Микки-микки

      - Все! Баста! Больше не могу! - командир отдельного батальона связи по имени Валера, в преддверии Нового года  устало бросил в сердцах авторучку на стол штабного кабинета  и, как в старинных романах, взялся руками за голову.
     Его, вывернутые наизнанку, серые глаза безжизненно повисли над столом, что не предвещало ничего хорошего. Почувствовав тяжелый пульс в висках, майор, как старый полковой пес, до хруста в спине потянулся и вслух изрек:
    - А не идет ли все к чертовой матери? Сидишь тут, как «дьяк в приказах поседелый». Так и оргазм ощущать перестанешь!
     Комбат, затерянный в советское время в дремучих эстонских лесах, находился в том состоянии жизненной грусти, когда женщины тихо и беспричинно плачут. Мужики же при этом синдроме стресс снимают не психоаналитиками, а старыми дедовским способом. Хлебают от души водки, быстро-быстро «любят» женщину и врезают кому-нибудь в морду.   Хотя зачем снимать стресс? Лучше его просто не одевать!
    Стоял зимний прибалтийский вечер. Тусклая лампочка в мучительно чистом кабинете комбата тихо умирала. Она посылала матовый - покрытый матом свет за окно облупленного штаба, где сквозь морозные разводы виднелась старая двухэтажная солдатская казарма. Обшарпанная столовая с мохнатой белой шапкой снега на крыше, холерная санчасть и покосившиеся боксы с техникой в инее навевали уныние и тоску. Не отапливаемый клуб с вычурными деревянными колоннами пятидесятых годов двадцатого века и изнасилованным плакатом во весь фасад «Вперед к победе коммунизма!» устало смотрели на заснеженный казенный городок, обмотанный колючей проволокой.
     По примороженному плацу шла вечерняя прогулка личного состава. Сверкали одиночные снежинки в свете лампочек, раскачивающихся на столбах как утопленники. За строем стелились струи поземки.  Солдаты, словно пленные, брели по прямоугольному периметру, где в середине стояла новогодняя елка. На концах хвойных ветвей, покрытых зимней порошей висели бумажные снежинки с наклеенными фотографиями офицеров и прапорщиков батальона. Это так развлекался очумелый большевик-замполит.
     В вечерней мгле прозвучала команда старшины третьей роты.
     - Пупкин! Запевай!
     - Без бокала, нет вокала! - Лешка-запевала, кивнув глазами в сторону столовой, бросил реплику из строя.
    - Я тебе сейчас «бокал» сделаю! Уши на задницу натяну, как презерватив на глобус - всю ночь в очко сортира «вокал» будешь исполнять!
    Алексей, дернувшись будток глиста от тока, начал во всю луженую глотку оглашено орать народные слова на мотив песни «Я люблю тебя жизнь», да так, что на попе мышцы от потуг свела судорога.
                                                                                                          В свете каждого дня,
                                                                                                         Мой желудок не знает покоя.
                                                                                                          Денег нет у меня,
                                                                                                          Жизнь! Ты знаешь, что это такое?
     «Это точно, - мысленно подтвердил Валера, невольно прислушиваясь к голосам подчиненных. - Какая жизнь - такие и песни!»
     Майор вспомнил свои молодые годы «затянутые в ремень», когда он, как его архаровцы, был молодым парнем. «Летал» бурундуком низко-низко над землей и жил на три рубля семьдесят копеек в месяц. Пачка «Примы» стоила тогда четырнадцать копеек, а бокал пива двадцать две.
      Вот как хочешь, так служи и крутись в таких условиях целый месяц, экономя на курнве и конвертах для писем любимой девушке Кате, которая так его и не дождалась.
      Память выуживала воспоминания, словно вытягивала воротом ведро из колодца времени. Ему вспомнились полуголодные молодые годы, когда его кормили едой, которую можно было есть только с комсомольской убежденностью.  Пюре из сушеной картошки, напоминало крахмальный клейстер. Яичницу из сухого порошка нельзя было отскоблить от ложки. Суп харчо, напоминающий борщ из квашеной капусты, отдавал керосином.  Перловая каша, размазанная по плоской алюминиевой тарелке в виде камбалы, и «овощное ассорти» из гнилой капусты с проголким салом, называемое в солдатской среде «бигусом», застревали в горле.  Овсянки было съедено столько, что до сих пор испытывал стыд перед лошадьми. Чай вонял компотом, компот - чаем, так как варились они в одном и том же варочном лагуне. Бром, так называемый «антистоин», был по вкусу. Ощущения и запахи не забыть никогда.
                                                                                                          Я люблю тебя, жизнь,
                                                                                                          Что само по себе и не ново.
                                                                                                           Я люблю тебя, жизнь,
                                                                                                          Я люблю тебя снова и снова.
     «Хорошие слова! Поют как Марк Бернес, стервецы! Но не порядок, за такую самодеятельность надо вздрючитьь, чтобы служба не казалась медом», - ковыряясь скрепкой в лохматом ухе, снова подумал комбат и продолжил слушать лихих соловьев-разбойников.
                                                                                                          Век учись, век живи,
                                                                                                          Попивая чаек с маргарином.
                                                                                                          Так промчится вся жизнь,
                                                                                                          И умрешь ты дубина дубиной!
      Простужено чихнув, репродуктор голосом дежурного по части на всю округу скомандовал:
      - Окончить прогулку! Личному составу приготовиться к вечерней проверке! - роты, взбодренные вздрогнувшим матерным воздухом, резко по снежку потянулись в казармы на вечернюю проверку.
     По облику Валеры было видно, что от службы в «дыре» жизненные «предохранители» у него разъелись солью службы, и он стал взрывоопасным не только для себя, но и для любимого личного состава.  Посмотрев в окно, покрытое морозными сказочными узорами, комбат вспомнил классическую киношную фразу «Каждое 31 декабря мы с друзьями ходим в баню...» и цинично-трезво спросил себя:
      - А почему бы и нет?
      У офицеров этой дикой советской воинской части понятие «сходить в баню» означало одно - поездку с водкой за десять верст на одинокую лесную заимку к местному леснику. Они четко выполняли армейский закон: «Лучше выпить и жалеть, чем не пить и жалеть!»
      Эстонское гостеприимство, домашняя банька с можжевеловым веником и квасом. Хлебосольный дружеский стол с кабаньим шашлычком и обязательными приправами. Крепкое, не отстоянное пиво с водочкой, крутой душистый чай со зверобоем, чабрецом и душицей. Что ещё надо мужской душе, чтобы она успокоилась?
      Сборы в дорогу были недолги. Действуя по принципу: если нельзя предотвратить баню - её надо возглавить, Валера в зимнюю ночь «полетел» по безмолвной лесной дороге на прихрамывающем на запасное колесо, командирском УАЗике.
      Предновогодний ночной лес, качая снежной гривой, казался непроходимым. Таинственная чаща была райски тиха и по кладбищенски безмолвна. Фары «козлика»-вездехода вырывали в ночи призрачные кустарники в снегу, напоминающие то медведя, крадущегося по лесной тропе, то зайца, застывшего на обочине дороги. Все было причудливо и сказочно. За задним бампером вуалью оседала снежная пороша. Ехал офицер к тихому и спокойному Арве Ыйэстегланеутмеяя или по-простому - к леснику Андрею. Воистину, как говорили раньше: «Достигнуть Нового года можно только тропою ночи!»
       По дороге на заимку Валера представил себе уютную дубовую баньку с жарким камельком и пучками лесных трав, отдающих душицей и мятой. «Увидел» чисто выструганные доски парной, которые источали суховатое березовое благоухание, а пар - запах свежевыпеченного хлеба.  И пусть это была не древнеримская терма Каракаллы, но все равно, что-то близкое к раю. Комбат прямо ощутил всеми клетками  поношенного службой тела, как неторопливо разденется, почешет своего «гвардейца», которого женщины военного городка называли «хорьком».
      Возьмет войлочные рукавички, наденет специальный колпак на голову и тихо посидит в предбаннике, выбрасывая из головы служивые вопросы. Зайдет в парилку, плотно закроет дверь, обитую войлоком, плеснет ковшиком на стенки, и они сразу же запарят, даря необыкновенные запахи. Камелек будет пылать жаром.  Он вытянется на полОке и блаженно, без мысли в голове, начнет покоиться на банном ложе. Подождет, пока тепло проберется внутрь и расслабит тело. Потом будет греть свой решетчатый геморрой, исходя на пот и расслабленность.
        Валера представил себе, как лесник будет его парить «в две руки» распаренными дубовыми вениками, с вплетенными в них полынью и чистотелом. Каменка при этом приятно будет фырчать как маленький котенок. Душистый пар - клубом бить в деревянный потолок, а оттуда мягко оседать на его грешное уставшее тело.  Затем, разгоряченный мужик в одеянии Адама, бросится в кристально чистый снежный сугроб. После этого почувствует, что мясо на ногах начнет остывать, а банное тепло в костях будет гореть жаром.
      Покормив корочкой хлеба деревянную скульптуру оленя с велюровыми губами перед крыльцом избушки лесника, заросшей инеем, Валера рогами стучит в дверь.
      Войдя в крепко сбитую из лиственницы заимку со снежной шапкой снега набекрень, русский офицер улыбается и по-эстонски здоровается:
       - Тере!
      Взору русского офицера предстает умиротворенная картина жизни и быта простых эстонцев, написанная в умиротворенных прибалтийских тонах.
      Было сумеречно. Тени далеких предков гуляли по углам лесного дома. В большой уютной комнате-холле, около домашнего очага-камина на лавках за дубовым столом собрались друзья «Андрея».  На столе стояли соленья, маринады, блюда из рыбы и дичи. Были здесь жаркое, домашние колбаски и традиционные эстонские сладости - красочные фигурки из натурального марципана. Изумрудная новогодняя елочка в дешевом серпантине и клочках ваты, скромно наряженная ягодами и орехами из папье-маше, вызывала детское чувство ожидания чуда, радости и счастья.  Погруженные в приятную карму ауры, кряжистые рассудительные эстонцы курили деревенские трубки с душистым самосадом. Чувствовалось, что они ждали маленьких гномов из соседней Лапландии - пякапикудов с подарками.
      Между затяжками неспешно по-крестьянски рассказывали семейные легенды, вспоминали прошедший год:
      - Хоорошо, ч-что в этом году на Б-белое озеро при-летали ж-журавли. Значит, н-ноовый год будет х-хороший, х-х-леборобный.
     - Эт-то т-ты, верно, за-заметил дорогой Пююююстмяэ. На Ляг-гушачьем руч-чейке, о-опять, кааак в добрые времена Калева