Памяти М. Е. Салтыкова – Щедрина
и его творчества посвящается. Сказка для взрослых
У искушенного читателя подстрочный текст названия вызовет вопрос и недоумение по поводу того, чем же отличается сказка для бывших детей от сказки для взрослых. Искушенный читатель – он потому и искушенный, что, поразмыслив, без труда выведет для себя разницу между ними, а неискушенному читателю можно в этом помочь.
Сказка для бывших детей – она способна отвлечь человека от его взрослой жизни и вернуть воспоминаниями в те дни, когда он был малолетним дитем, и жизнь его начиналась с тех сказок, продолжение которых ему довелось встретить спустя годы и годы. Тогда как сказка для взрослых не имеет своей целью вернуть человека в его детство, но она удивительным образом помогает увидеть элементы сказочной жизни в окружающем мире. Так что, сказка сказке – рознь…
Случилось это в давние- давние времена, про которые старики помнили, да унесли эту память с собой на тот свет.
Словно в ладошках природы – матушки раскинулась в те времена большущая деревня. И всего - то в этих ладошках было вдоволь: лесов, полей, озер, рек. Природа щедро одаривала своими дарами жителей деревни, выглядевшей с божьих высот букашкой на роскошном теле природы.
В лесах было много дичи, ягод, грибов. Озера и реки изобиловали рыбой. В полях хватало места и для богатых урожаев пшеницы, и для пастбищ с сочной травой, где все лето паслись деревенские стада. Деревня была воистину огромной, и можно было день потерять, чтобы пройти от одного ее края до другого, не говоря уже о том, чтобы обойти ее вокруг, по окраине. Да никто и не стал бы это делать пешком. В гости и по делам все ездили в повозках или телегах, дорожа своим временем.
Общим фоном жизни был каждодневный труд всех и каждого на свое благо, которое выливалось в благо всей деревни. Каждый жил своим трудом, своим хозяйством и делить людям было нечего. Жизнь протекала мирно и спокойно, чередуя труд с общими праздниками под гармошку, с песнями и плясками, с весельем и смехом. А если и возникали какие вопросы, то уж так сложилось, что все шли за советом к белому, как лунь, старцу Лавру. Хотя никто и не выбирал его никаким главой деревни, но все знали, что он даст совет по любому вопросу.
Жизнью в окружавшем деревню мире люди не интересовались, очертив для себя круг жизненных забот и интересов, обеспечивавших им сытую жизнь в достатке. Но окружавший деревню мир сам напоминал о себе, ведь его, как запахи, дразнили слухи о процветании деревни и изобильной жизни ее жителей. Деревня связывалась с внешним миром на ярмарках, куда съезжалась со всех сторон уйма народу из всяких мест и краев, про которые в деревне слыхом не слыхивали, а только дивились названиям тех мест, да товарам диковинным. Приезжие, действительно, наполняли деревню всем тем, что в ней до сих пор не водилось, а за это, как метлой, сметали с торговых рядов все деревенские продукты, в свою очередь дивясь их красоте и вкусноте.
Так и жила деревня долгие годы – и себя кормила своим трудом, и весь мир кормила, получая от него все необходимое для жизни. Улицы в деревне с еще более давних времен были мощеные, и люди не знали что такое непролазная грязь и весенняя распутица.
Не то, чтобы это было недостатком, но определенные неудобства создавал тот факт, что всякой живности в деревне содержалось несметное множество. Жителям соседних улиц приходилось объединяться и по очереди пасти их общее стадо в поле с утра до вечера. Конечно, это создавало неудобства, связанные с отвлечением очередного пастуха от его ежедневных дел, которые за него никто не сделает. Но с таким положением все смирились и не представляли, что может быть по-другому...
Однажды, ярким солнечным днем, на улице деревни, по которой обычно въезжали ярмарочные гости, появился незнакомец. Улица была пустынна, но причиной тому было не палящее летнее солнце, а повседневные дела, которыми были заняты жители. Разнообразие их занятий зависело от времени года, а не от дня недели, поэтому обычно с началом нового сезона все в деревне были заняты одними и теми же работами в своих дворах и огородах. Весь вид незнакомца говорил о том, что он далек от представления не только о текущих делах согласно природного расписания, но и о каких- то работах вообще. Одет он был неподобающе дню недели в яркие цветастые одежды, более подходящие балаганному актеру. На ногах короткие щеголеватые сапожки, серые от пыли, в которые были заправлены синие атласные шаровары с красными лампасами. На нем была красная рубаха – косоворотка, распущенная поверх штанов и подпоясанная узким пояском с кистями, болтавшимися сбоку. На груди рубаха была расписана узорами. Голову украшала не по - деревенски щеголеватая фуражка с маленьким белым цветочком у козырька, видимо, предназначенная для того, чтобы быть последним штрихом в молодцеватом облике незнакомца. Но ощущения молодцеватости фигуры не вызывали ни шаровары, ни рубаха, ни фуражка на фоне пустых, потухших глаз незнакомца, притягивавших внимание сильней, чем яркие краски его наряда.
На вид незнакомцу было лет двадцать и можно было только удивляться его болезненной худобе в таком цветущем возрасте. Он был вызывающе тощим во всех частях своего тела. Вряд ли можно было найти такие наряды, которые украсили бы подобную худобу. Казалось, наоборот, любые наряды выглядели неуместными на фоне его тощего тела. Из-под фуражки торчали короткие редкие волосы, похоже, не претендуя на место под фуражкой, прикрывавшей их отсутствие. Нет, вид незнакомца не был унылым, но в этот солнечный день на пустынной улице он со своим потухшим взглядом напоминал спичку, которую вытряхнули из коробка, и она не знает теперь что ей делать в этом, окружающем коробок, мире.
Незнакомец продолжал шагать по улице, послушно повторяя все ее повороты и было бы неудивительно, если бы он так и прошел по улице через всю деревню туда, где улица переходит в проселочную дорогу. Но, увы… . Через распахнутую калитку его, бредущего по улице, увидел старец Лавр, присевший в это время отдохнуть во дворе в тени яблони. Несмотря на возраст, его привычка трудиться помогала его желанию вести активный образ жизни, поэтому он вместе с домочадцами трудился в тот день на огороде. Яркий вид незнакомца и его слепая походка заставили Лавра выйти из калитки и окликнуть странную фигуру, которая от неожиданности вздрогнула, резко остановилась и повернулась на голос. Глаза незнакомца оставались стеклянно – равнодушными.
Старец пригласил его во двор, в прохладную тень, и путник жадно припал губами к предложенной кружке кваса. Утолив жажду, он поблагодарил старца, который не переставал удивляться его наряду:
- Ты, я вижу, издалека путь держишь, - начал он, усаживаясь поудобней. - Что привело тебя в нашу деревню?
Кружка кваса заметно взбодрила незнакомца, и он рассказал свою историю. Его еще малышом украли цыгане, и он кочевал с их табором по разным краям. Он узнал цыганскую жизнь во всех ее тонкостях, в которых не было места для обычного труда. В здешних местах на табор напали разбойники, охотники за рабами, и всех угнали. Он один чудом скрылся, без единой царапины.
- Я ничего не ищу в вашей деревне, - закончил он свой короткий рассказ. - Просто, она попалась мне на пути. Отдохну у вас, спляшу, спою. Отблагодарят меня, пойду дальше, - добавил он, вставая.
Старец вдруг удержал его:
- Подожди, не спеши. Твои ноги привели тебя туда, откуда ты был украден. Я давно живу на свете и вспомнил историю с мальчуганом. Это тебя, значит, тогда украли цыгане? - покачал он головой. - Много слез пролили твои родители. С тех пор для цыган дорога закрыта в нашу деревню, хоть и много времени прошло, но законы здесь пишет наша память, они неписаные потому вечные. Ты не очень похож на цыгана, но за цыганские песни твои бока отблагодарят так, что ты долго будешь их лечить. Лавр покачал головой: Я даже вспомнил как звали того мальчика, хоть и не видел его, - усмехнулся он. - а звали его Прутик. Да, Прутик, - повторил он.
Глаза незнакомца откликнулись на произнесенное имя, в них сверкнул огонек, ожививший незнакомца:
- Да! - воскликнул он. - Это похоже на правду! Я не помню своего детского имени, но меня и цыгане называли Мугар, что по-цыгански означает кнут или прут! Но никакой я не Мугар! Прут я! - решительно закончил он.
- Конечно, - согласился Лавр. - Не зря тебя так назвали. Ты и похож на прутик – такой же тонкий и длинный. Да еще и лысый, - продолжил новоиспеченный Прут, сняв фуражку. Под ней оказалась обширная залысина, никак не подходившая его молодым годам.
- Да, - опять согласился Лавр. - В фуражке ты лучше смотришься. Должен тебе сказать, что родители твои умерли. Детей у них больше не было, и дом их стоит заколоченный. Ты можешь жить в нем, я тебе покажу. Но в твоем наряде тебе не стоит показываться, будет лучше, если я тебя переодену, а твой наряд пойдет на чучело – все вороны разбегутся, - улыбнулся старец. Прут послушно переоделся.
Так Прут стал жить в доме своих родителей, в котором все для этого было, хотя он не мог вспомнить первых лет своей жизни. Он быстро прижился в деревне и стал своим парнем, истории которого все сочувствовали, а самого полюбили за веселые песни, рассказы, пляски, которыми он жил всю свою жизнь. Время шло, а Прут в своей фуражке, с которой он так и не расстался, оставался душой любой компании. Куда бы он ни пришел каждый вечер, в любом доме ему были рады и угощали от души за его веселый нрав. Всех он умел развеселить после тяжелого трудового дня, который у самого Прута проходил в ожидании вечера, когда можно пойти в гости на угощение щедрых хозяев. Сам он ничего не умел делать в деревенской жизни.
Старец Лавр, прослышав об этом, решил ему помочь. Он редко выходил из дому, но случай тут был из ряда вон выходящий, и Лавр не мог не выйти ему навстречу. Такого еще не было, чтобы в деревне кто-то целыми днями не работал. Старец не зря прослыл мудрым. Благодаря его совету Прут с радостью согласился стать пастухом деревенского табуна. Жизнь в таборе проходила у него среди лошадей, и он любил их, как все цыгане, особенной любовью. Любил за то, что их можно красть и продавать. Прут умел делать и то, и другое, поэтому охотно согласился в пастухи, тем более, что за это полагалось довольствие от всей деревни. Он согласился пасти только лошадей, отказавшись от присмотра за остальной живностью деревни, но и это было принято с радостью жителями, избавленными от необходимости тратить время на выпас табуна.
Прут без промедлений приступил к исполнению своих обязанностей. Они заключались в том, что с восходом солнца он поджидал свой табун на окраине деревни, куда хозяева сводили лошадей со всех улиц. Главное, что ему была выделена лошадь, и он, не имея цыганской крови, был полон цыганских привычек и чувствовал себя в седле цыганом. Собрав весь табун воедино, оставшись за всех уличных пастухов, он направил свою лошадь вперед, к месту выпаса. Весь табун, привыкший следовать за лошадью пастуха, которая не менялась в отличие от ее наездников, покорно следовал вслед за ним. Вечером ему надо было пригнать табун обратно на то же место, откуда лошади сами расходились по своим дворам. Ничто не
