Когда дед Стёпа выходил из деревни в степь, то душа всякий раз петь начинала. Вот и сейчас – запела- а-а-а какую-то грустную песню…
Да и как же ей, голубушке, не петь-то, когда так ладно и складно вокруг! А может, то и не песня вовсе была, а так душа плачет, воет, стало быть. Хотя ведь песни наши многие на вой или стон похожи, услышишь впервые и не разберёшь: радуется человек или жалуется, Богу славу поёт или помощи у Него просит.
Даром, что весна только заканчивается, а травы уже выдули – по макушку почти. И пахнут так, свежо и призывно, молодой жизнью пахнут. На земле, значит, зелено, а в небушке ясном словно розовые облака плывут: лебеди к северу тянутся - последние в этом году, наверное. А розовые потому, что солнышком их почти снизу освещает, так высоко забрались, вот они словно бы жемчугом нежным и отливают.
Он, когда с Натальей своей в первый раз пошёл за село гулять, постелил пиджак на траву, сели они рядом да вместе и вдруг лебедей услышали. Птицы тогда так же вот далеко от земли летели. Только кричали в то утро, длинно и гортанно. И ясно было, что там, где они сейчас, пустынно и тихо, а между ними и родиной их неласковой нет преград, только золочёный солнцем воздух.
Сегодня Степан в степь один пошёл. Наталья дома осталась, одна, будто спит. Дед так решил: вот сходит он, найдёт место, а потом и за нею вернётся…
И снова заулыбался старик, глядя на степь привольную. Такую, наверное, только во сне перед собою увидеть можно.
Вот отпусти здесь коня горячего, пропадёт он в травах высоких вместе с ушами и гривой. Понять можно будет, куда бежит, только по волне травы, что мнёт он грудью своей, молодой и могучей. А куда бежит? Зачем? Богу одному известно, сам он не знает, ибо жить так хорошо, что стоять на месте не-пе-ре-но-си-мо. Жизнь, свежая и мощная, как кровь в венах, гудит в земле. И вся эта молодая сила рвётся наружу, ничем её не удержать.
Вот и лебеди, видно, потому кричат, что силу эту, даже там, высоко в небе, чувствуют. И рвёт она небеса в клочья и теплом благодатным восходит к самым стопам Бога, который наверняка сейчас всё это видит и понимает, что всё правильно на земле устроил: жизнь идёт и идёт вперёд. Иногда бежит даже, обгоняет людей, тех, кто уже притомился, из сил выбился от того ли, что года тяжёлой ношей лежат на плечах, или грехи раньше времени состарили.
А солнце уже припекать начинает. И вдруг, прямо из травы, вверх метнулся крохотной точкой жаворонок. И заговорил – защебетал, небу и солнцу всю правду рассказывая. А они слушают его немудрящую исповедь, и кажется, что от песни этой, до самой последней ноты русской, вокруг ещё жарче становится. Запой сейчас «Дубинушку» бурлаки где-нибудь на дальней реке, слилась бы она с песней птицы в единую могучую песню о жизни и смерти, о счастье и страданиях, которые идут вечно рядом.
Иногда даже сам не поймёшь, почему тебе так хорошо, что аж плохо.
Дед Стёпа зорким глазом увидел уже то самое место, где и будет Наталья его. Во-о-о-н тот бугорок, что выглядывает из блюдечка василькового. С него далеко окрест видно. Хорошо там Натушке его будет. Тихо и покойно.
Третьего дня она умерла. Ушла тихо так, как и жила, словно ангел. Лежала, мучилась, но не стонала, не жаловалась, только иногда, совсем редко, то из одного, то из другого глаза на подушку крупная такая слеза сползала и тут же слезою быть переставала, спрятавшись в складках наволочки застиранной, но чистой. Наталья ведь до последнего по дому всё сама делала и чистоту блюла.
Степан с вечера ещё сел у её кровати и в руки свои, корявые да узловатые, её руку взял. Так всю ночь и просидел возле. А под утро уже задремал. Когда солнышко сквозь окно его разбудило, рука Натушкина уж холодной была. Он её не выпустил, а так до вечера просидел рядом, провспоминал. А ночью уже стал готовить её к последней прогулке вот до этого самого бугра василькового.
Гроб сам сделал, как уж смог…
Надел на неё кофту белую, вышитую, и юбку зелёную с оборками: уж очень ему нравилось, когда Натушка так одевалась. А на ноги – полусапожки красные, лаковые, что ей лет пять назад из города привёз, убухав на них всю пенсию, за которой и ездил тогда. Они – новые совсем, она их берегла, так ни разу и не надела. Только два раза, когда он уж очень просил, обряжалась и по хате перед ним туда-сюда прохаживалась. Смотрел он на жену и улыбки сдержать не мог, потому что понимал, что повезло ему два раза в жизни.
Первый раз, когда он родился, а второй, когда Наталью свою встретил. И всё удивлялся: за что же его Господь во второй-то раз такой наградой порадовал…
Вот и бугорок этот заветный, памятный. Это ведь на нём они с Натушкой в первое своё свидание сидели и лебедями любовались.
Дед поплевал на ладони и принялся могилу копать.
Солнце уже к вечеру клониться начало, когда он закончил. И пошёл дед за Натальей своей. А через несколько шагов неожиданно остановился, словно вспомнив что-то, и решительно опять на бугор вернулся…
Снова на руки поплевал. И принялся рядом вторую могилу копать. Потому что знал, что расстаются они теперь совсем уж ненадолго…
|