Квам и Гундос

спереди, как лапы у кошки,
которую собрались утопить. Гундос по этой части специалист. Вот-вот, при
взгляде на ее беспомощность у него глаза вспыхнули огоньком садиста. Он подошел
к Машке и, грубо тряхнув ее, так, что она развернулась грудью на ящики, и не
думал освобождать ее от бельевой веревки, а стал расстегивать ей джинсы.
Гундос, похоже, решил воспользоваться моментом.
Конечно, он положил пистолет рядом, чтобы стянуть с Машки брюки. Я увидел
взгляд девчонки. Ее лицо, прижатое к ящикам, было обращено на меня и в глазах
стояла такая мольба, что вспомнил о себе что-то важное. Я взял пистолет в обе
руки и нацелился на Гундоса, который страшно сопел:
- Отойди от нее!
Гундос даже не обратил внимания на мои слова: он упорно добивался своего. А я
словно кричал ему с улицы для собственного удовольствия. Такое невнимание к
собственной персоне никому не понравится. Я, слегка приподняв дуло «макарова»,
нажал на курок. Пуля прошлась рядом с ухом Гундоса. Но не это испугало его, а
шум выстрела. Это был грохот. Нам казалось, что сейчас развалится дом. Мой
товарищ развернулся ко мне. Такого изумления на его лице еще никогда не было.
Можно было подумать, что перед ним стоит американский коп с дымящимся
пистолетом. Я даже приосанился. Гундос рванулся, было, ко мне, но повалился на
пол от полуспущенных брюк.
Я его не боялся. Я научился никого не бояться. А уж когда в руках пушка… Да и
роль освободителя мне понравилась.
Вскоре у пленницы были свободными руки. Затем я развязал ее полностью. Девчонка
лет четырнадцати торопливо подтянула к поясу джинсы. И тут же встала к стене,
готовая отбить новую атаку.
- Садись, - сказал я, - Гундос тебя не тронет. - Правда, Геннадий?

Гундос зашмыгал носом и
отвернулся. То, что, мы над ним не смеялись, когда он упал голой задницей на
цементный пол, польстило его самолюбию. А пушку я уверенно держал в руках,
будто с пеленок бутылку с прикормом. Притом он уже знал мой характер: спуску я
никому не даю. А уж тем более ему и тогда, когда называю его по светскому
имени.
- Тебя Машей зовут? – спросил я.
Она села и долго не отвечала. Я тоже молчал.
Она смотрела на Гундоса, и губы ее подрагивали, словно она неслышно
выговаривала ему все, что у нее накопилось.
Наконец она перевела взгляд на меня и сказала буднично, словно ничего не
произошло:
- Если тебя отмыть, то будешь выглядеть красавчиком. Ты даже мне кого-то
напоминаешь?
Ну, вот, начались бабские штучки. Я нахмурился. Она была права, меня надо
отмыть и отдать родителям. Но их нет, и я никому не нужен. Даже тетке в
Мичуринске.
- Ладно, вспомню, скажу. Меня зовут Леной. – Девчонка бросила на Гундоса
гневный взгляд. – Если отец узнает, что ты собирался меня насиловать, то по
тебе плачет его ружье двенадцатого калибра. Он на кабанов с ним ходит. Если не
он, то я сама это сделаю!
Я сразу вспомнил недавний фильм «Ворошиловский стрелок». Гундоса стало жалко. И
я решил накопить ему денег для девочек, что б он с ними на полную катушку!
- Он больше не будет, - сказал я за Гундоса. - А ты кто? Тебя Конопля назвал
Машкой. А откуда тогда Лена?
- Если поможете, то скажу кто я.
Я кивнул головой так, что стало ясно: ручаюсь за двоих.
- И, если, - девчонка поставила второе условие, - отдашь пистолет …
- Он мой, - наконец у Гундоса прорезался голос.
И я не собирался пасовать перед девчонкой, хотя она начала мне нравится.
- Он его, - сказал я и демонстративно отдал «макаров» Гундосу.
Тот миролюбиво положил пушку в задний карман брюк. Но на предохранитель не
поставил.
Лена усмехнулась:
- Прострелишь себе яйца. Эти олухи выкрали не ту, что хотели. Маша дочь
помощника президента. А я у них живу с мамой. Она у них убирает, готовит. Одним
словом, хлопочет по хозяйству. А я за Машей хожу…



Едрена вошь, как говорил мой
покойный дед, вон куда Конопля со Стинолом залезли! Шаблоны!
- А где отец? – спросил Гундос.
Он помнил об угрозе.
- У меня нет отца. Но отец Маши его заменит, если что со мной случится!
У Гундоса вопросы сами собой исчезли. Он уже по-другому разглядывал девушку. У
нее были шикарные русые волосы и серые глаза. Нос не большой, но с гордо
вздернутым кончиком.
- Меня ищут. Перед выходом из бассейна я позвонила маме.
- А почему они схватили тебя? Они что, Машу не знали в лицо?
Впрочем, вопросы ненужные. Я понял, что Лена взяла куртку Маши. А подружки,
наверняка, похожи друг на друга. Так часто бывает в бразильских сериалах. Да и
в любых мыльных сериалах.
И снова внимательный взгляд в мою сторону.
- Эти олухи, – она явно имела в виду Коноплю и Стинола, - взяли правильно. На
меня преднамеренно показали им, выдавая за Машу…
- Ты подставуха?
Это сказал Гундос, и заработал очко за изобретенное слово.
- Дублер. Или двойник, - поежилась Лена.

Подумал: во как зарабатывают
на жизнь люди!
Стало жалко и ее, и неизвестную маму-домработницу, но Лена тряхнула головой,
мол, не так уж все и скверно:
- Я учусь в гимназии вместе с Машей. У нас все одинаковое.
Она замолчала и спустя минуту добавила с нескрываемым тщеславием в голосе:
- Я лучше Маши учусь!
Это было понятно. Вообще у меня появилось такое ощущение, что я про этих
Лену-Машу все знаю. И понимаю не только Лену, но и ее маму. Вот представьте меня
ее маме, и я скажу: «Я вам сочувствую, мадам»! Только причем «мадам»? Ну, да,
если голосом Ливанова из «Карлсон и Малыш».
- Вы меня сейчас выведете? – спросила Лена.
Мы с Гундосом переглянулись. И кивнули друг другу. Прекрасное взаимопонимание!
Я рад, что Гундос не стал ни насильником, ни пособником Конопли. И что я сам не
стал его соучастником.
Мой друг подошел к двери. Прислушался. Он замер, медленно поворачивая головой,
ушами, словно локаторами выискивая звуки улицы. Вроде тихо. Лишь был небольшой
шорох. Вероятно, птичка? Какая птичка ночью? Наверное, кошка или собака
проскочили. Или на втором этаже полупустого дома щелкнули выключателем. Словом,
никого.
Гундос прицелился под углом к стене в загнутые гвозди, которые держали на двери
с той стороны одну из ушек для навесного замка, и спустил курок.
Звук выстрела был послабее первого, которым я напугал Гундоса, но мы с Леной
инстинктивно прижали ладони к ушам. И в это время случилось такое, что никто из
нас не ожидал.
За дверью кто-то взвыл раненым зверем, затем грязно и смачно выругался и резко
дернул ее на себя. Замок звякнул о стену. Мой друг от испуга выстрелил еще раз,
никуда не целясь, просто опустив дуло вниз, но тут же был сам отброшен другим,
более мощным автоматным выстрелом к стене подвала. И в «пещеру» ворвалось с
полдюжины людей в камуфляжной форме.
Первым был коренастый мужик в спортивном костюме и кожаной куртке. Глаза у него
бешено вращались. И было отчего: в его щеке торчала щепка от двери, как
кузнечик, плотоядно вцепившись в кожу. Она на глазах пропитывалась кровью.
Прежде чем я обратил внимание на короткоствольный автомат, нацеленный на меня,
я заметил, как грязный тонкий свитер прилип к груди Гундоса темным пятном. А
сам он сидел у стены с открытыми глазами и ртом.
Все это было похоже на кадры с замедленной съемкой о гибели одного из любимых
героев фильма об индейцах и их белых друзьях. Я замер, но тут же получил в
грудь сильный удар, затем еще по затылку, когда падал, и провалился в темноту.
Этот провал сопровождался криком того мужика: «Ты цела, девочка? Ты цела, ты
цела…» Так и хотелось ответить, что она не-цело-не-цело-не-целовалась.

Очнулся я от тряски в машине. Она неслась с бешенной скоростью по предутренней
Москве. И когда остановилась, меня, было, вышвырнул, но тут же подхватил
здоровый мужик в камуфляже и, закрыв мне глаза лапищей, понес под мышкой по
долгим и гулким коридорам какого-то учреждения, один раз спустившись вниз по
ступенькам. На нем был жесткий жилет с кармашками, которые вжимались в мой
живот. Но один из кармашков, почти за спиной, оттопыривался. Левая рука у меня
свисала. Ей-то я вытащил нож с кнопкой так, что громила не заметил.
Наконец он толкнул ногой обитую блестящей жестью дверь и внес меня в комнату. Я
оказался на узкой кушетке. Такие ставят в процедурных кабинетах. Еще был стол,
на котором светила настольная лампа с большим круглым колпаком, который
ограничивал яркий круг света. Его линия ломалась при спуске от стола к табурету
и падала на пол, почти к моим свисшим с кушетки ногам небольшим сегментом.
Громила ушел, а через минуты две вошел какой-то военный. По одной, средней
величины, звездочке на погонах – майор.
Он подошел ко мне:
- Вставай, малыш, садись, поговорим.
Сам сел на табурет и предложил:
- Куришь?
Это не вязалось с почти ласковым «малыш».
В его руках оказалась пачка Мальборо.
Я отрицательно покачал головой. Я курю, но редко. Конечно, неплохо бы подымить
после того, что произошло – перед глазами стояла сцена расстрела Гундоса, но
брать сигарету из рук явного врага я не стал.
- Жалко дружка?
Вот сволочь, майор читал мои мысли.
Я насупился и отвернулся, боясь, что покажутся слезы.
- Его отвезли в больницу, там спасут.
Это было как проблеск на закате перед тем, как солнце окончательно утонет за
горизонтом. Дальше ночь. И я не поверил. Все произошло мгновенно, но перед
глазами стояло расширяющееся темное пятно на груди сникшего в углу Гундоса. Оно
было под сердцем.
- Ему не надо было стрелять. Да и стоять с оружием.
Майор выпустил струю дыма, которая вышла длинным штопором. В другой момент я бы
восхитился и попробовал повторить.
- Да, не надо было стрелять, – повторил майор, – и тогда, на ВДНХ.
Я не понял.
- Зачем твой дружок стрелял в Сочнева?
В какого Сочнева? О чем он?
- Тебя-то как зовут?
- Квамом…
- Чем, чем?
Я пожал плечами.
- Кличка из кино про Ван Дама?
Тоже мне, грамотей, из «кино»!
- Ладно, дружок, - майор встал и указал на освободившийся табурет, -
пересаживайся. Поговорим всерьез. Пошла стенограмма.
Это он в сторону неосвещенной стены. Только сейчас я заметил там сидящую
женщину. Перед ней был маленький столик с монитором компьютера. Женщина нажала
на кнопку, он засветился. Все продумано по секундам.
- Имя?
- Василий.
Глухо заклацкали клавиши набора.
- Фамилия?
Не знаю, сколько прошло время, но много. Много потому, что майор успел со мной
говорить и ласково, вкрадчиво, как Гундос, когда просил доесть мое мороженное,
и кричать, не выбирая слов. Тоже как Гундос, когда тот косил под блатного, если
нас окружала чужая пацанва. Но мат майора был грубее. Стук секретарши на это
время прекращался, словно дятел отрывался от ствола дерева и смотрел в небо.



Майор успел хорошенько
потрясти меня за шиворот, как котенка. Краем глаза я заметил, что женщина
вытирала платочком глаза. От меня требовали признания, что мы с Гундосом
уложили Сочнева.
Я бы признался, если бы знал, кто такой Сочнев, которого, оказывается, завалили
на одной из аллей ВДНХ, а пушку выбросили. Майор твердил, что пистолет был у
Гундоса. Он тыкал мне в лицо фотографией, на которой мы были у ворот выставочного
комплекса.
Выглядели мы подозрительно. Полусогнулись. У Гундоса оттопыривался карман.
Удивительно, про девчонку майор ни разу не спросил. Словно ее не было в
«пещере», когда ворвался спецназ. Ему подавай Сочнева!
- Все равно расколешься, маленький паршивец, - наконец с полной уверенностью
заверил меня особист.
Я