ПЕСНЯ БЕЗ СЛОВ

ПЕСНЯ  БЕЗ  СЛОВ

/историческая  рефлексия
после очередного юбилея /


Жил-был  ашуг  Сулейман  Стальский.  Говорят,  его  песни нравились  Сталину.  Бывало,  поставит  великий  вождь  пластинку  в  45 оборотов  на патефон,  подопрёт  щёку  ладонью  и  кайфует.  А  слёзы,  между  прочим,  кап-кап на  френч.


–  Кто  вам  накапал,  Иосиф  Виссарионович, –  беспокоится  личный  секретарь   вождя Поскребышев.


–  Сулейман, –  ответствует  растроганный  отец  народов, –  кто  же  ещё  сподобится  на  такое?


Тотчас   начинаются  аресты / за  неправильные  взгляды  на  песенное  творчество /,  ссылки / на  марксизм-ленинизм /,  пальба  по политическим  воробьям  из  идеологических  пушек,  поделившая  народ  на  воробьёв  стреляных  и  расстрелянных.  Ничего,  кроме  марша  энтузиастов,  в  самом  народе  это  не  вызывало.


Незабываемое,  славное  было  времечко.  Народ  торжествовал.  Акын  пел  о  том,  что  видел. А  высочайший  импресарио,  попыхивая  трубочкой,  бдительно следил,  чтобы  взгляд  певца  был  единственно  верным.  Когда  же  единство  достигалось,  вождь  благодушно  подпевал,  заставляя  подпевать  других.  И  подпевалы,  пучась  от  гордости,  активно  пропагандировали   добровольно-принудительное  донорство  как  единственно  законную  форму  пролития  народной  крови,  ссылаясь  на  соответствующие  разделы  « Краткого  курса  истории  ВКП/б/»,  цитатами  из  которого  пользовались  в  качестве  предохранительного  средства  даже  при  общении  с  жёнами.


Счастье  было  полное  —  не  чета  нынешнему.  Нынешние  вожди  о  народном  благе  не  помышляют,  как  если  бы  такой  материи  не  существовало  в природе.  Приходится  только  удивляться  тупому  безразличию,  с  каким  наблюдают  они, как  народ,  доведённый  до  ручки  дверей,  распахнутых  в  капитализм,  мечется  в  поисках  социалистического  выхода.  И  если  себя  и  винят,  то  только  в одном,  что  к  власти  дорвались  к  шапочному  разбору,  а  то  немногое,  на  что могут  рассчитывать,  приходится  вырывать  у  предшественников  узаконенной  силой.  


Строго  говоря,  ситуация,  когда  верхи,  страдая  головокружением  от успехов,  стараются  не  глядеть  вниз  на  последствия, а  низы,  сломя  шею,  рвутся  ввысь,  с трудом  преодолевая  земное  притяжение завистников  и  конкурентов, в  учебниках  истории  именуется  революционной.  К сожалению,  народ  с  уроков  истории  убегает,  а  после  удивляется:  мы, дескать,  этого  не  проходили,  нам, дескать,  этого  не  задавали.  И  тот  не  достоин  испить  чашу  власти  до  дна,  кто  не  воспользуется  глупостью  народа,  наобещав  с  три  короба,  два  из  которых  пусты,  а  третий  — украден.  Но  и  обещанное  полагается  народу  не  за  красивые глаза,  а  в обмен  на  единогласие,  когда  сольные  голоса  протеста  заглушаются  хоровым: »Славься!»    На  меньшее,  уважающий  себя  вождь,  никогда  не  согласится, ибо согласившемуся  остаётся  только  вожделеть.                                                                                                                                                                        


–  Меньшее, –  популярно  объяснил  Уважать  Себя  Заставивший, –  я  смогу  получить  и  без  дешёвой  демократической  возни.  Народ  обязан  определиться,  что  ему  по  вкусу:  плохо,  но  со  мной,  или  –  хуже  некуда  –  без  меня.  Доверие  мне  необходимо,  чтобы  прижать  к ногтю /обязательно  гниду /,  а  уж  окормить,  опоить  и  на горшок  усадить / внимание всем  постам:  вульгаризмы  типа  «параша»,  при  общении  с  прессой  и  агентами  ОБСЕ,  строго  запрещены  к  употреблению )  —  из  всех  очередей  самая  первоочередная.  Нет,  однако,  вещи  важнее, –  продолжал  Уважать  Себя  Заставивший,  отпив  из  стакана  и  оглядев  зал,  заполненный  его  личной  охраной, –  чем  моральное  возраждение  народа.  Народ  без  хлеба — всё  ещё  народ,  народ  без  морали — пустое  место,  взгромоздиться  на  которое  способен  любой  масон  на  всяк  фасон.  При  мне  масоны  растворяться  в  общей  массе,  как  пестициды в  чернозёме,  а  мораль достигнет  таких  высот,  с  коих  любая  аморалка  покажется  ничтожней  пылинки.  По  этой  причине а-мораль  будет  использоваться  в целях  принуждения  народа к  морали.  Секс  загоним  в  подполье  на  глубину  достаточную,  чтобы  связь  его  с  поверхностью  не  прерывалась.  Преступность  ограничим  областью  её  применения. Коррупции  позволим  ровно  столько,  сколько  необходимо  для  поддержания  демократических  идеалов, притом,  что  демократия — не  наш  идеал. Я  несу  ответственность  за  здоровье  общества,  а  потому  несанкционированная  смерть  будет  преследоваться,  а  санкционированная  — не  подлежать  оглашению.  И  пусть  никому  не  покажется, будто  я  делаю  что–то  не  так.  Снисходительное  отношение  к  моим  недостаткам —  порука  моего  безразличия  к  вашим  достоинствам.


Вот  и  получается,  господа-товарищи,  что  при Сталине  было надёжнее,  хотя  подтвердить  это  некому.  Выжившие  при  нём,  вымерли  при  нас. Те же,  кто  думает,  что   помнит,  пусть  вспомнит,  что  стало  с  теми,  кто  думал.


При  том,  что  и Сулеймана  Стальского  среди  нынешних  спиричуэлс  не  сыскать.


Бездарных  и  безголосых  — навалом,  а  чтобы  заставить вождя  высморкаться  в рукав  и  зареветь,  нынешним  рок-бандитам  и в  научно-фантастическом  сне не  привидится.  Но  вина  в том,  можно  сказать,  обоюдная.  Будь  у артистов  уверенность,  что  вождь  к  ним  прислушается,  они  куда   как  требовательней  относились  к своему  творчеству.

Борис  Иоселевич