Что я больше всего не люблю, так это закрытые двери. Особенно те, которые не открываются даже на стук. Так и кажется, будто тебя обливают молчаливым презрением. Стоишь, бессильный, и не знаешь, что тут можно поделать: крикнуть, стукнуть кулаком или просто умереть, как большое несчастное насекомое, которого посыпали дустом…
Впрочем, я, может, чересчур привередлив? Бывает так у меня иногда… То ли критическая масса внутреннего негатива зашкаливать вдруг начинает, то ли дух какой-то строптивый неожиданно подселяется. Подселяется и давай всю внутреннюю гармонию на куски… М-да…
Казалось, этот господин появился из небытия. Не было ничего удивительного в том, что я его заметил не сразу. Он был какой-то бесшумный. Он шёл от калитки из вечернего сумрака, почти от него не отличаясь. Даже гравий под его ногами не шуршал. Он вообще не издавал каких-либо звуков. Наверное, он не мог издавать их по определению. Бесшумным он, наверное, был по своей экзистенциальной сути…
Бесшумным, но не бессловесным.
Если читатель достаточно внимателен, он обнаружит тут существенную разницу. Можно в компании ни единого слова не произнести, но столько наделать шума, так всем надоесть... А можно весь вечер проговорить, и от этого будет только умиротворение…
И все потому, что взаимодействие между людьми осуществляется по каким-то странным мистическим каналам. Это значит, что, помимо внешних физических взаимодействий, наверняка существуют ещё какие-то, столь же реальные, как колебания земной атмосферы…
Ну да, об атмосфере он тоже, наверное, знал. Потому-то и начал, как все обычные люди, учитывая мою ограниченность…
— Добрый вечер! — сказал он звучным спокойным голосом. — Или, кажется, уже ночь?
Он огляделся.
— Вы правы, — сказал я, с интересом глядя на него. — Уже ночь. И, между прочим, очень давно.
Моя двусмысленная реплика его не смутила.
— Позвольте представиться, — сказал он. — Корнилов Валентин Степанович.
Я, наконец, встал со своего кресла и тоже представился:
— Подвойный Виталий Игнатьевич. Присаживайтесь, пожалуйста!
Он с достоинством сел. Что-то в нем было… как бы аристократическое. Он сел, но на спинку не облокотился. Спина его осталась прямой, а руки он сложил на рукоять белой трости, которую аккуратно поставил между колен.
То, что этот странный ночной посетитель появился на моей веранде, меня не удивило. Меня удивил его вид. Он выглядел так, будто только что приехал с аристократического банкета. Идеально отглаженный вечерний костюм, идеально оглаженная белая рубашка, галстук (вы уже догадались?) тоже идеально отглаженный. Да еще эта трость, которая почему-то казалась мне то шпагой, то биллиардным кием…
Его, пожалуй, легче было представить где-нибудь на балу, чем ночью в этой дыре. Впрочем, приглядевшись к его глазам внимательнее, бал тоже можно отбросить. Глаза у него были далеко не гламурные…
И было в нём что-то располагающее. Что именно, трудно сказать. Быть может, некое обаяние? Не знаю, не знаю. Он как-то разом располагал к себе…
Да, забыл сказать. Дело происходило на даче, где я решил заночевать, учитывая завтрашний выходной. Кресла наши стояли на веранде. Между ними — столик, а на столике — чашка с фруктами и недопитая бутылка апельсинового сока. Кругом — тёмные, застывшие от атмосферного бездвижья деревья, а над головой — бьющаяся подле лампочки мошкара…
Что тут ещё можно добавить к этой чуть ли не деревенской идиллии. Пожалуй, чуть ли не деревенское же отдохновение — в атмосфере, в сердце, да, пожалуй, и в голове …
Во всём дачном районе я был единственным, наверное, человеком (не считая, конечно, моего ночного посетителя), кто в наше неспокойное время осмеливался здесь ночевать. Обычно на дачи приезжают с утра, работают до вечера, а потом уезжают. Я — исключение…
Какое-то незначительное время мы сидели молча, разглядывая друг друга. Потом на меня словно бы нахлынуло некое утомление. Моё сознание как бы плавало. Я по-прежнему смотрел на этого гостя, но деталей уже не видел, потому что внутри меня медленно вызревало ощущение чего-то незавершённого. Наконец, я не выдержал.
— Извините! — сказал я. — Мне нужно покинуть вас на минуту. Я скоро вернусь.
— Пожалуйста! Я подожду! — кивнул гость, ничуть не удивившись.
…Я был как в тумане. Кажется, я встал и отправился в дом... Вокруг меня плыли разноцветные светляки, но внимания на них я не обращал. Где же она, эта чёртова дверь?! Ага, кажется, здесь — в глубине. Большая, как для троллей или великанов, дубовая, старая... нет, скорее, не старая, а древняя. Да, древняя. И, конечно же, закрытая. Она вычленялась из полутьмы постепенно, как приближающийся к вокзалу локомотив. Верхняя часть её терялась в тумане. Я подошел к ней вплотную; коснулся, ощущая её холодное безразличие; целую вечность, казалось, на неё смотрел, а потом взялся за медную ручку. Увы, она по-прежнему была заперта. Не открылась она и на стук, равнодушная, как межзвёздная пустота. Только гулкое и долгое незатихающее эхо разнеслось в пространстве мрачного зала. Мне показалось, что я на дне гигантского кратера. Где-то у горизонта мерцала лампочка с мошкарой, под которой, дожидаясь меня, всё ещё сидел мой странный ночной посетитель…
— Угощайтесь, — сказал я, делая усилие, чтобы выплыть из этого тягучего бытия, и поставил перед ним бутылку апельсинового сока.
— Благодарю вас, — откликнулся он. — Если вы позволите, я бы рассказал вам историю.
— Интересную?
— Думаю, да. К тому же она ещё и полезная.
— Что ж, с удовольствием вас послушаю.
— Итак, — начал он. — По делам моей фирмы мне часто приходится быть в разъездах. Волгодонск, Элиста, Цимлянск — вот те города, в которых мне приходится бывать чаще всего…
— Вы работаете в фирме? — перебил я его.
— Да. «Камелот», может быть, слышали?
— Нет, пожалуй.
— Я работаю в ней коммерческим директором. Фирма не очень богатая, и часто черновую работу приходится выполнять самому...
— Что вы подразумеваете под черновой работой?
— Поездки, переговоры, подготовка контрактов… Ну, вы понимаете, о чём я…
Я кивнул.
— Так вот. Когда я отправляюсь в очередную командировку, то водителя, как правило, не беру. Я сам неплохой водитель. И вот знаете, стал я с какого-то момента замечать в дороге прелюбопытную вещь. Примерно на середине трассы, связывающей Волгодонск и Котельниково, стоит одно дерево. — Тут он замолчал и как-то странно на меня поглядел. Я, ожидая, когда он продолжит, смотрел на него в ответ. — Вы понимаете, это дерево там совершенно одно, — заговорил он секунд через десять. — Понимаете?.. Нет?..
Он замолчал.
— Ну… — пожал я плечами. — Дерево — и что?
— Нет, вы не поняли, — сказал он со вздохом. — Это нужно увидеть самому. Впрочем, те, кто видят, тоже не понимают. Для этого нужна особая… ну, конституция души, что ли. Какая-то особая тонкость, что ли. Ведь это дерево там совершенно одно, а кругом — ровная, как стол, до самого горизонта степь…
Его голос приобрёл скорбные нотки.
— Извините, — сказал я тут. — Мне опять надо вас покинуть. Я не надолго.
Он снова кивнул, а я снова вошел в дом... Или это мне только казалось?.. Всё плыло перед моими глазами, но я по-прежнему не обращал на это внимания. Дверь — вот что занимало меня сейчас больше всего. Неужели она не откроется и в этот раз? Да сколько же можно?! Мало я перед ней унижался?.. Дверь, высокая, дубовая, древняя, была всё та же, что и несколько минут назад. Пожалуй, она была единственным форпостом стабильности в этом ежесекундно меняющемся мире. Но вот именно это меня и не устраивало. Мне казалось, что стоит только разрушить этот форпост, эти вечно закрытые двери, как мир станет меняющимся абсолютно, а значит, ничто уже не будет меня ограничивать… Увы, ни стук, ни слёзы, ни ругательства, ни угрозы по-прежнему не помогали… Я выполз из дома, как из мешка безысходности, совершенно опустошенный…
Ночной посетитель по-прежнему сидел в кресле, глядя перед собой.
— Так что вы там говорили о дереве? — спросил я его.
— О дереве?! — удивился он. — О дереве я не говорил ничего. Я говорил о страхе.
Теперь удивился я.
— О страхе?!
— Да. Вы знаете, никто не обращал на него внимания. Все проезжали мимо. Я тоже… Я тоже проезжал мимо, причём бесчисленное количество раз… Но потом… Это было как вспышка… Чёрт знает, почему я вдруг остановился. Может быть, захотелось размяться. В общем, я вышел, подошел к этому дереву. Было оно какое-то… как бы опустошенное. Листья безжизненные какие-то, в пыли. Дело-то в августе было, жара стояла сорокоградусная. Я постоял там минут пять, потом пошел обратно к машине и, когда уже открыл дверцу, вдруг оглянулся. Дерево было на месте, но… Оно было одно!! — Последние слова незнакомец чуть ли не выкрикнул, причем с такой эмоциональной болью, что я невольно отшатнулся.
Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.
— Оно было совершенно одно, — заговорил он опять. — Совершенно, абсолютно, безоговорочно. Да, над ним было синее небо, да, в небе было жёлтое солнце, да, росло оно из сухой земли, да, оно в той или иной степени соприкасалось со всем этим, но оно было совершенно одно!!.. Я ощутил такой дикий непередаваемый страх, что меня в буквальном смысле слова стало колотить. Никогда я не испытывал ничего подобного. Руки и ноги у меня дрожали, как в лихорадке. Я боялся поднять глаза на это проклятое дерево, и всё потому, что оно было одно. Понимаете?
Я угрюмо молчал. Было слышно, как, скользя по заданной траектории, пролетела сова. Корнилов вздохнул.
— С тех пор я езжу по другой дороге, — сказал он глухо. — Но — увы — этот страх остался со мной навсегда… И однажды… Он снова себя проявил... Во всей полноте… Но только совсем по-другому поводу. Как-то попалась мне книжка — «Русский космизм». Слыхали про такую? Впрочем, неважно... Не скажу, что я в ней всё прочитал, но то, что прочитал, я прочитал с интересом. Дело, впрочем, даже не в книжке. Просто когда я открыл последнюю страницу и увидел там список авторов этой книги: Соловьев, Бердяев, Циолковский, Чижевский, Лосев, то… Понимаете, у каждого напротив фамилии стояли даты рождения и смерти… Когда я это увидел, меня как ужалило… Даты рождения и смерти… Такие умы, подумал я… Нет, даже не подумал, а, скорее, ощутил какой-то странной мистической глубиной, что да, великие умы, но ни один, ни один из них не избежал… Я сидел, наверное, часов пять без движения… Мир вокруг меня словно бы исчез… И я тоже как бы исчез… Был только этот дикий, всеохватный, наполняющий всё моё естество страх, который казался мне изначальной субстанцией, из которой ткётся все бытие… О, как это было похоже на удава, когда он натягивается на добычу… Даты рождения и смерти, и ничего, абсолютно ничего, что было до и
|
