Мой первый живой поэт (эссе)

  Помните это детское восприятие великих имен? Это почтение к умершим?
Большая домашняя библиотека – парад памятников. Собрания сочинений, стоящие в ряд за стеклом. Огромные тяжеленные фолианты на нижней полке. Когда мы с братом использовали их в наших разнообразных играх в качестве книгам несвойственном, нас ругали и всячески стыдили.
  На ночь мама рассказывала наизусть сказки в стихах А.С. Пушкина, папа - свои любимые сказки об Италии М. Горького.
Я не любила читать великих мертвецов, и меня пугали беспросветным будущим неуча, «не имеющего идеалов».
  И вдруг в дом принесли маленькую, почти квадратную книжку. На черном переплете серебристая буковка «а» (не заглавная, а строчная), внутри буквы – крохотное алое сердце. Родители читали и перечитывали эту книжечку, спорили, смеялись… Когда их читательское возбуждение утихло, книжку вручили мне. Мне! Обычно первым что-то новое читал старший брат. Я была удивлена. Интрига достигла апогея, когда отец сказал:
- Хочешь познакомиться с живым поэтом? Вот читай. Андрей Вознесенский. «Ахиллесово сердце».
  Первое стихотворение, открывающее сборник - «Плач по двум нерожденным поэмам» - я читала почти месяц. Пятая – восьмая страницы самые ветхие в этой книжице, самые зачитанные. Я постигала язык поэзии, расшифровывала метафоры, перекладывала умозрительные образы на ритм трепещущего уязвимого сердца, ахиллесова сердца, потому что другим эту поэзию нельзя было постичь.
  1967 год. В школе мы учим стихи В.Маяковского, М.Исаковского, поем «Гренаду» М.Светлова, моя подружка на сборе пионерской дружины, рыдая, читает «Смерть пионерки» Вс. Багрицкого. А дома…

На черной Вселенной любовниками
отравленными
лежат две поэмы,
как белый бинокль театральный…

  В маленькой книжице жил, пульсировал, обжигал гортань чистым кислородом другой мир. В нем «убитые горем дороги» дыбом вставали над городом, потому что оплакивались несбывшиеся мечты, нереализованные планы, нераскрывшиеся таланты.

Минута молчания. Минута – как годы.
Себя промолчали – все ждали погоды.
Сегодня не скажешь, а завтра уже
не поправить.
Вечная память.

  О, какой я ощущала восторг, когда, продравшись через частокол метафор, незнакомых слов и имен, пережив шторма рваного ритма, перешагнув ступени строк, мне удавалось добраться до сути стихотворений, в которых не было ничего привычного.
  Эту маленькую книжицу я читала дольше, чем четыре тома «Войны и мира», потому что это было написано о мире, где я живу, и о войне красоты, поэзии, человеческих чувств с бездушием, жестокостью, агрессивностью серости и хамства.
  Это Андрей Андреевич Вознесенский познакомил меня с мифами древней Греции, с Борисом Пастернаком и Семеном Кирсановым, с Эрнстом Неизвестным и Мерлин Монро, Ф. Г. Лоркой, В. Солоухиным, Б. Ахмадулиной…
Вознесенский мне совсем по-другому рассказал о трагедии разрушенного землетрясением Ташкента, о техническом прогрессе, который может превратить человека в робота, об ослепленных железом строителях храма Василия Блаженного, о жизни, о смерти, о любви… О ЛЮБВИ!

Наши спины – как лунные раковины,
что замкнулись за нами сейчас.
Мы заслушаемся, прислонясь.
Мы – как формула жизни двоякая.
…………
Мы как сосуды
налиты синим,
зеленым, карим,
друг в друга сутью,
что в нас носили,
перетекаем.
…………
Противоположности свело.
Дай возьму всю боль твою и горечь.
У магнита я печальный полюс,
ты же – светлый. Пусть тебе светло.
Дай тебе не ведать, как грущу.
Я тебя не огорчу собою.
Даже смертью не обеспокою.
Даже жизнью не отягощу.

  Я читала стихи, которые легко перетекали, меняя ритм, которые вдруг становились верлибрами или поэтичной прозой. Суть определяла форму, довлела над нею, поглощала меня, заставляя не замечать переходов.

Я был пророчески смешон,
но наш патрон, мадам Ланшон,
сказала: «0-ля-ля, мой друг!..» И вдруг —
город преобразился,
стены исчезли, вернее, стали прозрачными,
над улицами, как связки цветных шаров, висели комнаты,
каждая освещалась по-разному,
внутри, как виноградные косточки,
горели фигуры и кровати,
вещи сбросили панцири, обложки, оболочки,
над столом
коричнево изгибался чай, сохраняя форму чайника…

  Это было даже не чтение, а захватывающее путешествие в необыкновенный мир. Поражала всеобщая взаимосвязь событий, чувств, поступков, предметов и явлений, где совсем не обязательно человек - центральная фигура, где только что придуманные слова казались единственно возможными, а древняя история современней вчерашнего дня. И еще я поняла, что боль может быть синонимом жизни и что поэтом становится только человек с «ахиллесовым сердцем».

В час осенний,
сквозь лес опавший,
осеняюще и опасно
в нас влетают, как семена,
чьи-то судьбы и имена.

  Вот таким осеняющим семенем влетело в меня имя Поэта.
  Когда 1-го июня 2010 года  СМИ сообщили о смерти А.А.Вознесенского. я нашла в шкафу старенький сборник его стихов: «Ахиллесово сердце» ИХЛ Москва 1966. Открыла и почувствовала - жив. Он для меня и во мне жив.
  Не может умереть мой первый живой поэт.