Медицинская сестра

только он установил с ней связь. Борисов побагровел, когда прочитал это первое письмо от матери. До его сознания никак не доходила измена жены.
        - Какая скотина, - говорил он себе, - надо же так опуститься! Вот и попробуй, узнай так женщин! Он долго мучился и переживал эту измену. Ему не верилось, что жена, которую он любил, могла так низко пасть. Но мать не могла обманывать. Она всегда желает сыну только хорошего, и ее материнское сердце не может смириться с мыслью, что его сына не любят так, как она, что ему изменяют. Поэтому мать писала правду.
    Борисов немедленно послал письмо жене, в котором просил не считать его своим мужем. От сына он не отказывался, и высылал деньги на воспитание ребенка. Жена ему ответила, называя его миленьким и хорошеньким, что все это враки, что не изменяла, и по-прежнему любит его и т.д. Борисов ей не ответил. И, когда получал от нее письма, сжигал, не читая. Все это он должен был рассказать Инне, но она не захотела его слушать.
       - Хорошо, - думал Борисов, - пусть она одна побудет. Она поплачет, потоскует, но должна же упокоиться. Чувства свое возьмут. Не знал он по-настоящему ее характера.
     На следующий день он отправился к Инне в надежде, что она выслушает его и простит. Вышла из комнаты Вера и сказала, что Инна всю ночь не спала: она заболела, и просила передать, что если Вы придете, не впускать.
       - Не может быть! – говорил Борисов, - и, легонько отстранив рукой Веру, хотел войти. Вера быстро повернула ключ, вставленный в дверь, и вынула его. Ему ничего не оставалось делать, как уйти.
       - Ничего, - говорил со злостью Борисов, уходя от их дома. – еще походите за мной. Он злился, и сам не знал на кого, то ли на себя, то ли на Инну, то ли на Веру. А когда злость прошла, он оправдывал Инну: «Она поступила правильно, - думал Борисов, - всякая уважающая себя девушка так бы поступила». Еще через день пришла Вера и передала ему письмо от Инны. Дрожащими руками открыл он его и прочитал: «Дорогой Сашенька! Милый мой! Если бы ты знал, какое убийственное настроение у меня сейчас. Кругом тишина. Вера спит, а я в темную глухую ночь не могу уснуть. Бессонная ночь беспокоит меня. Я, наверное, скоро буду падать от воздуха. Что можно ожидать от человека, который не отдыхает умственно, убит морально? Ужасно! Ну почему я  такие трудности испытываю сейчас? Все меня перестало интересовать. Окружающая обстановка угнетает меня. Я не могу равнодушно смотреть на людей. Мне тяжело видеть их счастливые выражения лиц. Мне ужасно хочется забиться в темный угол и наплакаться вдоволь одной, и только одной, чтобы никто не мешал мне думать о многом и убеждать себя в своих, может неразумных, решениях. О! Как они мучительны для меня. Кто может понять меня? Только тот, кто дорог мне, тот, кому я доверилась во всем; отдала все, что можно было отдать самого лучшего во мне – свою честь, свою любовь. И этого друга нет теперь у меня.

    Я не имею мужества убить маленькое, дорогое для меня существо. Я дрожу от ужаса. Это маленькое, ничего непонимающее сокровище, также хочет жить и видеть свое будущее. Нет, я не могу закрыть путь для него. Какие бы ни были трудности, а я воспитаю его. Это будет память на всю жизнь о тебе. Мне стыдно, ужасно неприятно возвращаться домой с малюткой на руках, которая не будет знать отца, и никогда не произнесет слово «папа». Саша! При одной мысли мне становится страшно. Я его еще не вижу, а когда буду смотреть на него и вспоминать тебя, что будет со мной? Я вместе с ним буду желать тебе счастья, удачи в жизни. А я, несчастная, как-нибудь буду существовать. Ой! Как тяжело писать! Это слезы застилают глаза. Ужасно!... Больно и обидно, до глубины души. Будь счастлив! Инна».
    Это было не письмо, а плач измученного сердца. Долгой борьбы стоило Инне, чтобы его написать, еще большего стоило ей направить его Борисову. Борисов внимательно прочитал письмо два раза и задумался. Он не знал, что ему делать. Потеря Инны для него приравнивалась к потере рассудка. Он не мог себя представить без нее. Но все же он ее обманывал. Ничего не сказал ей раньше, и не потому, что мало думал о жене и сыне. Он думал о них. Особенно о сыне. Судьба сына пугала его. А жена не захочет отдать его Борисову, хотя бы потому, что надеется при помощи ребенка вернуть его к себе. Ему обязательно надо было поговорить с Инной. Но как это сделать? В письме она не давала никаких намеков на встречу.
    Когда он пошел к ней, она его не приняла, и у него возникло злобненькое, оскорбленное чувство гордости. Но любовь уже к вечеру убила это чувство гордости, и он вновь отправился к ней. Она была одна и лежала в постели. Нездоровый цвет лица сразу бросился ему в глаза. Под глазами было синее, а чуть припухшие веки, очевидно она плакала, покраснели. У переносицы более отчетливо стали выделяться несколько веснушек, ранее еле заметных. Губы потеряли ту яркость, которая всегда подчеркивала и выделяла их на лице. Поздоровавшись, Борисов присел. Наступило неловкое молчание. Инна ждала, пока он первый начнет разговор.
       - Инночка! – начал Борисов. – Теперь мы будем жить вместе, и никогда не будем разлучаться. Я без тебя жить не могу. Она горько улыбнулась, и в задумчивости тихо произнесла:
        - Нет, Саша, мы больше не будем вместе жить.
    В тихом, без восклицания и упреков голосе, он почувствовал безапелляционный приговор. Он не хотел сам себе в этом признаться, но чувством, сидящим где-то в уголке сердца, понимал, что это так. Борисов рассказал ей всю историю его взаимоотношений с женой. Она все выслушала внимательно, с серьезными большими глазами, и, казалось, еще больше побледнела.
        - А все же жить вместе мы больше не будем, - сказала она.
        - Но почему же! -  воскликнул Борисов. – Ты меня больше не любишь? При этих словах она немного помолчала и грустно ответила:
        - Желаю, чтоб тебя другая так любила. Только мне одной известно, как долго я мучилась и страдала, прежде чем пришла к такому решению. Мы не будем вместе, во-первых, потому, - здесь голос ее стал еще тише, - что ты уже имеешь семью, а во-вторых, - тут она вздохнула, - ты обманул меня, Саша. Если ты позволил себе обмануть меня один раз, ты можешь повторить это еще раз, и, сказать по правде, я больше не верю тебе.
        - Значит, ты не веришь в то, что я сказал тебе о жене! – воскликнул Борисов.
        - Верю, что ты получил письмо. Но, может, твоя мама поссорилась с ней, и так тебе написала.
- Что ты, Инна, - удивился он, - ведь это мать! Пойми, моя мать не будет мне лгать. Ты сама будешь матерью, и неужели ты будешь лгать своему сыну?
    Бедная девушка! Она сама не имела понятия, что такое обман. Обо всех других она думала, что они также честны, так же преданы, как и она. Она не могла даже мысли допустить, как можно изменить или обмануть любимого человека.
        - Значит, твое решение окончательное, - дрогнувшим голосом произнес капитан.
        - Да, - со спокойным, как бы застывшим лицом, сказала Инна, и добавила, - да уже и поздно.
        - А как же наш ребенок?
        - Это мое дело, - и у нее заблестели от слез глаза.
        - Но пойми меня, - воскликнул Борисов, - я все равно не буду жить с женой.
        - Это твое дело, - дрожащим голосом отвечала ему Инна. Еще минута, и она бы расплакалась, как девочка. В это время Борисов встал, сказал, что ей надо отдохнуть, и тогда она переменит свое решение и согласится с ним. Затем попрощался и ушел. Он считал, что в ней говорит сейчас ее оскорбленное обманом чувство. Но все это пройдет.
    Как только закрылась дверь за ним, Инна горько заплакала. Она плакала беззвучно. Слезы так и лились, смачивая ее щеки, нос, и каплями падали на подушку. Она их не вытирала, и с глазами, полными слез, устремленными вдаль, думала: Любит ли он меня? Какими холодными словами объявил он о своем прошлом. Скрыл от меня. Не рассказал. Но как же мне было быть одной? – спрашивала она сама себя, кусая носовой платок и вздрагивая от беззвучных рыданий.
    На другой день после того, как Борисов объявил Инне, что он женат, она сама себе сделала аборт. И хотя в ту бессонную ночь, когда она писала Борисову письмо, она колебалась, но все же пошла на другое и к вечеру совершила непоправимое. Она пришла к этому в результате страшных мучений и переживаний. Ослабленные, расстроенные только что пережитым известием нервы, довершили ее колебания. Она сделала аборт глубоким вечером, и сразу пожалела об этом.

    Борисов сидел у себя в комнате во время обеденного перерыва и читал газету, когда ему позвонила Вера и попросила  его прийти, так как с Инной плохо. Он тотчас прибыл и застал ее лежащей в постели. Ее вид поразил капитана. Щеки горели ярким румянцем – первый признак высокой температуры. Глаза широко открыты и блестели. Лежащие на одеяле руки были белы, а пальцы прозрачны. В комнате пахло чем-то, напоминающим аптеку. На столике стояли стаканчики и пузырьки с каким-то лекарством. Борисов не выдержал, кинулся и стал целовать ее. Прижимая его голову своими слабыми руками к горячей груди, Инна шептала:
        - Саша, прости меня, я сделала аборт.
        - Что? Какой аборт? Ты шутишь? – он даже не понял смысла ее слов.
        - А сегодня мне плохо, - еле слышно говорила она, - поднялась температура. Ну ничего, это пройдет, Вера за мной ухаживает, и я скоро поправлюсь. Теперь уже мне лучше. Особенно плохо было ночью.
        - Ты что? Ты что говоришь, Инна? Первого ребенка не захотела? Нет, здесь что-то не так. Ты шутишь… Ну да, ты шутишь. Ведь правда?
        - Нет, это серьезно, - грустно говорила она, гладя его волосы.
        - Кто же тебе это сделал? Ведь это запрещено. За это судить надо! – горячился Борисов. – Нет, я этого так не оставлю.
        - Оставь, Саша, я сама себе сделала, я знала, на что иду.
        - Как медицинская сестра ты должна знать, как убивает здоровье аборт!
        - Я знаю.
        - А еще писала мне, что будешь воспитывать ребенка. Неужели ты могла подумать, что я откажусь от него? Да к тому же и государство не бросает детей, даже если бы я оказался подлецом. Где же твоя любовь к детям? – все это, с упреком и иронией, очень быстро выпалил Борисов.
    О! Какое страдание причиняли Инне его слова. Она закрыла своими пальцами глаза. Когда она открыла их, то впервые, за все долгое время встреч с ней, Борисов увидел показавшиеся на ресницах слезы. Она повернула к стене голову и сказала:
       - Я ли не люблю детишек? Я ли не лелеяла мысль играть с сыном? Нянчить его, целовать маленькие глазки, ручки, следить за его лепетом и ощущать величайшую радость от произнесенного пухлыми губками первого слова «мама». Только одна я знаю, чего мне стоило убить моего малыша. Она повернулась к нему лицом и продолжала говорить с блестевшими глазами:
       - Нет, я могла его воспитать и без твоей помощи. У меня хватило бы сил обеспечить ребенка самой. Не это заставило меня сделать мое страшное дело. Нет, совсем не это. Я смотрю далеко вперед, куда ты не заглядывал. Я представляла его, когда ему будет три, пять десять лет. Сама я росла без отца. Никогда не ощущала я ни ласки отца, не слышала ласкового слова и не знала хлопот о себе. Для меня слово «отец» означает четыре буквы, и я плохо представляю его значение. Я не хотела, чтобы мой ребенок, мой сын, также как и я, не произносил слово папа. И что бы я ответила ему, когда он, едва научившись