Иногда зову его Макс-вопросик. И потому, что обычно, придя ко мне и лишь перешагнув порог, скажет: «Тут у меня к тебе вопросик…». Потом пройдёт в зал и уже там услышу «расшифровку» вроде такой: «Понимаешь, прочитал сегодня рассказ…», или повесть, роман, в которых и найдёт то, с чем прийти. А читает он много, даже очень много, ибо из-за хромоты (ранение на Афганской* войне) не может долго ходить по улице и ему из библиотеки по несколько книг приносит брат. Что удивительно, чтение его нисколько не утомляет и похоже, что прочитанное проходит через него особенно не задерживаясь, в чём не раз убеждалась, - через полгода забывает не только название книги, но и то, о чём в ней писалось. Может, при столь обильном чтении одно вытесняется другим? А во мне оседает надолго, вновь и вновь взбалтываясь в растревоженном сознании до тех пор, пока не найду ответы на все возникшие вопросы и пока замутнённое этими вопросами сознание не просветлится.
Неделю назад Макс пришел поздно вечером и весьма растревоженный, - давно не видела его таким! – и, произнося традиционное «Тут у меня к тебе…», протянул томик Лескова* со множеством закладок и, открыв на одной из них и ухмыльнувшись, буркнул:
- Взгляни-ка вот на этот…
Карандашом чуть заметно был отчеркнут текст, который и прочитала тут же, у порога:
- «Мы во всю мочь спорили, очень сильно напирая на то, что у немцев железная воля, а у нас ее нет - и что потому нам, слабовольным людям, с немцами опасно спорить - и едва ли можно справиться.»
Взглянула на Макса, улыбнулась:
- Так что… пришёл выяснять, есть ли у русских воля или нет?
Но мой, постоянно вопрошающий собеседник, взял из моих рук книгу, молча прошел в зал, присел на диван, жестом пригласил сесть напротив и, вынул из неё еще одну закладку:
- Ты помнишь, о ком Лесков писал в рассказе «Железная воля»?
Я кивнула:
- Помню. О немце с железной... а как его звали…
- Пекторалис его звали, Пекторалис. Так вот слушай: «А между тем его железная воля, приносившая свою серьезную пользу там, где нужна была с его стороны настойчивость, и обещавшая ему самому иметь такое серьезное значение в его жизни, у нас, по нашей русской простоте, все как-то смахивала на шутку и потешение.»
Я рассмеялась:
- Да-да, помню, как он на мужицкую двухколеску пристроил кресло с пружинной подушкой, а потом из него на наших дорогах не раз в лужи вываливался.
- Да в рассказе… - и махнул книгой, - не только о его неудачах с креслом, а вообще… Ты хоть помнишь, о чем там еще? - беззлобно усмехнулся.
- Честно говоря, не очень. Давно читала…
- Ну, тогда слушай. Ведь немец купил землю для своего завода, а её заднюю часть уже арендовал мелкий чугуноплавильщик Сафроныч, который со своим хозяйством мешал Пекторалису, вот и началось: немец хочет его прогнать, а тот… И был-то Сафроныч ленивый, беспечный, но уперся, как бык! – Макс живо улыбнулся, вынул одну из закладок: - Послушай-ка, как он – об этой железной воле: «Я-ста его, такого-сякого немца, и знать не хочу. Я своему отечеству патриот и с места не сдвинусь. А захочет судиться, так у меня знакомый приказный Жига есть, он его в бараний рог свернет!» - Перелистнул страницу: - А этот Жига - ему: «Я тебе по своему самому хитрому рассудку советую: не трогайся; мы этого немца сиденьем передавим». Но пока не передавили, Пекторалис всё богател, а Сафроныч…
- Ну да, помню, помню, - оживилась воспоминанием: - Пекторалис даже дорогу из хаты ему перекрыл и, чтобы выйти на улицу, тот всей семьёй по лесенке через забор лазили.
И заулыбалась, живо представив и теперь эту забавную картину.
- И не только лазили, - неодобрительно взглянул Макс: - Но Сафроныч вскоре оплошал со своим заводишкой, стал попивать еще больше и покатился к нищете. – Коротко вздохнул, выпрямился: - Но ведь всё равно не сдавался, верил знакомому Жиге, который, подбадривал… - Вынул закладку: - «…люди русские с головы костисты, а снизу мясисты. Это не то что немецкая колбаса, ту всю можно сжевать, а от нас все что-нибудь да останется»
И взглянул с веселыми искорками в глазах, а я, припомнив светлое ощущение от финала рассказа, улыбнулась:
- А ведь так и сталось, но как?.. уже и не помню.
- А так… Суд оставил немцу право тешить свою железную волю, не отворять забитые ворота Сафроныча, но обязал выплачивать ему убытки в пятнадцать рублей за день...
- Что и разорило немца, - подхватила я. – Да, отличный рассказ у Лескова, знал русскую душу, - протянула руку к томику: - А язык какой! - И полистала страницы: - Послушай хотя бы вот это: «Бог, охраняющий, по народному поверью, младенцев и пьяных, являл и над Сафронычем все свое милосердие во тьме, под дождем, снегом и гололедицей; всегда Сафроныч благополучно поднимался по лестнице, достигал вершины забора и благополучно сваливался на другую сторону, где у него на этот случай была подброшена кучка соломы.» - И взглянула на Макса. Да, он слушал, принимая мой восторг. – А вот это: «Всё чаще Сафроныч проводил все свое время в трактирах и кабачках и при встречах злил немца желанием ему сто лет здравствовать и двадцать на карачках ползать.»
И даже рассмеялась доброму пожеланию Сафроныча. Но Макс встал, сделал нетерпеливый жест рукой и у меня мелькнуло: нет, не это ему нужно, а хочет еще что-то спросить. И всё же увлеченно продолжила: - А послушай вот это, когда приятель предостерегал Сафроныча: «Только вот одно гляди, как бы твой немец не измучился да ворот не отпер.» А тот отвечает: «Куда ему отпереть! У немца ж такое положение: что сказал, то чтобы непременно и сдействовать». На что тот: «Ишь ты какие сволочи!» «Да уж у них это так, особенно же он на суде прямо объяснил: у меня, говорит, воля железная, так где ж ему с нею справиться? Ему и так тяжело». «Тяжело. Не дай бог этакой воли человеку, особенно нашему брату русскому. Задавит». Макс, разве не восторг такой русский язык? – уставилась на него, ища ответного чувства, но он лишь как-то непонятно посмотрел на меня и взял томик:
- Понимаю тебя… Ты – писатель и, конечно, прежде всего тебе интересен просто текст, слова, а мне… Ведь я же пришел к тебе не ими восторгаться, а для того, чтобы помогла разгадать: что за ними спрятано? - И решительно захлопнул книгу: – Ладно, на сегодня хватит. Поздно уже. Да и кое-что самому додумать надо, прежде чем… Завтра опять зайду. Не прогонишь?
На другой день Макс пришел уже затемно, у порога смахнул с куртки метельные снежинки и, хотя не услышала от него привычного: «Тут у меня к тебе…», но вынул из кармана куртки томик Лескова с весьма поредевшими закладками, прошел в зал и сел у стола:
- А что сегодня скажешь мне вот об этом? – раскрыл книгу, ногтем щелкнул по странице: - «Мне при этом всегда вспоминаются довольно циничные, но справедливые слова одного русского генерала, который говорил про немцев: какая беда, что они умно рассчитывают, а мы им такую глупость подведем, что и рта разинуть не успеют, чтобы понять ее.»
- А вот что, - засмеялась: - Николай Семенович как всегда стилистически ярок, остроумен и…
- Опять ты… - буркнул огорченно. - Да не о том я! – И захлопнул книгу. – Я о смысле, который… о котором…
И даже рукой махнул.
- Ну, если о смысле…
Я протянула руку к томику, но он словно не заметил моего жеста, отвернулся к окну и на его лице… О да, я знаю это его выражение. Обычно вижу подобное, когда у Макса выскакивают неожиданные ассоциации, не очень-то и связанные с тем, о чём говорили. И к такому я уже привыкла, вот и теперь… Он на какое-то время замолчал, словно подбирая слова, а потом услышала:
- Понимаешь в чём дело… - Снова замолчал, положил книгу на стол. Не додумал чего-то? – Понимаешь… - И даже встал, прошелся по комнате, остановился напротив: - Тогда я был ранен в ногу. Упал, выронил автомат… - Макс стоял напротив, но кажется… Да, сейчас он был уже не со мной. - Они видели, что я – офицер, и хотели взять меня в плен... их группа захвата уже пошла по арыку… – Снова прошелся по комнате, а я, зная, что в такие минуты его нельзя «окликать», лишь следила за его лицом. - В оптический прицел снайпер не мог видеть, что у меня под мабутой спрятан пистолет, а в карманах есть две гранаты. Зато я видел, как они приближаются и не собирался сдаваться. Достал пистолет, одну из гранат… и в голове мелькнуло: ну... покажи им, как надо умирать! – Макс взглянул в мою сторону, но нет… не увидел меня: - И тут из кустов выползли два наших... потащили меня по откосу, но пулеметная очередь сбила нас обратно в арык. – Вскинул руки, словно защищаясь от чего-то. - Говорю им: «Бросьте меня, я сам выползу», а один даже засмеялся: «Заткнись, лейтенант, мы тебя вытащим». И только с третьего раза они дотащили, всунули головой в люк и туту же услышал я, как о броню застучали пули. Да звонко так! – Замолчал. Тряхнул головой. Снова слышит тот звук? – Потом узнал… Один из наших был убит на том откосе, а второй не бросил и его… вытащил…
Макс умолк. Постоял так, его глаза вдруг увидели меня, и он даже непонятно усмехнулся:
- Знаешь, что интересно? Ведь когда я выхватил гранату, то во мне совсем не было страха. – И снова усмехнулся, но уже обычной улыбкой: - А ведь я трус… потом… по жизни не раз замечал за собой это. – Сел на диван, взглянул чуть виновато: - Ты уж извини… отвлёкся.
Я не ответила. И потому, что знала: раз он так взволнован, то это его извинение лишь маленькая формальность, ибо вскоре могу услышать столь же неожиданное воспоминание, но, чтобы немного успокоить его, взяла отложенную им книгу и прочитала:
- «Между тем прошел октябрь и половина ноября; в беспрестанных переездах я возвращался домой только под исход ноября, объехав в это время много городов. Дожди окончились, стояла сухая холодная колоть, и всякий день порхал сухой мелкий снежок...» Скажи, разве не пре… - Но вспомнив его «Да не о том я!», осеклась и, перекинувшись на смыл прочитанного, вопрошающе улыбнулась: - Кстати, знаешь, что такое колоть?
Но Макс не ответил - лишь взглянул на меня тоже вопросительно, - а я, приняв этот взгляд за желание узнать о слове «колоть», пояснила:
- Ну, это неровность на дороге, кочки, комья мёрзлой грязи или…
Он шагнул вправо, влево и сел:
- Знаешь, чем меня Лесков покоробил? - Приоткрыл книгу, зачем-то показал мне портрет писателя и, не ожидая ответа, продолжил: – А тем, что тот генерал сказал: «Мы им такую глупость подведем!» Скажи, ну при чём тут глупость? Разве с глупостью мы воевали, побеждали?
Он разгоряченно и требовательно смотрел на меня, а я… Вначале растерялась, не
Добротная проза. Прочитал пока один рассказ, но, очевидно, задержусь ещё.