1.
Воспоминания из моей предыдущей жизни начали впервые всплывать в памяти не так давно, когда я уже учился в старших классах.
Сначала это были отдельные картинки, ярко встававшие перед мысленным взором независимо от того, были ли закрыты мои глаза или нет. Если закрыты, то картинка была полноразмерной, занимая все пространство вокруг меня, если открыты – то она мерцала не очень четкими контурами рядом с тем, что видели глаза.
Позже статические изображения сменились динамическими фрагментами чудесного фильма воспоминаний. Нет, я не сразу понял, что это воспоминания, сначала пугался, относя изображения к разряду видений, какой-то ненормальности функционирования сознания, сжимался, напрягался, гнал их. Но со временем к видеоряду добавились воспоминания об ощущениях, от которых и теперь перехватывало дыхание и замирало сердце. Вот тогда-то я окончательно поверил – это эпизоды из моей предыдущей жизни, которые по чьей-то ошибке, недогляду не были безвозвратно стерты, уничтожены.
Теперь я уже с нетерпением ждал волнительных моментов, возвращавших меня во времена, предшествующие моему рождению человеком.
2.
Мне повезло родиться в полноценной и обеспеченной семье, хотя это я понял гораздо позже, когда подрос и начал общаться с детьми во дворе, а потом и в школе. Видел, что далеко не каждый из них может похвастаться благополучием своего дома, я имею в виду не только материальную сторону жизни.
Поначалу для своей мамы, которая только-только вышла из возраста, в котором девчонки еще играют в куклы, я был, как теперь понимаю, в большей степени игрушкой, а не живым человеком. Этому во многом способствовал мой маленький рост. До сих пор стою на уроках физкультуры в самом конце шеренги одноклассников, я ниже даже большинства девчонок. Мама меня одевала как на выставку, баловала, тискала, дурачилась, но перед тем, как пришло мне время идти в школу, родилась моя сестра – Светка, и именно она стала новой маминой игрушкой, а я отошел на второй план, хотя размерами еще вполне мог сойти за очень крупную куклу.
Папа намного старше мамы, он не имел ни одной свободной минуты, чтобы заняться мной, а потом и Светкой, он зарабатывал деньги, делал то, что у него лучше всего в жизни получалось.
Еще в моем младенчестве мама стала называть меня: «Мой птенчик», сначала это услышали дети во дворе, и ко мне крепко прилипло прозвище «Птенец», а в школе уже сократилось до «Птен».
Нельзя сказать, что ребята меня сильно обижали или доставали, они скорее меня игнорировали, не замечали. Поначалу это было потому, что я в силу своей врожденной физической слабости не мог принимать участия во многих играх. Но, как теперь думаю, изоляция была не только из-за моего маленького роста и щуплого сложения, но еще и из-за моего замкнутого, необщительного характера. А характер таким формировался под воздействием игнорирования со стороны сверстников. Получался некий замкнутый круг, в котором я и жил, чувствуя себя не очень уютно.
Когда пришли воспоминания из предыдущей жизни, и я научился в них ориентироваться, анализировать и обдумывать, понял причину отсутствия уюта и удовлетворенности, казалось бы, благополучной жизнью.
В той прежней жизни я был один, хотя зимой мы и прибивались друг к другу, создавая такие временные команды, чтобы легче было пережить холодное и голодное время. Но в этом объединении был исключительно рационализм. Да, мы и не имели чувств, кроме, может быть, чувства опасности, боли, голода. Но никто из нас никогда не ждал друг от друга какого-то сочувствия, понимания. Поэтому не было и разочарования, от их отсутствия. Плохо, что что-то не получаешь только, если ты этого ждешь, на это надеешься. Тогда в той жизни я, конечно, этого не знал и не понимал. Смог это сформулировать для себя только теперь, когда стал человеком.
В той жизни я был еще молод, чтобы обзавестись парой, у меня там ни разу не появилось потомство. Думаю, что погиб я там в молодом возрасте, потому что не было ни одного эпизода из более зрелого. Во всех фрагментах той жизни, которые мне являла память, я был молод, силен и абсолютно свободен, ни от кого не зависел, ни от кого ничего не ждал.
Когда Светка подросла и пошла в школу, мама и к ней несколько охладела, свалив дочкины домашние задания на меня. Я занимался с сестрой каждый день, благо сам тратил мало времени на свои уроки, учеба мне давалась легко, в вот для Светки была камнем преткновения. Хоть и не хорошо так говорить о близких, но она была глупа, зато в отличии от меня имела уйму подруг, была хорошо сложена, красива и являлась центром притяжения для девчонок, а потом и мальчишек двора и класса. От них-то она и переняла пренебрежительное ко мне отношение, считая, что я обязан с ней заниматься, но чувства благодарности мои усилия у нее не вызывали.
Классу к шестому или седьмому я нашел увлечение, которое тогда еще было мне не понятно, но которое позволяло мне заполнить пустоту вокруг себя.
В те годы мальчишки сделали открытие – выход на крышу соседней девятиэтажки не запирается, и многие игры и посиделки перекочевали из двора на эту необъятную плоскую поверхность со множеством будок лифтовых, вентиляционных шахт и укромных закутков.
Пристрастился и я там проводить свое свободное время, уединяясь где-нибудь в дальнем от шума компаний конце крыши, раскладывал краски, открывал новый чистый лист альбома и рисовал небо. Почему-то только именно это занятие приносило мне покой и чувство тихой радости.
Сначала я рисовал небо таким, каким видел его со своего места, а, после появления воспоминаний о предыдущей жизни, начал рисовать его таким, каким видел тогда – изнутри.
Как-то днем, примерно полгода назад, вся в слезах прибежала Светка домой, где был только я. Она выглядела такой несчастной, что у меня даже сердце сжалось. Я обнял ее, прижал к себе:
- Что случилось?
- Я не хочу жить!
- Ты что!?
- Он меня не любит! Он обозвал меня дурой!
- Успокойся, ты о ком?
Мы сидели с ней на диване в гостиной, и она изливала мне душу, рассказывая о своем первой детской влюбленности, которая разбилась о скалу мальчишеского равнодушия и примитивизма. Я же, изобразив взрослую разумность и поучительность, начал вещать фразами из виденных кинофильмов:
- Светка, не отчаивайся, у тебе еще вся жизнь впереди. Таких Сашек будет еще вагон и маленькая тележка. Вот вырастишь, пойдешь по улице, а они все будут перед тобой штабелями падать. Ты же самая красивая! - я долго развивал свою мысль, а потом, увлекшись, брякнул. - А потом будут еще другие жизни, может вообще принцессой станешь.
- Какие жизни? - с изумлением посмотрела на меня сестра.
- Ну не знаю, разные, мы же живем не в первый раз. Вот я знаю про свою прежнюю.
- Вадичка, расскажи! – затеребила она меня за рукав. – Ну же, давай!
Слез уже не было и в помине. Я не сдержался и рассказал:
- Понимаешь, Светка, я в прежней жизни был птицей. Вороном. Я летал, я так летал…, - у меня самого перехватило дыхание так явственно во мне всколыхнулись ощущения парения, даже картинка перед глазами встала: далеко внизу парк, куда-то спешат маленькие фигурки людей, снуют крохотные автомобили, а я, расправив мощные крылья, кружусь внутри неба.
- Ты был вороной?
- Вороном.
Мы долго просидели в гостиной, я рассказывал и рассказывал. Первый раз делился своей тайной, мне становилось легче, слыша собственные слова, еще больше сам убеждался в реальности того, что знал до этого только я. А еще мне казалось, что тает лед, который был в отношениях между мной и сестрой, и я наслаждался этими минутами.
Уже через день, когда я вошел в класс, мальчишки дружно закаркали, махая руками, изображая крылья. Слухи распространяются с бешенной скоростью. Как я потом узнал, Светка поделилась услышанным от меня только с двумя подружками во дворе, хотя клялась хранить тайну. Через день знал весь двор и вся школа.
Теперь, кроме Птена, я стал Вороном и Каркушей.
- Эй, Вадик, - кричал Витек, - накаркай математичке какую-нибудь болячку, в лом писать контрольную!
С Витьком у нас были непростые отношения. Он, пожалуй, единственный из ребят не просто меня игнорировал, а наоборот пытался задеть, оскорбить, обидеть, подначить при любой возможности. Когда я встречался с ним взглядом, то каждый раз видел в глазах мальчишки недобрый огонек. У меня же только один его вид уже вызывал внутри неприятное ощущение, заставлявшее сжимать кулачки, опускать голову и отходить в сторону.
У Витька был бультерьер, которого хозяин с собой везде таскал. Они были чем-то похожи, у обоих тупые выражения морд и маленькие поросячьи глазки. Как я ненавидел этого противного пса. Сколько раз покрывался холодным потом и чуть не падал в обморок, когда слышал за самой своей спиной его лай и крик Витька:
- Ну-ка, Арчи, сожри этого Птенчика! – а потом хохот.
В тот день, когда стало известно о Светкином предательстве, я зашел вечером в ее комнату:
- Зачем ты разболтала? Ты же обещала!
- Ой, Вадик, не смеши, все же знают, что ты ненормальный. Никого не удивить этим. Мало ли что обещала. Не приставай! – она надела наушники плеера и отвернулась к монитору компьютера.
3.
В один из летних дней каникул перед выпускным классом, я, как обычно, сложив в сумку краски и кисти, отправился на крышу в свой любимый дальний закуток. У выхода из будки, куда приводила металлическая лестница с последнего этажа, расположилась большая компания во главе с Витьком.
Арчи, заметив меня, злобно зарычал, наклонив свою противную морду.
- Не пугай его, Арчи, а то еще улетит, - захохотал Витек, - ты себе гнездо уже свил, Каркуша?
Последние слова потонули в дружном смехе остальных.
Я, потупив взор, прошел мимо, ничего не ответив.
В этот день краски ложились особенно хорошо, мне, как никогда, удавалось передать сияние неба таким, каким его можно увидеть только находясь в нем. Я, не разгибая спины, склонялся над альбомом, когда услышал какой-то шум, чем-то твердым постукивали по железу. Вздрогнул, распрямился и поднял голову.
На обитом металлическими листами парапете, ограждающем край крыши, стояли два ворона. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что это пара – он крупнее и стоит чуть впереди меньшей размерами самки. Они стояли и смотрели на меня, а я, замерев, не мог отвести глаза от этой прекрасной и совершенной картины - изумительных, правильных форм.
В лучах солнца их оперение сверкало металлическим слегка фиолетовым на спинах и зеленоватым на груди отливом.
Самец чуть приподнял голову, немного распушив свою «бороду», не спуская с меня, как мне казалось, внимательного, изучающего взгляда.
Немая сцена продолжалась несколько минут, потом прозвучало гортанное: «Крух», и самка послушно, подпрыгнув пару раз, оттолкнулась от поверхности парапета и взлетела, следом последовал и самец. Расправив свои длинные, сильные крылья они заложили вираж, сделали круг над моей головой и улетели, делая редкие взмахи.
Когда самец при взлете повернулся ко мне спиной, я увидел белое пятно у него на затылке, будто клок седины.
Я находился в прострации еще долго, ведь впервые в этой жизни увидел ворона не в своих видениях, а вживую, на что и не мог надеяться, зная, что в нашем городе вороны большая редкость.
Из оцепенения меня вывел шорох, оглянулся –
