публикации фельетонов в газете военных строителей. Затем протокол собрания и мое индивидуальное дело отослали в Первый отдел.
"Брали" гэбисты меня так:
Я бряцал на гитаре в малосемейке у Тани, где основательно уже прижился. Запивая горячим чаем стишки: "Доводу до вашего сведения: мой сосед что-то ночью жуёт. В темноте, как в подпольном неведении: что жуёт - хрен его разберёт.
Я и нюхал, согласно инструкции, и осторожно заглядывал в рот. Есть догадка: не русской продукции. А какой - хрен его разберёт...", скулил в двухкомнатном пространстве общей площадью 17 кв. метров.
Щёлкнул двумя оборотами замок входной двери, и в прихожую ввалились четыре офицера во главе с полковником Ковязиным, у которого глаза были выбелены, точно у мороженного омуля. На лычках у всех вместо щита, прикрывшего меч, падал с откоса гусеничный трактор. За спинами офицеров качалось в фокусе взгляда растерянное милое лицо Тани.
- Тебя же здесь не должно быть. Ты сказал утром, что уезжаешь на два дня к родителям, - будто оправдываясь перед офицерами, высказала она претензию: - Опять обманул?
Я покрутил над головой билетом на междугородний автобус, отъезжающим через час.
- Они потребовали ключи. Я не могла, я не знала, - вдруг разрыдалась Таня.
- Всё понимаю. Пожалуйста, не плачь! - ситуация казалась игрушечной. Гэбисты с помпой повязали государственного преступника.
- Молча-ать! - вдруг завизжал полковник сглазами мороженного омуля: - Не разговаривать и к дверной ручке не прикасаться!
- Чего вы орёте? - спросил я полковника: - Мне сейчас надо от страха навалить в штаны? Не волнуйтесь вы так. Типографию я уже сжег, а литеры закопал в надежном месте, - появился у меня повод немного покривляться. Всё-таки, не каждый день приходилось ощущать себя арестованным, провалившимся резидентом иностранной разведки.
Меня увезли на УАЗике в серое здание Комитета Гос. Безопасности. Там, на втором этаже, долго искали и настраивали допотопный магнитофон.
Смешно было наблюдать за суетой младшего офицерского состава: то у них нужного провода не доставало, то микрофоны фонили.
Вошел в кабинет еще один полковник и радостно объявил Ковязину:
- Изъяли целый мешок рукописей и самиздатовской литературы. Сейчас два отдела разбираются. Там и "Сказка о тройке", и "Гадкие лебеди", и благодарственное письмо Стругацких этому подонку. Интересные тексты песенок и повесть о нашей конторе "Глаз". В общем, если не на "вышку", то на 15 лет тянет точно. Пусть мажет себе лоб зеленкой. Он еще во всем не сознался?
- Нет, не сознался, - ответил я за Ковязина, - меня даже еще не пытали по техническим причинам. Куда-то иголки запропастились, и под ногти вгонять нечего.
- Ах, ты..., - наконец наградил меня своим взором сталинского сокола гражданин полковник.
- Стоп! Кажется, я с вами свиней не пас. Больше скажу, я никогда свиней не пас. Почему вы ко мне обращаетесь на "ты"? - растянув улыбку до затылка, полюбопытствовал я.
Мне нравилось кривляться, наверное, я впервые тогда устал упиваться своим рабством.
- Как бы вы не уворачивались, мы всё равно вас посадим. И - на долго, - грустно сказал Ковязин и вывалил на стол большую кипу доносов, едва другой полковник вышел из кабинета, хлопнув дверью: - Прочтите, что о вас пишут добропорядочные граждане.
Честно признаюсь: не догадывался, что такому огромному числу знакомых и не знакомых добропорядочных граждан я был интересен.
Кроме того, что я постоянно слушал вражеские голоса по радиоприемнику за пять рублей, установленному на кухне, как и в каждой советской семье, перелистывая вальяжно за завтраком любимую газету "Ю.С. Ньюс энд уорлд репорт", покуривая иностранные сигареты "Мадрас", слушая запрещенный "Пинк Флойд" и запивая эту горючую смесь антисоветчины американским наркотическим напитком под названием Кока и Кола, я между делом успевал не только клеветать всячески на советский строй, но даже покушался неоднократно на самое святое всего прогрессивного человечества и женщин - на Владимира Ильича Ульянова (Ленина). В частности, пытаясь оболгать вождя мирового пролетариата, я путем хитрого обмана внушал собеседникам, что Ленин болел страшным венерическим заболеванием на букву "С". Никто, конечно, не верил в бредни диссидента: одни затыкали уши, другие прижимали к сердцу все 13 параграфов морального кодекса молодых строителей коммунизма, но все, как один, старались дать достойный отпор, вооружаясь полученными за годы воспитания знаниями о демократическом централизме..."
Мне не хватило и двух часов, чтобы прочитать все доносы. Слишком много времени, сил и воли уходило на попытки не прыснуть от смеха, сдержать в лице трагическое выражение отловленного государственного преступника, которому было невдомёк, как гордо и уверенно стоят на защите границ своей любимой Родины чекисты.
А фамилии доносчиков - одно заглядение, впрочем, как у основной массы военных строителей войсковой части 68215 или спецстройтреста номер 17: В. Череп, В. Скелет и А. Могила - этих я знал, как офицеров военной комендатуры треста; В. Бурко, А. Фурдык и Г. Маципура - отсиживали свои места где-то на седьмом и девятом этажах, занимаясь политподготовкой в войсковых частях строительного горнизона.
Будто во исполнение самого страшного хохляцкого проклятия: "Чтоб тебе всю жизнь строиться!" - хохлы оккупировали весь военно-строительный трест. Более теплого местечка представить невозможно.
А, вот и ты, Сережа, хохол из Судака, старший лейтенант и второй заместитель секретаря Комитета Комсомола оставил свой инверсионный след:
"Довожу до Вашего сведения... Путем хитрого обмана проник... охмурил первого заместителя секретаря по идеологии Т. Г. Митину..., болезненный удар в самое сердце партийного комитета треста..., похабные песенки такого содержания:
Разложив пасьянс по регионам, делят, делят, делят поименно, пофамильно делят города: Брежнев, Устинбург, Кунай-Ата
Но мне удмуртские рожи дороже, чем сухие французские дрожжи, мне милее Удмуртская нация, чем поголовная устинизация.
За нос проведя через амвон пятилетку пышных похорон, так крепчает и взмывает вниз ваш погребательский социализм...
Можешь ты ответить мне, Сережа, почему твой прямой начальник, секретарь Юра, наотрез отказался писать на меня донос, а страшный прапорщик Куликов, просто послал подальше и секретаря парткома Н. Д. Украинца и его зама Л. М. Шумихину? Не можешь и не мог. Надо было выслужиться, срочно лизнуть и объявить: "Ну, кто еще хочет попробовать комиссарского тела?"
Проем приоткрытой двери заполнила вдруг плачущая Таня. Как она умудрилась проникнуть в недра КГБ? Впрочем, позже я убедился, что для неё вообще не существовало никаких преград, если за ними находились её любимые, дорогие и хоть что-то значащие для неё люди. Только за неё мне было тревожно - не за себя. Еще за два дня, когда к нам нагрянул участковый и потребовал, чтобы я предъявил документы. "Вы здесь не прописаны. Прошу покинуть помещение! Немедленно!" - настаивал он.
Документы я предъявить не успел. Таня доходчиво объяснила бдительному охраннику порядка о его правах и обязанностях о том, что вторгаться в личную жизнь в грязных сапогах - не к лицу советскому офицеру - и заставила его помыть за собой пол в прихожей.
- Что это было? - спросила Таня у меня, захлопнув за участковым дверь.
- КПСС требует, чтобы я ушел и больше никогда не беспокоил тебя.
- Только попробуй! Давно не хварывал?
Вечером, после первого дня допросов, я вернулся своим ходом домой с температурой 39 и 8.
- Меня один комсомолец в КГБ успокоил, сказав, что тебя не посадят, - сказала Таня, накладывая в тарелку жаркое с картофельным пюре. ( Позже этого комсомольца за "предательство" отправили служить в Верхнюю Солду).
- Я не помню, Таня, говорил я, что всю жизнь готов носить тебя на руках? - искренне продолжил я кривляться после вранья в КГБ перед любимой.
- Не меня, а нас. Приступай! Кстати, сегодня в парткоме мне выдвинули условие: или ты, или моё будущее, карьера.
Я спросила: "А у вас с головой всё в порядке?" - и написала заявление об уходе. Какой еще может быть выбор? Тебя променять на ничто?
- Ты где скрывалась, Таня? Почему я тебя столь долго искал?
- Тебя ждала. Это же так ясно!
Секретарь парткома Н. Д. Украинец ( отец его молдованин, мать - марийка, а сам он по национальности белорус), с нескрываемым удовольствием подписав моё заявление об уходе, сказал мне в напутственном слове: "Покуда Мимо жизни ты пройдешь, парень. Мимо жизни". Эту изжеванную хроническими идиотами фразу, он считал своим высшим риторическим достижением.
Точно подметил Ю. Онилов, на вопрос комсомольца:"Вот, все в тресте говорят украинец, украинец... А, что это - фамилия или национальность?"
- Вообще-то всюду украинец - это национальность. Но у нас в тресте - это фамилия! - гордо ответил любопытному комсомольцу Секретарь комитета Юра.
Двумя днями раньше секретарь парткома Украинец сказал о Тане: "Хорошая была идеолог, покуда. Жаль, что связалась с этим хмырём. Не уследили".
Оскорбления в свой адрес я всегда сносил спокойно, но когда задевали любимую, то будили во мне всех зверей сразу.
Пристально вглядываясь в Украинца, как в забавного, скорбного умом персонажа своего будущего романа "Пылевой Столп", я сказал напоследок, передразнив его:
- Покуда, мозг не напрягайте, этот рудимент вам еще может пригодиться в святой борьбе за развал Советского строя. Пока вы кормитесь у Власти, я могу быть спокоен: вы обязательно доведете дело до конца! И поправьте галстук - символ масонства - то Владимир Ильич на портрете начинает хмуриться.
Вряд ли Н. Д. Украинец что-то оскорбительное уловил из моих слов, а, тем более, усвоил.Он, действительно, был особью недалекой и постоянно обитал в двухмерном пространстве.
Таня призналась:
- Я прыснула от смеха, как ни пыталась себя сдержать, когда на заседании парткома Украинец обвинил тебя в распространении ЭКЗИСТАНЦИОНАЛИЗМА.
- Я и слова-то такого не знаю.
- А нечего было в рабочее время заниматься переводами Жана Поль Сартра и читать Альбера Камю. Шумихина спросила: "Это коньяк, что ли, такой? Он не только экзистанционалист, но еще и алкоголик?"
- Значит, будем соответствовать экзистенциалистам: пить коньяк и слушать героический рассказ Бакишевой о том, как ей удалось сохранить девственность до самой пенсии, благодаря партийной выдержке и самовоспитанию.
- Не смешно.
- А я не говорил, что с коммунистами и военными строителями всегда смешно, точно так же, как и с одним помешанным и безумно влюбленным в тебя козлом, исполняющим одну и ту же песнь. Трагедия - на лицо.
5.
Не помню точно когда, но скорее всего на следующем сеансе связи по Скайпу тезка Кузнецов спросил:
- До тебя у твоей Татьяны были мужчины?
- Никогда не задавался такими идиотскими вопросами пионерского возраста...
- Не ври! Мужик не может...
- Не перебивай. Ты не дослушал: Таня сказала, что ждала меня одного. И я в этом убедился. Можешь поверить: в дефлорации я разбираюсь.
- Ну, а романтические отношения? - не отставал тезка: - Наверное, были мальчики, вздохи, мечтания о семейном счастье с принцем и его белым
