ВИЗЖАЛИ СКРЕПЫ

сохранить лишь монархия, республика её погубит, так и император Вильгельм советовал (8: 326). Николай и говорил либеральным вождям: конституция вас всех первыми и сметёт. Совсем не хотели ничего об этом слышать! Трезвых было очень мало: «веховцы» (включая процитированного мной В.Муравьёва), «Звездочёт»  П.И.Варсонофьев и О.Андозерская из «Красного колеса» штуками считать придётся. Как набросились в 1909 году на М.Гершензона, решившегося сказать во всеуслышанье, что только царская власть защищает этих бунтующих либералов от народа, которого они совсем не знают! Какой бранью его осыпали!

*



«Невредный был у нас царь» - так вспоминают о нём солдаты, узнав о его отречении (13: 485). Полковник Воротынцев, увидев, как прощается царь с чинами Ставки, многое простил ему: «Христианин на троне! Слишком христианин, чтобы занимать трон!» (13: 602). Воротынцев, чаще всего, высказывает мысли самого Солженицына, особенно, когда речь идёт о боевых действиях, вопросах организации армии и о её революционном разложении. Однако в данном случае, в сопоставлении со всем обзором царствования (особенно – с тем, что касается внешней политики), Солженицын, видимо, несколько дистанцируется от своего героя. Может быть оставляет вопрос если не совсем открытым, то – достаточно сложным, не сводимым с сжатой формуле. Более решительно он дистанцируется от Воротынского, когда речь заходит о генеральском заговоре 1916 – зимы 1917 годов. Но когда речь идёт о прощании царя с чинами Ставки всё выглядит совсем иначе.  Слишком сложен мир, в котором приходится действовать царю. Сам он, как увидим далее, порой замечает, что действует не совсем по-христиански, например – во внешней политике. Оценка Воротынцева сиюминутна, проблему она никак не исчерпывает.



*

          «В вопросах внешней политики выбирать истинный путь непосильно уму человеческому» (8: 325). «Единственно правильный пцть открыт лишь Божественному Провидению» (8: 323(.

    Александр  III  отпустил 2 миллиона рублей одному предприимчивому буряту на мирное завоевание Монголии, Китая и Тибета. Николай добавил столько же на продолжение этой деятельности (8: 328).

Дремлющий в упадке Восток нуждается в сильной руке со стороны – от кого же как не от России? Очевидно, грандиозно замысленной задачей царствования Николая было распространить русское влияние и власть далеко на восток: взять для России богатую Маньчжурию, идти к присоединению Кореи, может быть, распространить свою державу на Тибет. Всё это мирными способами. Да никто там не посмеет против России (8:344). «А великий замысел и не может быть объяснен даже самому себе в нескольких словах. Он парит над просторами Азии, и в Тибете ли ему край, в Индии, или в Персии?» (8:345). «Когда можно не действовать, лучше не действовать, вместо крутых мер – золотую середину. По-христиански нельзя делать другому – Китаю того, чего не хочешь себе – России. А практически политика заставляет» (8:326). Это – о бесцеремонных действиях России в Маньчжурии.

Германский император всячески поощрял устремление России на восток (к этому ещё вернёмся).

Далее несколько подробнее рассмотрим две очень важные темы: 1) о некоторых факторах, приведших к революции 1905 года, но значение которых не всегда оценивается в должной мере; 2) о возрастании мощи России в последние 10-20 лет империи, черезвычайно беспокоившей германского императора.

*

Историк Андозёрская вспоминает 14 марта 1917 года о том, что за всё царствование Николая II монархическое чувство выветривалось в миллионах сознаний. «При светлой душе Государя, при его чистых намерениях, - как будто изощрялся он вести государственную власть – только и только к ослаблению. Не потому пала монархия, что произошла революция, - а революция произошла потому, что бескрайне ослабла монархия». И теперь мы можем брести – только в Погибель. «Но и к погибели можно идти по-разному. Образованное русское общество – толпилось к ней глупо, некрасиво и подло. Все как оглохли, как ослепли, перестали различать свободу и неволю. Ещё недавно какая была интеллигенция непримиримая, гневалась, выходила из себя по каждому промаху власти, просто звали, чтоб поскорее и пострашней грянула гроза, - и что вот все так сразу обарашились? А между тем и надо было бы сейчас всего лишь несколько громких голосов вразрез с улицей – но голосов, известных России, - и вся эта нетерпимость и оголтелость атмосферы могли быть смягчены мгновенно. Всего несколько – четыре, три, даже два крупных голоса! – но не оказалось на Руси ни одного такого мыслителя, ни такого писателя, ни таких художников, ни таких профессоров, ни таких церковных иерархов. Как же гремели и разоблачали раньше! – а теперь замолкли все или тянули в унисон» (14:459,460).

*

В своем обзоре 20 лет царствования (8:333-414) Николай II достаточно много и впечатляюще говорит о постоянно нараставшей враждебнсти общества к власти, я ограничусь одной, очень ёмкой и выразительной цитатой (8:346): «В том был корень всех бед, что как только русский гражданин получал хоть начатки образования – он тут же непременно становился врагом правительства,  и никак уже ни лаской, ни таской его нельзя было от этого уклонить». Всё это резко обострил неудачный ход войны на Дальнем Востоке. «Как будто солнце России раскололось и гасло». После Ляояна он стал читать в глазах собеседников то, что мы можем не победить.

На место убитого Плеве назначил министром внутренних дел либерального князя Свтополк-Мирского. Поначалу это приветствовали. Но очень скоро газеты снова заговорили о «многовековом искусственном сне России», о том, что «поражения идут от правительства». «Вокруг вся печать и все умеющие говорить стали требовать, немедленных, во время войны, преобразований власти» (8:363).

Об ограничении монарха заговорили сразу почти открыто вслух, а «революционные партии кликали России военное поражение и террор». Святополк не разрешил самозваный земский съезд, но они собрались в Петербурге «неразрешённо, а вместе с тем и открыто, выработали свои пункты, по которым правительство не имело бы никакой власти – тот-час распространили пункты по всей России» (8:364). Совещания эти, если не целиком, то в большей части происходили на квартире В.Д. Набокова на Большой Морской. Будущий писатель наблюдал это историческое собрание в свои 5 лет и вспомнил о нём в «Других берегах», включая и полицейского агента, прятавшегося в кладовке. Участвовало 34 земца. Умеренные, начиная с Д.Н.Шипова, оказались в меньшинстве. Верх одержали радикалы. Иван Ильич Петрункевич (и везёт же нам на этих Ильичей!) – глава «Союза освобождения», позже (1909-1915) глава Кадетов – говорил, что с этого съезда начинается революция 1905 года. С ним можно было бы и согласиться, но с одним очень важным уточнением.

«Либералы не погнушались съехаться в Париже вместе с террористами и требовать уничтожения монархии» (8:364). Р.Пайпс («Струве-левый либерал») пишет об этом: «Монархический абсолютизм в России испустил дух после продолжавшейся год агонии, которая началась с так называемой парижской конференции оппозиционных и революционных партий в октябре 1904 года и завершающейся Манифестом 17 октября 1905 года» (на «октябри» нам тоже везёт). Он так и называл этот период «либералы у руля». В книге «Русская революция» (далее «Пайпс», номера книги и страниц по изданию М.2005) Пайпс называет конференцию «прелюдией» большого Земского съезда в Петербурге6-9 ноября 1904 года. К.Ф. Шацилло («К истории освободительского движения в России в начале XX в./История СССР, 1982, №4) описывая Парижскую конференцию, нисколько не опровергает это суждение Пайпса, хотя и пытается.

Полковник Акаси (до начала войны он был японским военным атташе в Петербурге) уже в первые месяцы 1904 года обсуждал с активным финским националистом К.Циллиакусом возможность объединения революционных и оппозиционных (либеральных) сил в России с помощью конференции, на которой они могли бы согласовать свои действия. Щедро финансировал финнов и других националистов, в том числе и саму конференцию. Финские и другие националисты предлагали от его имени финансовую помощь и революционным партиям самой России. Финский сенатор А.Мехелин сообщал об этой намечаемой конференции П.Струве в письме 5 марта 1904 года. Участвовали в конфенренции представители 8 партий. Из отказавшихся – самая крупная и влиятельная – РСДРП. Они сначала согласились 1 мая, а затем, в августе – отказались по настоянию Плеханова и Мартова. Основной мотив отказа – готовы бороться со своим правительством, но не готовы помогать японскому (как будто во время такой войны возможен такой баланс).

«Союз освобождения» был представлен П.Милюковым, П.Струве, П.Долгоруким и В.Я.Богучарским. Сам И.И.Петрункевич в конференции как бы не участвовал, поселился на другом конце Парижа, но со своими участниками конференции общался, её ход обсуждал. Эссеров представляли В.Чернов и хорошо нам теперь известный тайный сотрудник полиции Е.Азеф. ( Столыпин на заседании Думы 11 февраля 1909 года убедительно опроверг домыслы Лопухина о провокаторской деятельности Азефа в террористических актах 1904-1905 годов. До 1906 года он не был причастен к террористической деятельности и мог сообщать лишь сведения, полученные косвенно <8:189>). Так что полиция знала о ходе конференции достаточно много.

Конференция продолжалась 5 дней с 18 по 22 сентября (1-5 октября) 1904 года. Впишем эту конференцию в общее развитие отношений образованого общества с властью с середины 1904 года до начала 1905 года.

15 июня 1904 года террористом убит министр внутренних дел В.Н.Плеве. Общество восприняло его смерть с восторгом (История России. XX век. 1894-1939, под ред. А.Б.Зубова М.2009 <Далее «История»> с.122). Его сменил князь Святополк-Мирский. Царь согласился с предложением Мирского начать диалог с оппозицией. То, что левое крыло «Союза Освобождения» в середине сентября (начале октября) уселось за стол переговоров фактически с убийцами Плеве, было самым красноречивым из всех возможных ответов на мирные предложения Мирского. Либералы считали, что правительство уже слишком слабо, чтобы с ним стоило разговаривать. Его нужно было просто свергать, воспользовавшись его критическим положением.

В середине октября (начале ноября) состоялся упомянутый («II») съезд «Союза». Он призвал общественность к так называемой «банкетной кампании»

В начале декабря документы Парижской конференции были опубликованы в «Листке освобождения». Такие («странички») листки распространили по России в течение нескольких недель. В «Декларации» в первую очередь говорилось «о резком обострении политической борьбы в России». «С одной стороны быстрый рост оппозиционных и революционных сил, с другой – фактическая дезорганизация существующей власти и вырождение существующего режима делают вопрос о его ликвидации и насущным и своевременным». Вот так! Власть пора свергать! Это сформировано уже в середине сентября (начале октября) и лишь публикуется сейчас – к началу «банкетной кампании», чтобы знали, о чём и как говорить на этих банкетах. Теперь не только революционеры, но и либералы отказываются говорить с властью, даже если она согласится на свою «кастрацию». Этот листок,