Дорога к Есенину

Виктор Петрович лежал на вагонной полке, заменившей ему на двое суток родную кровать, и поезд уносил его на запад. Впереди были Уральские горы, холмы Башкирии, Волга и два часовых пояса российских просторов. В прошлом году Виктор Петрович вышел на пенсию ветераном железной дороги и, с нетерпением дождавшись первого весеннего тепла, он отправился к дочке. Надо было помочь, да и не видел внуков два года.
Виктор Петрович знал, что Аленка с мужем Ромой, вернее, Рома под руководством Аленки, строят дом в поселке под Рязанью. Самой Аленке этим заниматься было некогда. Она с удивительным постоянством дарила Роме детей, а Виктору Петровичу - внуков, что было причиной его переживаний за дочь. Он сам вырастил троих детей и знал, что это такое – растить детей, но четверо, и в наше время - Виктор Петрович считал перебором. Глядя во время  прошлых приездов на то, как Аленка самозабвенно возится со своей малышней, занимавшей все ее время, словно ничего другого на свете не существовало, у Виктора Петровича ни разу не повернулся язык выразить свое мнение по поводу добровольного тяжелого хомута на шее. Он ехал и знал, что внуков у него, пока, четверо: Машуня, Егорка, Лена и двухлетняя Катюшка, которой дед еще не видел ни разу.
Аленка словно пирожки пекла. Ребятишки у нее получались один краше другого, и трудно было по ним не соскучиться. В этот раз Виктор Петрович мог не оглядываться в поездке на листки календаря, считая дни отпуска. Тем не менее, он заранее взял билет на обратную дорогу, опасаясь, что без такого билета может задержаться там сколь угодно долго в нарушение всех своих планов на лето. Это он знал. Знал и то, что увидится со своим старшим сыном Андреем, которого даже жена и дочь редко видели, сутками пропадавшего на службе в рязанском десантном училище. Не знал Виктор Петрович другого. Он не мог знать, что встреча с сыном откроет для него неожиданную дорогу, не на стройку к дочке, а в мир совершенно иных ощущений, вызывающих трепет в душе, мурашки по телу, а в голове - огромное желание выразить на бумаге эти ощущения, заставляющие совсем по-иному взглянуть на ценности жизни.
Все это будет после, а пока на вокзале его встретили папа Рома с Машуней и Егоркой.
- Дедушка! - обрадовалась Маша, - А я боялась, что не узнаю тебя! А я как увидела, так сразу и узнала!
Егорка сходу налетел на деда и обхватил его своими сильными ручонками. Егорка, как дядя Андрей, носил только военные фуражки на своей маленькой головенке. Дед знал со слов Аленки, что даже носки и плавки у внука были камуфляжного цвета. Встреча - это всегда радость, для которой преодолеешь любые расстояния. Не могло не радовать и то, что после сибирских холодов Рязань встретила по-летнему теплой погодой, неожиданной для апрельских дней.
Дома их ждали мама с трехлетней Леной и двухлетней Катюшкой.
Если Ленуська помнила деда с прошлой встречи и запросто поздоровалась с ним, то реакцию Катюшки на появление незнакомого ей субъекта надо было видеть. Никакой речи о приветствии незнакомого дядьки и быть не могло. Дед видел, что внешне она была, ни дать ни взять, Егорка в два года - удивительно похожа. При виде деда копия Егорки враз притихла, отошла в сторонку, подальше, и с безопасного расстояния, повернувшись боком ко всей прибывшей компании, уставилась в пол, словно головка ее налилась тяжестью и не поднималась. Надо было видеть, как головка эта осторожно поворачивалась в сторону деда и стреляла в него глазенками, чтобы тут же отвернуться и спрятать глазенки в спасительный пол. Так повторялось не раз и не два. Но деда такое поведение не могло поставить в тупик. Он с давних лет умел находить общий язык с малышней лучше, чем со своими сверстниками в жизни и с начальством на работе. Его никогда не удивляло, что малышня всегда буквально липла к нему, умевшему в общении опускаться до их уровня восприятия жизни. Поэтому дед сделал вид, что не замечает какую-то там Катюшку и занялся разговорами с остальными, раздавая привезенные гостинцы. Аленке потом оставалось только удивляться тому, что через несколько часов Катюшка уже была на руках у деда, словно он и не приехал, а всю ее двухлетнюю жизнь находился рядом.
Но Виктор Петрович в этот раз был настроен по-деловому. Он приехал не возиться с внуками, а помогать по строительству. Сам Рома постоянно пропадал на работе и семья его, практически, не видела. Он работал на себя, а не на хозяина. Сам принимал заказы на изготовление мебели, сам составлял смету, сам закупал материалы, сам выполнял заказ и сам собирал все по месту. Виктор Петрович и в прошлые приезды ни разу не видел, чтобы он вернулся домой раньше двух часов ночи. При этом Виктору Петровичу казалось, что будь ритм жизни еще более напряженным, это не смогло бы изменить благодушного и добродушного отношения Ромы к жизни, к ее проблемам и к окружающим людям. Невозможно было представить Рому в недружелюбном расположении духа. В его лексиконе и в отношении к жизни не было понятия ХАЛЯВА, в болоте которой тонет все вокруг. Факт этот весьма способствовал расширению круга его клиентуры, включая и московских клиентов.
Уже на следующий день, отоспавшись, Рома повез деда на место его будущих работ. То, что Виктор Петрович увидел, выйдя из машины, трудно было назвать стройкой, потому что перед глазами стоял готовый дом, украшая собой пустынный пейзаж будущего поселка. Штрихами цивилизации выглядели трубы газопровода и линии электропередач вдоль улиц без заборов и домов, но на фоне этих штрихов строительного бума не чувствовалось. Лишь несколько готовых коттеджей красовались своими прелестями из-за высоких заборов на всем обширном поле будущего поселка.
Виктор Петрович невольно залюбовался домом, который впечатлял и своими размерами, и архитектурными очертаниями. Отсутствие забора вокруг приусадебного участка никак не могло испортить впечатления от дома. А когда Виктор Петрович вошел в дом и огляделся, то окончательно понял, что на старости лет ему доведется поучаствовать в стройке капитализма. Слова эти упорно напрашивались в голове при виде внутренних просторов, благ и удобств дома.
Да, он попал на стройку капитализма с человеческим лицом, и лиц таких было два - его дочки и зятя Ромы. Он и не мог назвать увиденный дом иначе, как стройка капитализма, прожив жизнь среди строек социализма, не дававших возможности представить и задуматься о том, что могут быть жилищные условия не такие, какие тебе дают, а такие, которые ты можешь выбрать себе сам. Виктор Петрович осматривал построенный дом, оценивал размах стройки и чувствовал себя на фоне этого размаха экспонатом из прошлой жизни, который и помышлять в свое время не мог о подобном размахе в силу привитой годами привычки подгонять запросы тела и потребности души под возможности зарплаты, а не наоборот, так, как это делали теперь его дети.
С этого дня так и повелось. Днем Рома привозил его, а вечером, уже после девяти часов, приезжал, чтобы увезти домой. Для Виктора Петровича рабочий день на этом заканчивался, тогда как Рома, поужинав, снова уезжал, и у него начиналась очередная рабочая ночь. Рома вкалывал на стройку капитализма и днем, и ночью.
Виктор Петрович с забытым молодым азартом целыми днями копал траншеи для кабелей, для водопровода и его радовала мысль о том, что он принесет хоть какую-то пользу за время своего пребывания. Когда он приступил к бурению скважин под столбы для забора, у него перестали болеть и правое плечо, и кисть правой руки, не дававшие ему покоя всю зиму. Трудотерапия пошла им на пользу, а через неделю работы Аленка заметила ему, что его живот начал возвращаться к нормальным размерам. Сам он почувствовал, что начал входить во вкус работы и втягиваться в их ритм жизни.
Андрей, как и обещал, приехал с семьей в воскресенье, и вечером вместо стройки устроили сабантуй с шашлыками и ребячьими играми. Больше всех радовалась его дочь Настена встрече с дедом. Она училась во втором классе и малышня была ей неинтересна, зато от деда Настена не отходила ни на шаг, без умолку рассказывая ему о своей жизни и поражая деда своими недетскими рассуждениями, от которых Виктор Петрович в конце концов не выдержал и спросил Андрея:        - Слушай, где нынче берут таких умных детей? – кивнул он на Настю. - Вы в ее годы не были такими умными, я точно помню, - но Андрей привык к способностям своей дочери и ничему не удивлялся.
Виктор Петрович опасался, что Андрей не сможет больше вырваться со службы и им не удастся повидаться еще раз, поэтому на всякий случай завел разговор издалека:
- У вас в Константиново учебный лагерь находится. Тебе приходится там бывать по службе или нет? Я бы съездил с тобой, пользуясь случаем. Ведь там родина Есенина. Хотелось бы увидеть своими глазами – какая она, как там все выглядит?
К радости Виктора Петровича Андрей охотно согласился, тем более, что Константиново, как оказалось, находилось недалеко, в тридцати километрах в сторону Москвы.
Обращаясь с этим вопросом, Виктор Петрович не предполагал, что желание повидаться с сыном откроет для него новую дорогу, не ту дорогу, что идет по земле, под колесами машин, а ту дорогу, что идет из души человека и приводит ее, душу, мимо домов, дворцов, коттеджей, лимузинов к встрече с Незабываемым. Задавая свой вопрос Андрею, он лишь хотел, чтобы нынешняя поездка к детям запомнилась ему не только стройкой капитализма и больной спиной, но хотя бы экскурсией в Константиново, о котором он много слышал.
Нет, Виктор Петрович не был поэтом и не увлекался стихами, это для него самого было удивительным фактом с детских лет, когда он, читая сказки Пушкина, как через ступеньки, перепрыгивал глазами через рифмованные строки, больше интересуясь финалом сказочного сюжета, чем дивными рифмами автора. Наверное, он был дальтоником от поэзии, неспособным распознать цвета и краски, которыми поэзия раскрашивает окружающий нас мир и все душевные оттенки восприятия жизни. Ему оставалось лишь завидовать людям, получавшим наслаждение от магической силы поэзии. Но это никогда не огорчало Виктора Петровича, с детских лет не мыслившего себя без литературы, которую он любил уже тогда, когда не умел читать и не знал ни одной буквы. Оказывается, так бывает. Об этом он вдруг вспомнил сейчас, устанавливая с утра до вечера железные столбы забора и думая о предстоящей экскурсии.
Во взрослой жизни Виктор Петрович ничего не помнил из своих дошкольных лет, с удивлением слушая иногда воспоминания мамы о детских шалостях, приключениях и последующих наказаниях, но ту этажерку он помнил всю жизнь. Этажерка отца с книгами. Она была высокой и ему, пятилетнему, казалось немыслимым добраться до верхних полок, где плотными рядами красовались книги, дразня своими яркими переплетами и таинственным содержимым. Но ему хватало и нижних полок с доступными для него, такими загадочными, книгами. Один только их запах чего стоил! Это был несъедобный запах, не тот запах, что шел из кухни, где мамка целыми днями возилась у плиты. От книг исходил запах не для желудка.
Этот запах пробуждал аппетит души, и маленький Витька, не зная об этом, чувствовал незнакомый, ни с чем несравнимый запах, заставлявший