Седой зимы в саду не побывала,
Пока не соберешь цветов, пока
Весну не перельешь в хрусталь фиала.
Ты слишком щедро одарен судьбой,
Чтоб совершенство умерло с тобой.
(Уильям Шекспир. Сонет 6).
1. Вечер и ночь Рождества. Власть искусства
Это было давно...
Пугающим рыком раненного зверя завывала вьюга, наполняя округу замка тьмой, страхом и единственным желанием всего живого схорониться, отдалиться, упорхнуть птицей, тем самым избежав её цепких когтей. На вершине горы высился герцогский замок. Но даже туда достигал морозный ветер, надеясь добраться до людей с их животными, спрятавшимися за толстыми стенами неприступной твердыни…
Зимний вечер явился внезапно и неотвратимо. Земля и лес вокруг возвышенности мгновенно погрузились в непроглядный мрак, будто провалились в глубокий и тёмный колодец. Но постепенно, шаг за шагом, из непроглядно чёрного, мрак становился серым и подвижным. Огромная снеговая туча достигла выси и заволокла большую половину неба. Окружающее пространство вдруг захватил белый вертящийся призрак... Всё слилось, всё смешалось: земля, воздух, небо превратились в пучину кипящего снежного праха, который слепил глаза, занимал дыхание, ревел, свистал, выл, стонал, бил, трепал и вертел окружающий мир со всех сторон, сверху и снизу, обвивался, как змей, и душил всё, что ему ни попадалось на пути - так на землю Нормандии нежданно и негаданно свалилось жестокое зимнее ненастье, воцарившись там на длительный срок...
А замок, несмотря на яростную злобу снежной непогоды, жил, довольствуясь и наслаждаясь своей неприступностью. И заполнявшие его люди: от мала до велика, господа и слуги, повелитель и вассалы, все, без исключения, предавались Рождественскому неистовству. Такими были этот вечер и ночь из года в год, из зимы в зиму, из поколения в поколение на давно познавшей христианство земле. Невидимые обычному глазу красавицы звёзды, нетерпеливо ожидая подходящего часа, уже готовились к праздничному выходу на ночной луг небосвода и поправляя, как складки на одежде, свои светоносные лучи, тихо напевали любимую песню...
Как тиха эта ночь… Как прозрачна она!
Вдохновенно глядят небеса.
И в объятьях глубокого зимнего сна.
Ожиданием дышат леса.
В эту тихую ночь, беззакатной звездой,
В мрачной бездне утраченных лет,
Загорелся впервые над грешной землей
Христианства божественный свет...
Но первая звезда ещё не взошла, да и не ждали собравшиеся её прихода: не было сейчас смирения в лицах их и речах, не было благостного трепета в ожидании пришествия звёздного божественного света - люди с головой окунулись в бурную круговерть праздника. Ведь торжество это давно перестало быть лишь потребностью веры, превратившись во всеобщее людское ликование, в полную свободу тела и духа, помыслов и устремлений, неудержимую веру в исполнение желаний и любой самой смелой мечты. Колокол замковой церкви мерно отбивал последние мгновения уходящего вечера, а хор голосов, творящих праздничное песнопение, как будто сопровождал весь окружающий мир на близком пути в будущее...
По сравнению с повседневным убранством, пиршественная зала замка не изменилась: стены, каменные столбы, подпирающие свод, дубовые столы, скамьи, огромный камин и освещение, оставались всё теми же и на тех же местах. Но сейчас, когда она была до отказа заполнена людьми и утопала в ветках еловой зелени, украшавшей пол и стены, обстановка сложилась совсем иная. Теперь она была не торжественно-представительной, а разгульно - праздничной. Столы ломились от еды, закусок и питья. Пары кухонных работников подносили вертелы c тушами быков, запечённых на огне, нарезали большие куски мяса, исходящего душистым парком, и складывали на тарелки пирующих. Другие пары шествовали с большими котлами варёной свинины и щедро наделяли ею всех желающих. Слуги сновали волчками, нагруженные новыми сменами угощений. Гомон пирующих разносился по всему замку и вырывался наружу лишь через узкие щели ставен, прикрывающих внушительные окна пиршественной залы. За столом герцога Роберта подавали превосходное южное вино, подливая его в серебряные кубки, украшенные позолотой и драгоценными каменьями. Запах же свежей еловой хвои витал по пиршественной зале беспрепятственно, временами перебивая все остальные. Пир набирал силу...
За центральным столом на высоком и изукрашенном искусной резьбой кресле, сидел человек старше средних лет, светловолосый, высокого роста, склонный к полноте, но с сохранившейся талией, с прекрасно развитыми плечами, мускулистыми руками. Любой воин, годами упражнявшийся в искусстве боя, позавидовал бы такой фигуре, как нельзя лучше пригодной к настоящим сражениям. Лицо незнакомца, пожалуй, можно было назвать привлекательным: правильный, чуть вытянутый овал, мощный лоб, высоту которого мешали оценить густые волны белокурых, аккуратно подстриженных волос, ниспадающих из-под серебряного, украшенного ярко-алыми рубинами, герцогского венца. Черты лица казались крупными, немного угловатыми, но гармоничными. Большие глаза тёмно-зелёного цвета даже при свете факелов, отливали изумрудной глубиной, но взор их представлялся внимательно холодным и, казалось, способным проникнуть внутрь любого человека. Облачённый в одежду из тонкой дорогой шерсти небесно-голубого цвета, шитую золотой нитью и жемчугом по вороту и рукавам, узкие кожаные штаны, выглядел хозяином пира А на шее могучего воина, отражая языки пламени камина и факелов, играла и светилась толстая золотая цепь по соседству с крупным серебряным крестом.
На запястьях горели мягким золотым огнём массивные браслеты. На пальцах рук выделялись блеском камней кольца и перстни, а с плеч свешивался плащ красного цвета, подбитый дорогими мехами. На талии был затянут кожаный, тиснёный сложным рисунком, широкий пояс с крупными золотыми бляшками, украшенными чеканным узором из фигур львов и драконов. Взгляд мужчины представлялся умным и понятливым, а поза - слегка расслабленной. Всем своим видом он внушал доверие, уважение и надёжность, как будто говорил без слов «вам здесь нечего бояться, а я вас тем более не боюсь». Это был хозяин замка и господин здешних мест, чья власть держалась на копьях многочисленного воинства, сам герцог Роберт.
Справа от него располагалась супруга, герцогиня Леонора, статная женщина с властным взглядом умудрённого жизнью человека, сама возможность повелевать для которого, являлась сутью жизни, и цена этой возможности никогда не волновала Леонору. В её волосы были вплетены красные атласные ленты: сочетаясь с зеленью стен, они придавали ещё больше праздничности и ей, и атмосфере наступающего Рождества, окружающей всех собравшихся на званый пир. Их дочь, прекрасная Эмма, обворожительной улыбкой, ореолом юности, свежести и целомудрия, притягивала взоры безнадёжно воздыхающих молодых баронов отца. Сын Роберта, Генрих, будучи старше Эммы, производил иное впечатление: он жаждал побыстрее вкусить силы, богатства, славы и власти отца - самому стать герцогом, и не мог этого скрыть полностью, даже находясь на виду у всех. Глаза Генриха выдавали его ... Вглядевшись пристально, в них можно было уловить крайнее неудовольствие, граничащее со злобой, зависть, ненависть, и чтобы справиться с самим собой, он постоянно перебирал жемчуг, украшавший его одежду или судорожно сжимал серебряный крест на груди.
А герцогский шут Тибо, облачённый в короткий красный кафтан, убранный длинными зелёными ленточками, горбун величественно держащий длинный деревянный посох, сверху украшенный гроздью колокольчиков, в это время выглядел удручённым... Он не сыпал бесконечными шутками, не веселил кривляньем и ужимками окружающих как водилось всегда. Теперь же весельчак и проныра горбун Тибо истуканом застыл у края герцогского стола. И хриплым голосом повторял одно и то же много раз. Каждую фразу шут сопровождал крепким ударом нижнего конца посоха в пол, после чего раздавался грустный и протяжный перезвон серебряных колокольчиков.
- Бойтесь вьюги, люди! Бойтесь льда и холода! Берегите сердца свои и души! Опасайтесь глаз Ночи! Не отдавайте себя во власть Королевы Льда! Дождитесь утра Рождества. Не покидайте стен замка пока не взойдёт на небо Король Солнце!
Но громкие звуки дудок и барабанов заглушали речь самовольного глашатая, а слуги герцога, наконец, торопливо увели его под руки в дальний конец залы, посчитав поведение шута крайне назойливым и недостойным праздничной трапезы.
- Прекрати каркать как ворон, злостный безбожник! Ну какая Ледяная Королева, какой ещё Король Солнце? Мы все в руках Господа, мы все - его слуги, а он - наш главный защитник. Ты, видимо, тронулся умом, горбун, когда возомнил себя оракулом... Кому нужны твои речи, еретик? Ступай прочь, не беспокой понапрасну хозяев наших да их гостей! - такими словами они сопровождали Тибо на пути в самый тёмный и холодный угол пиршественного покоя замка. А шут вырывался, убеждая своевольничающих, что он такой же христианин как они, и что сам бог не отрицает наличие земных стихий, имеющих своё влияние и власть, и что природа до сих пор жила и будет жить далее по своим законам. Но слуги герцога были сильнее и настойчивее, и Тибо, в конце концов, уступил их напору - замолчал и покорно опустился на кучу корзин, сваленных под окном.
А гости герцога, разгорячённые возлияниями, обильной трапезой и жаром огромного камина, вошли во вкус праздника и ощутили нестерпимую тягу к душевно-романтическому песенному творчеству. По всей пиршественной зале разнеслись громогласные просьбы, эхом отразившиеся от каменных стен.
- Бард Арно, явись нам! Мы ждём твоей музыки и твоих песен! Поделись же с нами мелодиями твоего сердца и откровениями души барда! Дай нам насладиться хоть толикой твоего божественного таланта!
Даже степенные священнослужители, вернувшиеся с вечерней службы и успевшие уже вкусить праздничных яств, перекрестившись, благосклонно кивнули в знак разрешения и согласия. Тут Эмма поднялась со своего кресла и через стол бросила белый, шитый золотыми нитями, запечатлевшими на материи диковинные цветы, платок на хвойный настил пола. И уже через несколько мгновений сам Арно держал его в руках, озаряясь благодарной улыбкой. Он спрятал заветный знак внимания в рукав, а затем обернулся в сторону зрителей. Бард был молод, длинноволос, божественно обаятелен и полон скрытой энергии духа, отражение которой, теперь так завлекательно играло на его лице. Оно, чуть удлинённое от природы и сейчас кажущееся бледнее обычного, как нельзя лучше, выделяло его изумительные, умные, пытливые, безумно привлекательные глаза. Они, в свете огня жарко горевшего камина, освещавшего барда сбоку, казались двумя голубыми озёрами, готовыми вот-вот выплеснуться и поглотить всё пространство пиршественной залы замка, заворожить своим играющим светом всех окружающих, заразить их творческими порывами души самого певца.
И вот, приветственно и благородно поклонившись гостям, Арно удобно устроился у края стола
