принадлежит вам, и вы можете со мной не делиться».
Слова мыши произвели эффект разорвавшейся репы.
Дед, вместо того, чтоюы опустить все еще висящую в шаге ногу, поднял вторую и плюхнулся в огородную пыль. Кошка вывалилась из бабкиных рук вслед за дедом. Жучка не обратила на это внимания. Она сидела на своем хвосте, высунув язык, словно третье ухо, и своим собачьим нюхом чуяла неладное. Бабка закрыла лицо ладонями, которые чувствовали, как со всех сторон из-под бабкиного платка на лоб и щеки возвращаются морщинки, словно окопы старости на молодую когда-то землю.
Внучка прикидывала мысленно, сколько листочков от репкиного хвоста достанется каждому.
Мышка, видя, что ее глагольная инъекция дает побочный эффект, не давала никому опомниться: «Вот так всегда – трудишься, хлопочешь, о себе забываешь, а приходишь за урожаем – в семью нечего нести. А семья-то у нас большая, единая, на ней весь бабкин дом стоит, поэтому мы его сильно и не подгрызаем. От этой репки каждому по кусочку и достанется. Сейчас я их позову всех».
«Погодь-ка, серая, - пропыхтел поднявшийся дед, - чего это ты про репкин хвост тараторила? Я вот его тебе сейчас вместо твоего пришпилю».
Но он не успел выполнить свое намерение. Он не успел ничего, так, как мышка пронзительно пискнула-свистнула три раза, и земля вокруг бабкиной избы зашевелилась. Это серые мышиные спинки разных размеров и разной выпуклости шевелящимся потоком зашелестели по огороду. При этом и дед с бабкой, и Жучка с кошкой оказались вежливо потесненными к забору, а мнгочисленная мышиная родня текла к репке.
Мышка бритвенно отгрызла не причитающуюся ей часть и откинула в сторону, покончив операцию деления. Ее родня действовала с завидным проворством. Казалось, что репка сама, от каких-то внутренних деформаций, разваливается на куски и дольки, которые тают на глазах под лучами солнца. При этом полностью соблюдалась справедливость, и ни один серый сородич не притронулся к чужой части урожая.
Сначала в репке появились прогрызенные дырки, потом дырок стало больше, чем репки, и вскоре на ее месте осталась одна большая прозрачная дырка, из которой потолстевший серый поток покатился обратно, с трудом пропихиваясь под бабкину избу.
Из всей притихшей компании одна внучка с пробудившимся интересом следила за незнакомым ей процессом деления и была вынуждена признать, что этого она еще не проходила в своих зажиренных учебниках.
Дед стоял и тупо смотрел на букет репкиного хвоста, как на свою перееханную телегой душу. Жучка тихо сожалела, что ей так и не удалось отведать репкиных косточек. Кошка, как комаров, отгоняла свои лотерейные грезы и строила планы на будущую осень.
Бабка вздохнула и высказала то, что неуловимо витало в воздухе их конфуза. «Эх, дедка, - сказала она, - дожила я до седых волос и только с ними поняла, почему простота хуже воровства. Да потому, что этой простотой ты сам себя грабишь и воров звать не надо. Когда ты снова пойдешь, дед, чего-нибудь тянуть, то прежде подумай, с кем тянуть будешь, и чего они у тебя утянут потом, чтоб с хвостом не остаться, так-то, Мазай ты мой, мышиный».
Она легонько постукала деда по лбу пальцем, взяла кошку и пошла к дому, возле которого все стихло.
«Вот так, Жучка», - сказал дед. Он постучал ее пальцем по носу, взял лопату и пошел перекапывать огород.
«Мне-то что, - напоследок подумала Жучка, - мое дело собачье – куда поставят, там и тяну, что дадут, то и грызу, лишь бы дед косточку бросил». Она завиляла хвостом и без сожаления пошла к своей конуре.
В огороде все стихло, не предвещая ни малейших признаков продолжения сказки.
