умереть, но даже сам об этом не догадывался, что случилось? Гомункул пришел и убил тебя. Того, кто его создал. Кто был для него дороже всех на свете.
Услышанное пронзило алхимика навылет. Он замер, но быстро пришел в себя, удивляясь собственной стойкости.
- Здесь довольно сложно расстроиться.
- Выходит, всю свою жизнь я ошибался. Как же так… - Алхимик медленно пошел вдоль забора, к дыре, через которую прошел вол.
- Во многом ты поступал правильно. Как и все люди. Нельзя и не нужно всегда поступать правильно. Главное - не забывать ошибок.
Алхимик подошел к мирно стоящему волу и потрепал того по холке. Шкура животного была крепкая и жесткая.
- И именно поэтому в следующей жизни я ничего не буду помнить?
- Никто и не говорил, что будет легко. - Старик прошел со своей стороны к дыре и оказался рядом с ним.
- Но, если про переселение душ - правда, тогда как же христианство? Гомункул сказал, что разговаривал с ним, и что он даже что-то сказал ему обо мне.
Землепашец прошел дальше, оставляя на скошенной траве влажные следы грязи.
- В свое время ты все поймешь. Если сказать тебе сейчас, то эту истину не сможет забыть ни одно из твоих многочисленных воплощений.
- Тогда прошу, не говори. Кажется, даже сейчас я многое успел позабыть. Подумать, так это очень грустно - забывать то, ради чего когда-то готов был умереть.
Старик стоял к нему спиной, а потому алхимик не видел его взволнованного лица.
- А по мне, грустно принимать всерьез то, чьи свойства тебе неизвестны. Быть закованным в человеческую оболочку.
Алхимик обогнул вола и подошел к пахарю.
- Кажется, я почти все забыл.
- Значит, время пришло.
- Кем я буду на этот раз? В каком времени?
- Кто знает…
- Что ж, тогда мне… Туда?
Старик кивнул, тепло улыбаясь.
Он зашагал вперед, по еще мокрому от утренней росы лугу. Трава, выкошенная стариком возле его пахотного участка, здесь была нетронута, и буйно росла вверх, скрывая его ноги до колен. Иногда он опускал руку, чтобы смочить ее во влаге зеленых лепестков, а затем охладить этой влагой лицо и шею. Он не оглядывался, зная, что за спиной ничего нет. Солнце все не поднималось, и он так и брел через океан трав, пока, словно перед сном, не забылся и не рухнул на душистый покров из незатейливых цветков. Он перевернулся на спину, широко разложив руки. Немного посмотрел на лазурное небо, что виднелось над нависшими стебельками аквилегии и васильков. Нежность трав убаюкала его, и он закрыл глаза, намереваясь открыть их лишь через тысячу лет.
***
Черная туча, что с самого утра царапала серую сталь небес раздувшимся брюхом, наконец разродилась громом. Холодный ноябрьский ливень хлынул на улицы Понтуаза, превращая их в труднопроходимые болота. Натянув капюшон и поплотнее закутавшись, он шел к зданию бывшей тюрьмы, в которой сейчас проходил допрос уличенной накануне в колдовстве женщины. От этой слякоти его бросало в дрожь, последние недели все никак не удавалось сбросить ярмо отбушевавшей простуды, и ему казалось, что он медленно умирает. “Возраст” - меланхолично сказал человеку доктор. Несмотря на лихорадку, шел он быстро, может быть, чтобы поскорее спрятаться от дождя, так что молодой послушник едва успевал за шагом его все еще резвых ног. Где-то совсем близко сверкнула молния, вслед за которой послышался оглушительный рев грозы, что всегда рождал в нем неподдельный страх. Они быстро свернули в узкий проход, соединявший Восточную и Главную загаженной мусором небольшой улочкой. Их головы мелькали между деревянными навесами над когда-то стоявшими здесь бедняцкими палатками. Быстрый шаг перешел на бег, в некоторых местах они утопали в грязи чуть ли не по щиколотку, разбрасывая комья жирной земли. А вот и кирпичное низкое здание, в чьих подвалах допрашивали еретиков и последователей греха. Тяжелая дверь, окованная железом, взбухла от влаги, и он давно уже открывал ее плечом. Ворвавшийся внутрь ветер пронесся по тускло освещенным каменным коридорам, тревожа пламя редких настенных факелов, зажженных здесь по случаю грозы. Послушник с трудом закрыл дверь, и в воздухе повис звук дождя, барабанящего по крыше и окнам. Каждый шаг отдавался приглушенным эхом, за углом, стоя на лестнице, их ждал один из людей Борварда, видимо, чтобы проводить. Будто он не смог бы попасть в любое помещение этой темницы с закрытыми глазами. Что ж, зато у ведущего в руках был огонь, а сейчас тут, в подземелье, было особенно темно. За все время, что они шли, наблюдая широкую спину проводника, не было слышно ни одного вопля. Неужели Борвард ждал его, чтобы начать допрос? Он слышал, что женщина красива…
Слухи не врали - огненно-рыжие волосы, вымазанные сажей и слипшиеся от пота, все равно придавали ее лицу цвет буйной юности. Под правым глазом кровоподтек, разбитая губа чернела запекшейся кровью и при любом движении вновь начинала кровоточить, отчего девушка старалась держать рот закрытым, но разве это было возможно, когда над тобой склонился Борвард. Тонкие руки ее и стройные ноги были привязаны к столу, на котором она лежала, тугими кожаными ремнями. То, что ниже пояса, было обмотано тонким платком,, не достававшим ей даже до ребер, над которыми при каждом ее защитном движении колыхались упругие груди.
Она встретила вошедших пугливым взглядом зеленых глаз, будто бы опасалась, что кто-то сделает ей еще хуже. Послушник, скользнув взглядом по телу красавицы, стыдливо потупил взор. Заметив это, Борвард расхохотался, влепил девушке пощечину, после чего сказал юноше не млеть перед злом. Ее звали Феликайт - очередное доказательство тому, что судьбе не чуждо чувство юмора. Ему не очень-то нравилось присутствовать на подобных мероприятиях, но виду он не подавал, а потому был частым свидетелем подземных пыток. Борвард отдохнул, щелкнули его инструменты, и своды допросной наполнил жалобный скулеж и вздохи, но не крики. Феликайт стойко держалась, продлевая свои муки. Но никто еще из тех, кого допрашивал Свинцовый Инквизитор, не был оправдан, и спустя пятнадцать долгих минут, последние из которых человек порывался зажать уши, уста девушки выронили слова признания. Усталые зеленые глаза остановились на нем, словно спрашивая с него за все те ужасы, что таила в себе Франция. Крупная дрожь прошила его нутро, он сделал знак помощнику Борварда и стал подниматься наверх, навстречу молниям и ливню, которые были сейчас так некстати.
Этим днем дождя не было, но холодный восточный ветер пробирал до костей, потому людей на площади собралось немного. В глазах первых из небольшого столпотворения отражался огонь, что пылал под ногами Феликайт. Проявив милость, Свинцовый Инквизитор распорядился сперва повесить ее, а уже затем предать огню. Так что достопочтенным французским горожанам не доведется сегодня услышать воплей ужаса и мук, а останется довольствоваться запахом жареной плоти. Он стоял поодаль, но не сводил глаз с девушки. Никак не получалось избавиться от впечатления, будто они были знакомы всю жизнь. Это наваждение обрушилось на него еще во время казни, когда на ее шее затягивали петлю. Их глаза встретились, и с тех пор он не знал покоя. Неужели и правда ведьма? Но почему его, а не того, кто ее пытал? У него не было ответов - только тоска и смятение, что не мог развеять даже этот промозглый ветер. Потом нужно будет обратиться к кому-то из старших, очиститься от запятнавшей разум гнили.
Встретившийся по дороге домой коллега рассказал ему о безумном ученом, который утверждал, что земля круглая, да еще и вращается вокруг солнца. Посмеявшись вдоволь над больными фантазиями, они разминулись. Его ждал дом.
Снова лихорадило. Нагрянула слабость, ноги ломило от усталости. Выпив бокал красного вина, бутылка которого не могла кончиться уже третий день, он лег на кровать в надежде немного вздремнуть и восстановить силы. Засыпая, он представил в уме круглую Землю, висящую в пустоте и наматывающую круги вокруг Солнца. Почему-то он смог очень ясно вообразить циклопических размеров шар, покрытый голубоватой дымкой, на фоне которого все, что он знал и видел, неудержимо терялось и рассеивалось. Повсюду сверкали далекие звезды, на которые можно было смотреть, но которые нельзя было увидеть. И ярко-огненное Солнце, что полыхало в пространстве, полным мрака и холода...
Сон сгущался, заполняя остатки сознания.
Смешно.
