Октябрьские вихри над Ижом. Пропавший саквояж

он часовому, выходя из здания.

Часовой взял под козырёк.

Портфель ни у дежурного, ни у часового подозрения не вызвал. На то, что портфель был более толстым чем обычно, ни тот, ни другой внимания не обратили.

Вот так за один вечер в посёлке Ижевский завод на одного преступника стало больше.

“Теперь без спешки и суеты, – развивал свой план Акинфий Юстинианович, – время у меня есть, конечно, если мальчишки не проболтаются (будьте спокойны господин Белкин, не проболтаются, просто Герка всё расскажет отцу). Но медлить нельзя, срочно надо уезжать. Даже если и спохватятся и узнают про саквояж, начнут искать по всему посёлку, но на это надо время, а я на поезд, и нет меня ”. Так рассуждал следователь (теперь уже можно смело считать его бывшим следователем) Белкин.

Акинфий Юстинианович шёл, не оглядываясь, хотя ему очень хотелось обернуться и посмотреть, не идёт ли кто следом. И только возле дома он посмотрел по сторонам, но ничего подозрительного или того, чтобы могло привлечь его внимания, не обнаружил.

Белкин жил в казённом флигеле от завода. Перейдя на работу в милицию, так там и остался (именем революции, мандат и печать). Прошёл незамеченным, что ещё более вселило в него уверенность в успешном завершения преступления.

Сборы были недолгими. Достал из тайника деньги, приготовленные на всякий случай (этот случай наступил), надел гимнастёрку, галифе и сапоги. Шинель без погон и фуражка дополнили образ мобилизованного с фронта. Содержимое портфеля ссыпал в брезентовый мешок, мешок в котомку, котомку за плечи, всё – никаких подозрений.

Из другого тайника достал револьвер, сунул за пояс. “Так будет надёжнее”, – рассудил Белкин и шагнул в темноту.

На соседней улице опять удача, пустая пролётка, не пришлось идти до извозчичьей биржи.

– Давай на Казанский вокзал, – приказал извозчику. От того пахло навозом и скипидаром и ещё чем-то непонятным, но тоже отталкивающим и вызывающим отвращение. “Ну, разве при царе – батюшке могли быть такие извозчики?” – в сердцах подумал Акинфий Юстинианович, но сейчас выбирать не приходилось.

– И куда это господин собрался на ночь, глядя? – не посмотрев на пассажира, спросил возница.

Извозчики служили любой власти и при царе, и при временном правительстве, теперь вот при большевиках, но за короткое время новой власти к слову товарищ еще не привыкли. Да и ни к чему это было. Они считали, что товарищи в пролётках не ездят, те ногами ходят. Да и чего привыкать, неизвестно, как оно всё повернётся?

– Не твоего ума дело, – нервно ответил Акинфий Юстинианович.

– Ну, это нам понятно, – не стал возражать извозчик, только сегодня поезда уже нет.

– С чего ты взял, что я куда-то собрался ехать? Я по делам.

Возница почесал затылок и оглянулся:

– Виноват, вашбродь, доставлю в лучшем виде. Моя пролётка – самая лучшая, а кобыла, самая резвая.

– Сплюнь лучше, – сказал суеверный господин Белкин.

Лучше бы он этого не говорил. Извозчик так смачно сплюнул через левое плечо, что забрызгал слюной пассажира.

– Ты что, очумел? Аккуратнее, каналья, совсем распустила вас Советская власть, дать бы тебе по мордосям (в Акинфие Юстиниановиче стал просыпаться старорежимный дух).

– По мордосям ноне нельзя, не то время, – ответил спокойно подкованный революционными событиями извозчик и стегнул лошадь.

Пока ехали, Белкин утирался платком и обдумывал дальнейший план действий.

Ночью вокзал закрывают, а на улице до утра среди ожидающих поезда оставаться было рискованно. В лучшем случае, если повезёт, могут просто обворовать или ограбить, в худшем –  убить, ради мешка.

Но у Акинфия Юстиниановича был другой вариант. Недалеко от станции в путейском бараке проживал его бесплатный осведомитель, которого он ещё до революции спас от тюрьмы. Звали осведомителя  Макар Заремба,  кличка Чомба.

Тут надо сказать, что осведомители бывают платными, которые получают деньги за свои доносы и уголовники, которые дают информацию ради сохранения личной свободы. Ещё, конечно, встречаются идейные осведомители, но Макар Заремба был далёк от революционных идеалов и давал информацию исключительно криминального характера,  что не раз помогало следователю  раскрывать тяжкие преступления. Впрочем, других сведений Акинфия Юстиниановича от него и не требовал.
 
А так как осведомитель не получал никаких денег, то и знать о нём никто не знал, кроме господина Белкина. И сейчас это было на руку Акинфию Юстиниановичу.

Дальше он решил действовать по обстановке.

Доехать “в лучшем виде” до вокзала не удалось. Выезжая на Узловую улицу, от пролётки отлетело правое переднее колесо.
Лошадь громко заржала и встала, извозчик вылетел на дорогу, успев грязно выругаться, а Белкин, удержавшийся в пролётке, от неожиданности чертыхнулся:

– Что за чёрт?

– Так и знал, – только и ответил возница, вставая с земли.

– Что случилось? – спросил Акинфий Юстинианович, выбираясь из покосившейся пролётки.

– Колесо вот, отвалилось, туды его в корягу,– выдавил из себя извозчик.

– Что же ты, шельма, говорил, что у тебя лучшая пролётка.

– Пролётка лучшая, как и говорил, вот с колёсами беда, – ответил угрюмо кучер.

– Денег не получишь, чуть не угробил, – отрезал Белкин.

– Чего же, барин, почти доехали, – извозчик показал рукой.

Недалеко в свете тусклых маслянных фонарей угадывались очертания Казанского вокзала.  Такие здания строились на многих станциях Московско-Казанской железной дороги по проектам архитектора Николая Мекка.

– Ладно, вот деньги. Но не за подвоз, а за то, что не угробил.

– Благодарствую, – извозчик взял плату. – Ежели чего, я к утру направлюсь, могу обратно отвезти, даже в полцены.

Акинфий Юстинианович только рукой махнул.

Недалеко о здания вокзала стояло несколько  железнодорожных бараков. Белкин уверенно вошёл в самый дальний из них, нашёл нужную дверь, и уверенно постучал.

Через некоторое время за дверью послышалось:

– Кто там?

– Свои, открывай.

Брякнула щеколда.

– Господин Белкин? – удивился хозяин каморки, – что случилось, ведь уговор же был, у меня не встречаемся, и я к вам не хожу.

В каморке дух пропитанных шпал боролся с табачным дымом за право быть хозяином помещения, судя по терпкому запаху, победитель пока не выявился. Зато было тепло: в углу стояла “буржуйка” с трубой через окно. На печке стоял котелок с водой.

“Всё же не на улице поезд ждать” – подумал Белкин. Он осторожно втянул в себя воздух, поморщился:

– Обстоятельства потребовали. Это первый и последний раз. Завтра я уезжаю.

Куда, зачем и как надолго Белкин не сказал, но хозяин почувствовал напряженность ситуации. 

– Ну, проходите, коль пришли.

Три года назад Макар Заремба в пьяной драке убил человека, по крайней мере, так было отражено в протоколе. Сам Заремба такого не помнил, потому как был мертвецки пьян и находился в таком состоянии, что вряд ли мог прихлопнуть муху или придавить таракана. Но показания свидетелей и окровавленный нож в его руке не оставляли ему никаких шансов избежать наказания.
И идти бы ему пешком по дороге прямо на каторгу и, звеня кандалами, наслаждаясь дивными просторами и живописными пейзажами бескрайней Сибири, но подвернулся следователь Белкин.

Тот так повёл следствие и нашёл ушлого адвоката,  что получалось, Макар Заремба и не убийца вовсе, а жертва. И не убивал, а защищался. Тем более показания свидетелей были настолько туманны и противоречивы (от “помню смутно”, до “мне кажется”), так как те в момент убийства находились не в лучшем, чем подозреваемый состоянии. То, что Заремба уже был осуждён за мелкие кражи и отсидел в общей сложности более года, Белкин из его личного дела вымарал. Что было, то было, кто старое помянет, тому глаз вон. Но все остались при хорошем зрении, никто не пострадал.  И так как дело было не политическим, а обыкновенным уголовным и особой опасности для государства не представляло, суд оправдал Макара Зарембу, а Акинфий Юстинианович получил для себя нового осведомителя по кличке Чомба.

Правда, после того случая Заремба пить бросил напрочь, что впрочем было на руку следователю (не проболтается по-пьяни).

Хозяин освободил  гостю табуретку, подвинул её поближе к печке.

– Позвольте поинтересоваться, что, большевикам крышка, раз вы собрались уезжать? – спросил Заремба.

– Нет, они всерьёз и надолго. По крайней мере, они так считают, – ответил Белкин.

– Тогда, что же, нелады с новой властью? – продолжал допытываться осведомитель.

– Это тебя не касается, – уклонился от ответа Акинфий Юстинианович. – Но боятся тебе нечего. Твое дело я уничтожил, как и обещал, так что можешь жить спокойно. Никто за тобой не придёт.

– Ну, за это спасибо, конечно. Я правильно понимаю, что мы больше не увидимся?

– Да. Утром сходишь, купишь билет на поезд, и на этом всё. Я пробуду у тебя до утра.

– Отчего же не сходить, схожу, – согласился Заремба, – чай будете пить?

– Да, у тебя и кружки чистой, поди, не сыскать?

–Обижаете, господин Белкин, – у меня даже стаканы есть в подстаканниках, и сахар, и заварка, а вода сейчас закипит
.
– Ну-с, братец, за чай спасибо, – поблагодарил Акинфий Юстинианович, разомлев от тепла и сытости (помимо чая были сухари и мёд). Вот тебе деньги на билет, ну и, сам знаешь.

– Благодарствую, – хозяин положил деньги в карман брюк. – Располагайтесь на топчане, а я на табуретке за столом немного вздремну. Далеко ещё до утра-то, однако.

Белкин расстелил на лежаке шинель, на одну половину лёг сам, второй половиной накрылся. Мешок с драгоценностями положил рядом с собой, лямки мешка намотал себе на руку. На всякий случай. На тот же случай незаметно под шинель положил револьвер.

Как ни старался бодрствовать, но под утро его сморило, и Белкин погрузился в сон.