Люди слова. Гл.2

того, чтобы этот стук не повторился и ему всё это показалось.
Но так разве бывает. И стоило только сенатору изо всех сил захотеть это, как в тот же момент стук повторился и сенатор уже окончательно потерявшись, не понимая, что он делает, вглядываясь в глубину открытого пространства между стенкой кабинки и полом, где видна только тень находящегося за той стороны стенки кабинки человека, тихо спрашивает:
– Кто там? 
– Сенатор, это я.  – Тут же следует весёлый ответ того самого, так ненавистного для сенатора проходимца и точно шпиона, известного нам под именем Барбориса.
– Кто я? – трудно сказать, зачем это спросил сенатор Маккейн, может он хотел оттянуть время, для того чтобы сообразить, что дальше делать, а может действительно хотел знать имя этого Барбориса, но это уже не важно, а важно то, что он своим вопросом очень удивил Барбориса. Правда, здесь нужно учесть фактор того, что сенатор не слишком выразительно задался своим вопросом, что наложившись на не слишком большое знание языка самим Барборисом, тем самым затруднило понимание Барборисом того, что хотел узнать сенатор, таким образом спрашивая его.
Ну а раз сам сенатор затрудняется в своей самоиндефикации, то кто такой Барборис, чтобы за это браться и, дабы сенатор или кто он там уже для себя – может сенатор в таких местах обретает сознание будды, а это требует терпения и уважения – не слишком на него злился, Барборис решает обойти этот возникший в виде препятствия острый угол, с помощью философии Дао.
– Всё зависит от того, кем ты хочешь быть и как ты сам оцениваешь себя. – Как можно спокойно и ровно произносит свой ответ Барборис. Но спокойный тон обращающегося к вам при таких неспокойных обстоятельствах, с не ясной просьбой человека, только ещё больше расстраивает и заставляет нервничать оппонента, непонимающего, что от него хотят, но согласно своему мировоззрению догадывающегося, что его обязательно будут принуждать к чему-то. И сенатор, будучи не исключением из этих почти что общих правил, само собой ещё больше напрягся и задёргался.
«Вот оно что. – Заскрипел от злости Маккейн. – Да он просто моих денег хочет. Да я лучше утоплюсь, чем отдам». – Сенатор явно не осознавая, что делает, вытаскивает полученный конверт и, что есть силы сжимает его в своей трясущейся руке. После чего бросает свой взгляд в то свободное пространство между полом и стенкой кабинки и, наблюдая за отраженной полом тенью, начинает ждать, что же эта тень дальше предпримет. И сенатору не пришлось долго ждать и буквально сразу же до него донёсся тихий троекратный стук в дверку кабинки, который раскатом грома и отзвонил в голове сенатора тем самым колоколом, который всегда набатом звонит в сердцах сенаторов и конгрессменов.
И сенатор Маккейн, чьи затёкшие потом глаза уже ничего не видят, ещё раз бросает свой затуманенный взор на находящийся в своих руках конверт, выдыхает и, рявкнув: «Да на ты, подавись», – с остервенением кидает его в пустое пространство под стенкой кабинки. После чего сенатор, уже без сил, с трудом поднимается на ноги и, не желая больше терпеть такого унижения, покидает вначале кабинку, а затем и сам туалет.
Что же касается самого Барбориса, то он определённо был удивлён, когда из нижней щели стенки двери в его сторону полетел конверт. И только отличная реакция Барбориса и его спортивная подготовка в деле ловли пухлых конвертов – без чего на его должности делать нечего – не позволило конверту миновать его руки и залететь дальше в следующую кабинку – а там может быть, в данный момент находился не столь нуждающийся в пухлых конвертах человек, и тогда получается, что сенатор зря разбрасывался конвертами. Нет, так не пойдёт и хорошо, что Барборис столь ловок. Впрочем, Барборис не только в этом отличительно ловок и он, не смотря на то, что при этом своём обращении к сенатору не имел в виду никакого пухлого от денег конверта – он хотел всего лишь, как повод заговорить (Барборис надеялся при таком один на один конфиденциальном разговоре с сенатором, узнать свои шансы стать для него полезным, то есть диктатором), попросить туалетной бумаги – не стал отказываться от такого лестного предложения сенатора и без всякой задней мысли взял этот конверт себе.
– Вот же удивительные люди. Я хотел всего лишь туалетной бумаги попросить, а он мне денег дал, чтобы я её купил. – Спустя скорое время направляясь к столу, где расположилась их делегация, размышлял про себя довольный Барборис. – А здесь, судя по конверту, на всю страну хватит! – как громом поражённый остановился Барборис. – А это значит, что я всю страну обеспечил поставками дешёвой туалетной бумаги и тем самым, смогу заручиться поддержкой самых видных засранцев. – Только сейчас понял Барборис, что такое стратегическое планирование, и что сенатор Маккейн, до чего же дальновидный сукин сын.
Что и говорить, а встречи в кулуарах этого столь представительного здания, зачастую куда конструктивней проходят и больше пользы несут участникам этих встреч, нежели если бы они совершались в общем зале, на виду множества глаз. Оттого, наверное, все важнейшие договорённости и сделки совершаются именно в этих, подальше от общественных глаз местах. 
Ну а такое обстоятельство совершенно нельзя игнорировать, и не было проигнорировано этими двумя между собою знакомыми, известными во многих околовластных кругах, конечно, более тёмными, чем светлыми личностями. И где-то там, в одном из неприметных мест здания ассамблеи, так за между прочим, встретились, так на публике благодушно друг к другу относящиеся, а внутри себя, бурно, с выплеском не терпящие опять же друг друга, договорившиеся об этой встрече, представители двух противоположных векторов политики, пан Паника и сэр Рейнджер.
– Что, пришёл покаяться или признать поражение? – усмехнулся, глядя на подошедшего пана Паника, развалившийся на мягком диване сэр Рейнджер, чьё присутствие на одном из боковых, выходящих в зал ассамблеи балконов, было прикрыто задвинутой на окна занавеской. И конечно пан Паника, который и так терпеть не мог этого своего извечного конкурента, тем более не смог стерпеть этой его язвительности в свой адрес и даже дёрнулся в ответ. «А ещё говорят, что сэр Рейнджер благодушный человек. Что-то при мне он таким никогда не бывает. – Перебирая взглядом складки на лице сэра Рейнджера, нервно дёргая рукой, размышлял пан Паника. – Так он меня терпеть не может, как и я его! – вдруг озарила догадка пана Паника, удивлённого таким положением вещей». 
– Чего задёргался. – Сэр Рейнджер продолжает язвить, глядя на пана Паника. – Политическому тяжеловесу это не по статусу. – Но пан Паника игнорирует это выпад сэра Рейнджера и, заняв приготовленный для него стул, спешит уразумить этого, много о себе и не всегда о других верно думающего, пока что сэра Рейнджера.
– Я всю свою жизнь, даже несмотря на политическую целесообразность, всегда был последователен, как в любви, так и в ненависти, и не собираюсь отказываться от своих принципов. – Отбил зубами слова пан Паника.
– Да ты принципиальный. – Улыбается себе в нос, не верящий ни одному его слову сэр Рейнджер.
– И я как считал, что внешняя политика определяет внутреннюю, так и продолжаю считать. – Не слушая сэра Рейнджера, продолжил выдавливать слова пан Паника.
– Да ты со своей перефразировкой фразы «бытие определяет сознание», этим своим идеологическим инструментом, всё так и носишься, пытаясь под это подстроить мир. Ха-ха. Да, я должен признать – ты действительно не меняешься.  – Рассмеялся сэр Рейнджер. – Нет на тебя своего Маккартера, марксист чёртов.
– Что-что? – спросил пан Паника, не сразу сообразив, что имел в виду сэр Рейнджер.
– А то! – изменившись в лице, резко и как-то даже зло проговорил сэр Рейнджер, повернувшись к пану Панике. – Что, внутренняя повестка на этот раз окончательно победила, ограничив внешнюю. Ведь теперь уже все пришли к общему мнению, что внешняя политика, есть приложение внутренней и значит, вторична. Не так ли? – хитро посмотрев исподтишка, задался своим риторическим вопросом сэр Рейнджер. И не дожидаясь ответной реакции пана Паника («Что-то здесь не так. Он меня специально путает», – забегал мыслями пан Паника), продолжил. – И об этом, если хочешь знать, не нынешний президент провозгласил – он всего лишь только и может делать, как только по инерции двигаться туда, куда его тащит накопленные за все прежние годы проблемы. И я боюсь, что мы уже прошли точку невозврата. – Как-то даже безнадёжно вздохнул столь переменчивый сэр Рейнджер. Потом видимо наполнившись горечью и даже какой-то новой злобой к пану Паника, жёстко заявляет ему. – Да и ты разве сам не слышал, что с этой трибуны ассамблеи заявлял ваш выдвиженец. Наша внутренняя предвзятость к себе, определяет не только наше я, но и всё человеческое я.
– Я понял к чему ты ведёшь этот разговор. – Вдруг усмехнулся пан Паника, чем ни мало удивил, пока ещё самого не определившегося сэра Рейнджера. – «Серая зона» нашего конституционного права – военные полномочия, где президент и конгресс не могут их поделить их между собой, вот что тебя волнует. Но это твои проблемы. Ну а я, как всегда утверждал, так и продолжаю утверждать. Президент как главнокомандующий, имеет полное право, без одобрения конгресса объявлять войну. – Грозно заявил пан Паника.
– Так ты опять за своё – за войну. – Вздохнул сэр Рейнджер. – А знаешь, я ничего не буду спрашивать, но только ответь мне на один только вопрос. Для чего тебе всё это? – с дальним прицелом спросил сэр Рейнджер. «Ничего не буду спрашивать. А сам тем временем спросил», – прежде чем ответить, покоробил себя причитанием недовольный пан Паника.
– Нам сейчас, как никогда необходимо сплотить общество. – С долей патетики, заявил пан Паника.
– Что, угроза общего врага уже не помогает? – с издёвкой спросил сэр Рейнджер.
– Пожалуй, да. – Вынужден согласиться пан Паника. – И поэтому нам сейчас крайне нужна одна, даже самая маленькая, но такая, чтобы ни у кого не возникло сомнений в нашей силе, победа. А любая, несмотря на её размеры победа или её ожидание, как никогда сплачивает наше общество.
– Понимаю. – На этот раз уже задумчиво сказал сэр Рейнджер, провалившись в спинку кресла. – Но времена нынче другие. – Так противно почмокал губами сэр Рейнджер, что пану Панике, до противного стало несогласно с ним тошно. – Что сказать. Да, не раз доказавшие свою эффективность инструменты воздействия и изменения политического ландшафта стран, у нас ещё есть и, пожалуй, при должном усердии и применении они не дадут сбоев. Да и, пожалуй, внутренний оппозиционный фронт, при полной мобилизации ресурсов можно сломать и привести к единому мнению, но вот что делать с внешними факторами, то это тот ещё вопрос. Ведь теперь нам, не только нельзя игнорировать, но и без этого никуда не деться, и нужно учитывать все те возникшие за время нашего исторического безвременья – почивания на лаврах – факторы. 
– Ты это о чём или о ком? – настороженно спросил пан Паника.
– О том, что на это скажет наш стратегический противник или заклятый партнёр. А его мнение, я так скажу, не учитывать было бы крайне не разумно. – Не отводя