимать друга в надежде на благодарную реакцию. Но Виктору его слова не понравились:
- Нет… Не слышал я такого слова – хорчел. Поганое оно какое -то и не нравится мне совсем. Хорчел, - повторил он. - Б-Р-Р-Р! Словно хорек какой – то!… Хороший человек – он и есть - хороший человек. И не надо его обзывать никакими хорчелами, - он замотал головой, -  Дурь все это. Вон в девяностые годы уже придумали другое слово - ЛОХ. Все хорошие люди для новых русских вдруг оказались лохами…. Ладно, ты хоть меня вместо лоха назвал по старой дружбе – идеалистом, -  Виктор говорил, и слова отрезвляюще проветривали его голову, ни в коей мере не выветривая симпатии к Мишке.
- Ну да… да…да… лох… да, - часто – часто закивал головой Мишка, поддакивая, и было видно, что язык его привык к употреблению этого слова, как и хозяин его привык жить в окружении лохов.
Длинная речь Виктора отрезвляюще подействовала и на Мишку, который снова потянулся к бутылке и заоправдывался:       
- Витюха… друг… Лохи – они там, - он махнул рукой за окно. -  А ты мой друг, братан по детству, да…, - они снова выпили. Пока Мишка морщился вместо закуски, Виктор заговорил:
-  Мы с тобой как братья, конечно… да. Нас роднит детство… Тогда мы с тобой бродили в коротких штанишках по одной речке… да. Теперь река эта бежит, шумит, все смывает прочь, что не может устоять, а мы с тобой на разных берегах, и я на том берегу, где лохи, вместе с ними я... Ты и сам это знаешь, Мишаня.
-  Какая – то ерунда получается, - спохватился Мишка. -  Пили мы с тобой, пили, - он пнул ногой под столом пустые бутылки и те своим звоном подтвердили его слова, которые он продолжил. - Пили, а разговоры какие – то трезвые получаются. Да черт с ними со всеми – с миллионами, с лохами. Хорошо, что ты есть, братан, хорошо, что можно с тобой поговорить за ту жизнь, которая была, из которой мы выросли. Понимаешь, Виктор, ты хороший человек, да. Мы с тобой когда – то жили, давно, и даже не слышали этих слов, я это теперь понимаю. И тогда это было нормально. Вокруг нас были одни хорошие люди, ты вспомни, - он толкнул в бок Виктора. -  Твои родители, мои, соседи все по дому нашему, -  Виктор молча кивал головой - возразить тут было нечего. -  Ведь в березовом лесу, где растут одни березы, никому не придет в голову каждое дерево называть березой – их просто называют деревьями и любому понятно, что речь идет о березах. Так и в нашем детстве – мы жили среди хороших людей и не было никакой нужды повторять эти слова. Удивительно! – поразился Мишка своему открытию, про которое тут же забыл, снова потянувшись к бутылке и не замечая того эффекта, что произвели его слова на друга.
Виктор Петрович в этот момент понял, что недолго он радовался обретенной высоте, на которую вознес его ответ про идеалиста, потому что последние Мишкины слова снова повергли его в пучину размышлений, выход из которых терялся в пьяном тумане.
Мишка в это время как ни в чем не бывало продолжал разливать по рюмкам и рассуждать:
- Ты пойми, Витюха, раньше – это было одно, а теперь – совсем другое, -  после стадии человеколюбия он перешел в стадию философствования:
- Тут даже не понять что из чего проистекает: то ли тогда люди были хорошие, потому что время было хорошее, или же время было хорошее, потому что хорошими были люди? Черт его знает. Вроде бы бытие определяет сознание - это любой троечник от философии знает, и если исходить из этого – тогда получается, что люди были хорошими от хорошей жизни тогда, в нашем детстве. А потом вдруг жизнь - п-ш-ш-и-и-к! Испортилась, - Мишка развел руками. -  И все-е-е! Хорошие люди разом вымерли. Где они теперь, хорошие люди? А-а? Где вы? - он дурашливо заглянул под стол. -  Нету их нигде. Нету. А мне повезло…. Я с давних пор знаю, что ты – хорчел... То бишь, прости, хороший человек и таким остался до сих пор, иначе б мы с тобой не выпивали тут в обнимку. Только пойми ты, друган, - не унимался Мишка. -  Хороший человек - это не профессия, не должность, без которых никуда по жизни, на это сейчас не смотрят, да и некогда сейчас людям быть хорошими людьми. Но несмотря ни на что, - Мишка встрепенулся, стряхивая тяжесть опьянения. -  Я жутко рад, что у меня есть друг, который просто хороший человек, да! – и он грохнул кулаком по столу вместо точки в своей речи.
Очередная бутылка закончилась, но пить Виктору больше не хотелось, точнее, он больше не мог пить. Он чувствовал, что у него хватит сил только на то, чтобы перевести все в шутку и закончить этот неожиданный разговор.
  - Послушай, Мишаня, - непринужденно начал он, хотя говорить ему было все трудней – путались и мысли в голове, и слова на языке. -  Давай не будем… э… про хороших людей… не будем. Раз уж они все равно вымерли, да… Я одно знаю…. со времен Некрасова, да…скажу тебе, что был давно – давно в России… такой поэт… он не просто был – он писал стихи, да, стихи... так вот еще в те времена он, это, сказал миру кому на Руси хорошо живется, да… И ты знаешь – кому? – он уперся лбом в лоб Мишке.
-  И кому же? – словно в полусне прошептал тот, тоже упираясь в лоб Виктора, у которого нашлись силы на ответ:
- Ясно кому, Мишаня – тому, кто до смерти работает ну и до полусмерти пьет, да – тем и живется хорошо. Так выпьем же за то, Мишаня, чтоб нам жилось хорошо и не будем трогать хороших людей!
Но тост этот оказался чисто теоретическим, потому что им было так хорошо, что дальше некуда и организмы их отказывались подчиняться действительности. Действительность для них прекратилась и они погрузились в сон тут же за столом.
Проснувшись утром, Виктор обнаружил, что лежит на диване. Он открыл глаза и взглядом уперся в потолок. Потолок был цвета первого снега, но Виктору Петровичу казалось, что вся белизна перечеркана одним словом и от этого слова у него рябило в глазах: ХОРЧЕЛ.
- Надо же! – ругнулся Виктор Петрович, возвращаясь к привычным мироощущениям Виктора. -  Вот допился! Всем чертики мерещатся, белочки, а у меня в глазах буквы пляшут. Какое все же мерзкое слово. Если б не Мишка, то за него можно бы и в морду заехать. Новые времена принесли много слов – поганок, которые и душа не переваривает, и слух отторгает.
Виктор лежал и чувствовал, что пить он не хочет, есть он не может, а вот насчет встать с дивана он еще не понимал – не может он этого или не хочет, потому что не пытался этого сделать. Он повернул голову в сторону стола и не обнаружил ни следов застолья, ни следов Мишки. Несмотря на ранний час, его ритм жизни делал свое дело, и Мишка снова был в погоне за своим миллионом. Виктор с радостью обнаружил, что мысли его не путаются и что хотя бы думать он может безболезненно и без последствий для организма.
Виктор понимал, что хмель скоро, потихоньку, выветрится из головы, надо только подождать, но гораздо дольше