Осеннее солнце, если стать к нему спиной у самого подъезда, где не было ветра, еще вполне ощутимо пригревало. За домом на аллее листья с нижних ветвей деревьев облетели. И сквозь кружева тонких черных прутиков, словно по солнечным лучам скользили с высоты пестрые листья. За домом на аллее все лавочки, как насесты в курятнике, были заняты пенсионерами.
Она очень любила и этот сквер, и эти деревья, и эти лавочки, и пенсионеров… Потому что это все и было ее жизнью. Ей просто нравилось наблюдать жизнь. А после того, как ее сократили на работе за ненадобностью и назначили пенсию по старости, она уж который год предавалась этому своему любимому занятию – наблюдать.
Она как-то все пыталась вспомнить, когда же это началось. Когда она перестала «рулить», когда сошла с дистанции? Есть же люди, что управляют своею жизнью, как автомобилем: сами выбирают направление движения; сами решают, где ехать по прямой, а где свернуть и объехать препятствие; когда прибавить газу, а когда притормозить…
Помнится, в детстве она умела требовать что-то от родителей, умела сама выбирать игрушки, одежду. Сама определяла в какие кружки записаться и на какие факультативы ходить… Ей нравилась химия, и она сама выбрала химфак Университета. И именно там она встретила Веронику, Нику, безголовую Богиню Победы… Дружить с Никой было престижно: красивая, самоуверенная москвичка, дочка «крутых» родителей. Ей тогда показалось, что руль машины судьбы можно доверить другому. Сиди себе на пассажирском сидении и не напрягайся. Её водили на тусовки, возили отдыхать, ей дарили наряды с плеча Богини Ники, да какие наряды… В ее жалком Подмосковье таких никто и в глаза не видывал… Конечно, она писала за подружку контрольные, курсовые, сделала ей диплом… А потом оказалось, что автомобиль Ники уехал в светлое будущее, а она сидит на обочине…
Пришлось вернуться домой. Единственное место работы, которое она смогла найти - учитель в школе. Через два года мучений, нервотрепки и претензий со всех сторон, она сдалась. Ну, не могла она управлять таким количеством активных и шумных детей, физически не могла. Когда умерли один за другим папа и мама, гордившиеся ею и ее университетским дипломом, отпала нужда притворяться. Она уволилась, продала большую родительскую квартиру, папину машину, гараж, сняла с книжек все накопления и купила маленькую квартирку в дальнем спальном районе любимой Москвы. Устроилась лаборантом в техникум, на полторы ставки и поняла, что счастлива. Ей нравилось мыть лабораторную посуду, готовить демонстрацию незамысловатых опытов, быть незаметной и наблюдать, наблюдать, наблюдать…
Никто и не предполагал, сколько тайн других людей было ей известно. Она знала кто кому симпатизирует, а между кем «производственный роман», кто с кем против кого дружит, кто кого после работы увозит, подвозит, развозит. Она додумывала подробности, представляла то, что не видела, в лицах и красках, и проживала чужие отношения, как свои.
Все ценили ее безотказность. Посидеть в кабинете на контрольной, пока преподаватель сходит перекусить или на перекур? Открыть аудиторию и прикрыть опоздание педагога? Подменить на вечер заболевшего вахтера? Пожалуйста! Конечно! С радостью!
Её сократили, когда начался очередной кризис, а ей так кстати исполнилось 55 лет. Отметили, поздравили и сократили, чтобы ещё полгода она получала и зарплату, и пенсию…Ей даже дали грамоту. И… забыли. Ну, и хорошо!
Весной, летом и осенью у нее была эта аллея. Зимой – окно, глазок на лестничную площадку и хороший слух. Она ни с кем не делилась чужими тайнами, потому что кроме них у нее ничего не было.
В сквер иные приходили в поисках собеседника. Они сразу бросались в глаза, так как были беспокойны, навязчивы и бегали от одной лавочки к другой. Им не нужны были такие же «говоруны», они нуждались в слушателях, поддакивающих, заинтересованных и сочувствующих. С нею тоже пытались заговаривать, но она улыбалась и молчала. Безответный слушатель у каждого из «говорунов» был и дома: холодильник, зеркало, кот, в конце концов… Она молчала, и они быстро от нее отставали, устремляясь дальше, к новым ушам и сочувствию.
Другие приходили сюда, как на тяжелые работы. Для них было подвигом дойти до аллеи. Они буквально падали на первую лавочку, тяжело дыша и закидывая, как горнисты, головы. Преодолевая боль или одышку, а чаще и то, и другое, они упорно шли от лавочки к лавочке до конца аллеи, а затем, охая и стирая пот со всего лица, возвращались. Эти были сосредоточены на себе, на преодолении себя. С аллеи их кто-нибудь уводил, помогая преодолеть самый главный отрезок пути - к двери родной квартиры.
Еще была категория молодящихся стариков и старушек, выходивших в «свет» пофлиртовать. Эти были самые забавные. Они наряжались, украшали себя аксессуарами в виде невероятных шляп и шляпок с вуалью и без, цветочка в петлице, шейного платка, зонтика-трости… Изобретательности их не было предела. Престарелые кокетки подводили глазки, рисовали себе бровки и родинки, наносили на губы жирную помаду, которая по морщинкам поднималась, стремясь добраться до носа (губы при этом напоминали детский рисунок солнца с лучами), пудрились и сами себе казались неотразимыми. Мужчинки-жуиры, как женщины, красили остатки волос на голове, а при полном их отсутствии подкрашивали ухоженные усы. В руках предпочитали держать трости, журналы, свернутые в трубочку, небольшие кожаные сумки из прошлой жизни. Они громко говорили и вызывающе смеялись, как подростки-переростки. От молодящихся всегда сильно пахло одеколоном или духами, что парадоксально усиливало запах старости…
В середине аллеи, где была разбита круглая клумба, собирались на своих лавочках шахматисты, доминошники, картежники. Они приносили с собой легкие раздвижные столики и стульчики, шахматные доски, плотные ровные картонки. Появлялись и расходились почти одновременно, по договоренности. У них была своя, насыщенная соревнованиями и турнирами жизнь.
Отдельная жизнь была у собачников. Эти могли говорить о своих питомцах часами и различали друг друга по кличкам и породам собак: хозяин болонки Дези, хозяйка двух рыжих чау-чау, «папа» московской сторожевой Маруси…
Еще одну группу составляли бабушки и дедушки с внуками до шести - семи лет. Этих было мало и с каждым годом становилось всё меньше. К ним примыкали мамы с колясками.
Во всех этих группах по интересам были люди довольные собой и жизнью, спокойные и благостные; были такие, что всем были недовольны, а во всем хорошем видели приметы плохого; были агрессивные «ругатели» всего нового и неисправимые оптимисты.
Жизнь вокруг бурлила, будила фантазию, приоткрывала скрытые пружинки поступков людей. Она все впитывала, классифицировала, обобщала, пропускала через себя. Это были те соки жизни, в которой она не участвовала, но которые питали ее.
Поздней осенью она всегда болела. Вот и последнее время по утрам кружилась голова и в груди поднималось будто какое-то беспокойство. Но пропустить может быть последний солнечный день на аллее, на своей лавочке, она не могла.
Её развеселило предположение очередного «говоруна», что она немая… Как вдруг мир закружился вокруг нее безумной каруселью, небо опрокинулось и уставилось в ее открытые невидящие глаза…
- Вызовите скорую!
- Женщине плохо!
Прежде чем навсегда потерять сознание она в восторге поняла, что она… ОНА стала событием в жизни аллеи, где так любила наблюдать жизнь
