- Древние воины, отвагой достойные победы в битве, славой своей заполнили память других поколений... А-ой! Славные то были деньки! Славные битвы... Бесстрашием и упорством своим герои нашего народа повергали врага в уныние. И победа дивной птицей всегда шла в руки храбрецов... Но, только старики теперь помнят об этом... И даже не все из них сегодня могут поведать историю Реми, младшего сына мечника Жиля, что был родом из Нейстрии. Печальной и поучительной получается эта баллада: сказ о юноше-воине, восставшем из мёртвых, ради справедливой мести. Но, так и оставшемся в её объятиях на веки вечные. Он пролил реки вражеской крови, и люди боготворили его неутомимый воинственный дух. Но день за днём, год за годом, не утоляясь пролитой кровью ни на миг, он продолжал жить местью: его душа не нашла успокоения и удовлетворения, а месть иссушила юношу-воина, и стал он человеком-тенью, чёрной безликой тенью, которая и по сию пору заполняет ночные долины, овраги и межгорье на северной границе, там, где плещется море, принёсшее столько бед нашей земле. Это было давно, в те времена, когда на родину предков наших обрушились норманны под предводительством Рагнара Лодброка... - голос певца был хрипловатым, но твердым и убедительным. И всё же в голосе том чувствовалось напряжение сопереживания, которое чутко ловили уши слушателей. Ведь каждый из них представлял себя сейчас на месте погибших героев тех времён, а слова певца только разжигали в их сознании картины далёких битв легендарных прадедов. И вот теперь, когда все слова были сказаны, пальцы певца-музыканта уверенно коснулась струн, а затем начали свой величавый танец, то любовно поглаживая, то слегка подёргивая их...
Тяжёл отцовский меч в мальчишеских руках,
Но худенькие плечи не согнутся,
Под плетью, уготованной рабам...
Пой моя лира! А-ой!
Зовёт сестра, рыдает мать - герой не смеет оглянуться...
Средь тел отца и братьев он лежал.
Из ран ужасных кровью истекая.
«Ах, мама, мама, я бы убежал...
Плачь моя лира! А -ой!
Но не живут герои убегая...»
Так пела, пела и плакала лира, а за ней едва поспевала песня... И полнила она трагичной, но такой манящей, зовущей за собой мелодией, всё пространство пиршественной залы, и не было ни одного уголка в ней, где бы звуки музыки не находили внимания и отклика. Даже искры камина тянулись к этой мелодии, а лёгкий, почти бесцветный дымок, весь обратившись в слух, лёгким, невесомым облачком скользнул далеко за пределы каминного огня. И виделись в этом мареве ужасные силуэты норманнов, жгущих франкские дома, разоряющих округу, несущих смерть всему живому... Явственно слышался плач и крики их жертв, мольбы о пощаде и помощи... И образ юноши, обеими руками держащего отцовский меч. Вот он сражается, вот он ранен многократно, залит своей и чужой кровью. Вот он падает на груду тел погибших родичей и затихает... Но над всем этим безумием смерти вдруг призывно звучит голос его матери:
Родимый дом в огне и пенится прилив
От крови красный в мареве закатном.
«Запомни эти паруса, сынок...
Зови моя лира! А-ой!
Лишь кровью красен долг твой неоплатный!»
«Твой путь тернист, твоя дорога -месть,
Нести погибель - твой удел навеки!"
То ангел смерти нёс благую весть...
Звени моя лира. А-ой!
Тому мальчишке - тени Человека...
С первыми звуками своего голоса Арно неузнаваемо преобразился: стал выше и значимее в глазах окружающих, лицо его приобрело оттенок божественной одухотворённости, а в светлых волосах появился золотистый отлив... Небесно-голубые глаза барда выглядели в этот момент особенными: неимоверно привлекательными и притягательными, а в глубине их каждый теперь мог разглядеть истинное содержание, внутреннюю суть певца - его душу, так же близко как своё отражение в зеркале или в спокойных и ласковых водах летней реки. И это был уже не бард Арно, так хорошо знакомый всем, а Арно певец бессмертной души, Арно Голос Ангелов небесных, Арно Голос самого Бога, говорившего его устами со всеми смертными в эту Рождественскую ночь. Тем временем певец-музыкант приступил к финалу своего волнительного повествования:
Он избран! И врагов его разит.
Послушно и проворно меч отцовский.
Их кровь рекой, но пламень не залить...
Молчи моя лира! А-ой!
Родного дома, жжёт огонь бесовский.
Безмолвен, холоден чертог
Души его, опаленной по краю,
С тех пор, как мститель вышел за порог...
А -ой! Прости его, Господь! Иначе он не мог.
С мечом отцовским, страх превозмогая...
( по мотивам стихов А. Лаврова).
Песня смолкла, умолкла и лира. И в наступившей тишине был слышен лишь шёпот обсуждающих услышанное и увиденное. Говорить громко сейчас зрители посчитали кощунством: никто не хотел так быстро расставаться с пережитыми впечатлениями и ощущениями, всем казалась реальной, но глубоко личной и предоставленной только им, возможность приобщения к музыкальному и сказительскому таланту барда Арно. Но они невольно спешили поделиться с соседями своим мнением, чтобы закрепить и продлить испытанные эмоции на как можно больший срок. Только герцог Роберт, его сын, Генрих и супруга Леонора молчали: видимо ни музыка, ни песня не коснулись их, видимо души последних оставались безучастными ко всему, что сейчас происходило вокруг Арно, видимо другие чувства поглотили их целиком. Только Эмма ликовала, она восторженно смотрела на барда, а глаза её прямо выражали нескрываемое более обожание, и улыбка радости расцвела на её губах...
2. Цена заблуждений. Власть мирская
Но как же заблуждались все эти люди, окружавшие барда, и спрятавшиеся от вьюжной стужи за своими каменными стенами... Сквозь щели огромных ставень на Арно всё это время смотрели глаза Королевы Льда, укутанной в чёрный плащ Ночи, делающий её невидимой для обычным смертных, но только она знала, что если его сбросит — избранный ею сможет увидеть Королеву во всей ледяной красе и холодном, властном великолепии. Сама же вьюга была руками Повелительницы Льда, её безжизненными пальцами, которыми властительница зимы ощущала весь, пленённый теперь снегами, окружающий мир. И этими пальцами она, изловчившись, через щели ставен проникла в пиршественную залу герцогского замка и крепко сжала горло Арно... Ничего не понимающий бард, вдруг начал задыхаться. Ему стало не хватать воздуха: он пытался дышать чаще, но не мог ни вдохнут полной грудью, ни выдохнуть воздух, как будто застрявший в груди. И бард кинулся к окну, рванул ставень на себя, в надежде получить порцию, так теперь необходимого свежего, морозного воздуха... От его усилий преграда упала на пол, устланный еловыми ветками, заглушившими звук падения. Морозный ветер безжалостно ударил в лицо Арно, но теперь он мог дышать свободно...
Холодные, тёмные и бездонные глаза ночи, покрытые искрящиеся слезинками замёрзшего снега, пристально глядели на барда. И в этой враждебной тьме перед ним вдруг возник призрачно-белый женский силуэт, правильностью и изяществом форм поражающий воображение.
- Я - Королева Льда! Смирись, ничтожный человек, перед властью моей! И отвечай не таясь, говори только правду - за ложь я вновь отниму у тебя дыхание. Ты только что показал свою безграничную власть над людьми, без привлечения смертельного блеска железа и всякого принуждения, и все они видели крепость и свет той власти в твоих глазах, а сила её лишала смертных, толпившихся вокруг тебя, воли и разума... - звонкий, как ломающийся лёд, голос разорвал тишину ночи. - Мне тоже она необходима, чтобы править безраздельно, покорив всё живое в этом мире. Я хочу чувствовать в своих руках твоё внутреннее тепло, бард Арно, и радоваться ему как все они, внимающие тебе. И ещё я хочу беспрестанно ощущать то же, что и эти смертные, так почитающие и возносящие тебя, так преклоняющиеся перед тобой, будто бы ты - божество! Где ты прячешь своё сокровище, певец ?
- В лире, в сердце и в душе, - спокойно и безбоязненно ответил бард Арно. - И они со мной навсегда!
- Ты издеваешься надо мною, смертный? Зачем мне твоя деревяшка со струнами, зачем мне твоя бестелесная душонка, над которой, все вы люди, так трясётесь? А вот сердце твоё, я, пожалуй, возьму! Да, именно, сердце! Вон оно как колотится и дышит теплом, как наливается внутренним светом! Вся власть над смертными идёт от сердца к сердцу, меня не проведёшь...
Она вырвала сердце Арно и забрала с собой, оставив бездыханное тело народного любимца, под окном пиршественной залы замка. И вьюга отступила, покинула заснеженные долины и леса, унося своё звериное тело в королевство снега и стужи... Королева Льда мечтала побыстрей насладиться трофеем. Согреть им свой бесчувственный дух, насладиться светом и песнями сердца барда, пытаясь теперь почувствовать хоть каплю того, что этот человек чувствовал всегда, с самого рождения, испытать ту силу власти, которой над всеми людьми обладал этот смертный. Но... ничего не случилось, комок мёртвой плоти не грел и не светил, не пел и не декламировал - он оставался лишь безмолвным комком мёртвой человеческой плоти. Невдомёк неживой было, что свет и тепло человеческое живут лишь в душе его... Интерес сменился разочарованием - и на земле опять разыгралась ледяная непогодь, шёл снег и неистовствовала бездушная зима...
Утром наступившего дня, при свете тусклого зимнего солнца, когда гости уснули, кто за праздничными столами, кто в отведённых им покоях, а священнослужители удалились в замковую церковь вознести молитву за счастливое, тёплое и сытное наступление нового года... под звуки завывания вьюги, вновь набирающей силу, телохранители-норманны Генриха убили его отца, герцога Роберта, кровью своей освободившего путь сына к герцогству, к власти и богатству. А герцогиню Леонору, лишив власти, заключили в узилище на неизвестный срок.
Снова звонил церковный колокол, но удары его теперь, как тяжёлые, горестные слёзы, бились о мёрзлую землю, эхом разрывая морозный воздух. На погребении герцога Роберта слышен был лишь голос епископа Винелия, заунывно творящего молитву над могилой усопшего, без чувств, без сожаления, без осуждения... Всем людям, окружающим усыпальницу господина, нечего было сказать или возразить. И тогда Тибо услышал тихий и бесцветный голос Эммы: - Лишь одна ночь... И нет больше ни отца, ни Арно, ни будущего.. Ещё долго герцогская дочь безутешно горевала над могилой любимого барда, не обращая внимания на снег и стужу: она перестала ощущать себя живым человеком и реагировать на окружающий мир — не было для неё ни нужды сна, ни остроты голода, ни ощущения холода. А душа несчастной закаменела безмолвием. Горбун же, шут Тибо не оставил дочь господина одинокой в её горе и повсюду сопровождал Эмму. И это он настоял на том, чтобы в первый скорбный день, день похорон народного любимца, положить на могилу барда его лютню. А пожилой
