Вот там-то, на одном из горных аэродромов гражданской авиации, расположенном в непосредственной близости от афганской границы, вблизи строптивой пограничной реки Пяндж я в очередной раз встретился с Колей Сухогузовым и ещё с одним знакомым мне борцом, тоже Мастером спорта СССР по самбо. Фамилию его, к сожалению, забыл. Он был казах по национальности, звали его Ермек. Я ещё подумал тогда: «Как, наверное, командиру ДШМГ (десантно-штурмовая манёвренная группа) Ивану Барсукову и другим командирам с такими ребятами, как эти, хорошо, надёжно и просто. Сильные, выносливые, крепкие...»
С Ермеком мы познакомились на соревнованиях в Алма-Ате или в конце 1979 года или в 1980 году. Точно не помню. В тот период проведения соревнований мы с ним вместе жили в одной общаге, а наши кровати стояли рядом. Он закончил Алма-Атинское пограничное училище и в то время, как и я, был лейтенантом. Много и часто мы беседовали с ним на тему авиации. Ермек был очень любознательным, постоянно мне задавал кучу профессиональных вопросов: «Как летает вертолёт? Где в нём, что и как устроено?» Беседовать с ним всегда было приятно и интересно. Мы с ним боролись на соревнованиях в одной весовой категории. В Союзе на ковре мы были соперниками, а здесь встретились и обнимались как родные братья.
Ребята-десантники были очень уставшими. Мы только что всех их вывезли «из-за черты». Но Ермек выглядел уж очень-очень уставшим. По сравнению со всеми ― самым измождённым, каким-то понурым и угнетённым. Я спросил его: «Что, тяжко, устал?» Он ответил: «Да не очень. Можно сказать, физически совсем не устал, только морально тяжело, просто нет сил». Уточнил: «Что такое?» И тут услышал следующее: «Володя! Ты понимаешь, вы сверху летаете и не видите всего, что там внизу творится. Вы вчера вечером наносили РБУ (ракетно-бомбовый удар) по кишлаку. А мы этот кишлак сегодня с самого раннего утра и рассвета прочёсывали. В одном доме, где я был ― дикий детский крик и плач. Захожу и вижу: девочка лет шести-семи стоит... Вместо руки у неё ― культя кровоточащая. Орёт! Даже не орёт! Визжит и воет, как пожарная сирена... Рядом женщина лежит мёртвая... Мать, наверное. Без головы... Подле неё ещё двое пацанов валяются... Тоже мёртвые...» Здесь Ермек сделал длительную паузу. Было видно, что все произносимые им слова словно выдавливаются из него с огромным трудом. Сделав большой вдох и сглотнув вместе со слюной как будто бы застрявший где-то глубоко в гортани какой-то ком, он продолжал тихим и дрожащим голосом: «Она беременная была...» Он рассказывал это, и слёзы катились из его глаз...
Ермек продолжал: «Я всю свою аптечку на неё истратил, руку ей всё перебинтовывал, укол поставил... Знаешь, я же, вроде как, мусульманин... Они же тоже ― мусульмане. Хотя я ни в кого и ни во что не верю... Но поверишь, здесь!..»
Да! Это была, к сожалению, не просто детская игра в войну...
Я проводил Ермека до их палатки. Мы пожали друг другу руки, обнялись... Предложил ему свою аптечку, думая в этот момент, что она действительно нужнее ему во сто крат, чем мне. Но он отказался...
С Ермеком мы познакомились на соревнованиях в Алма-Ате или в конце 1979 года или в 1980 году. Точно не помню. В тот период проведения соревнований мы с ним вместе жили в одной общаге, а наши кровати стояли рядом. Он закончил Алма-Атинское пограничное училище и в то время, как и я, был лейтенантом. Много и часто мы беседовали с ним на тему авиации. Ермек был очень любознательным, постоянно мне задавал кучу профессиональных вопросов: «Как летает вертолёт? Где в нём, что и как устроено?» Беседовать с ним всегда было приятно и интересно. Мы с ним боролись на соревнованиях в одной весовой категории. В Союзе на ковре мы были соперниками, а здесь встретились и обнимались как родные братья.
Ребята-десантники были очень уставшими. Мы только что всех их вывезли «из-за черты». Но Ермек выглядел уж очень-очень уставшим. По сравнению со всеми ― самым измождённым, каким-то понурым и угнетённым. Я спросил его: «Что, тяжко, устал?» Он ответил: «Да не очень. Можно сказать, физически совсем не устал, только морально тяжело, просто нет сил». Уточнил: «Что такое?» И тут услышал следующее: «Володя! Ты понимаешь, вы сверху летаете и не видите всего, что там внизу творится. Вы вчера вечером наносили РБУ (ракетно-бомбовый удар) по кишлаку. А мы этот кишлак сегодня с самого раннего утра и рассвета прочёсывали. В одном доме, где я был ― дикий детский крик и плач. Захожу и вижу: девочка лет шести-семи стоит... Вместо руки у неё ― культя кровоточащая. Орёт! Даже не орёт! Визжит и воет, как пожарная сирена... Рядом женщина лежит мёртвая... Мать, наверное. Без головы... Подле неё ещё двое пацанов валяются... Тоже мёртвые...» Здесь Ермек сделал длительную паузу. Было видно, что все произносимые им слова словно выдавливаются из него с огромным трудом. Сделав большой вдох и сглотнув вместе со слюной как будто бы застрявший где-то глубоко в гортани какой-то ком, он продолжал тихим и дрожащим голосом: «Она беременная была...» Он рассказывал это, и слёзы катились из его глаз...
Ермек продолжал: «Я всю свою аптечку на неё истратил, руку ей всё перебинтовывал, укол поставил... Знаешь, я же, вроде как, мусульманин... Они же тоже ― мусульмане. Хотя я ни в кого и ни во что не верю... Но поверишь, здесь!..»
Да! Это была, к сожалению, не просто детская игра в войну...
Я проводил Ермека до их палатки. Мы пожали друг другу руки, обнялись... Предложил ему свою аптечку, думая в этот момент, что она действительно нужнее ему во сто крат, чем мне. Но он отказался...
Война не разбирает где просто люди, а где военные ...
Благодарю!