городской канализации.
" Пить нельзя и не пить нельзя, - оправдывалась бабушка: - Вы же знаете, этот кусок дурака дважды бросал, и оба раза борьба за трезвость заканчивалась инфарктами. Он без выпивки теряет ощущение министерского работника, заслуженного строителя и человека как такового. В нем просыпаются все звери сразу и одно кровососущее насекомое. От пьяного строителя страдает только жена, от трезвенника - ущерб всему человечеству. Я привыкла, я еще потерплю".
К полуночи заслуженный строитель и персональный пенсионер союзного значения вдруг нарисовывался штрихами под дверью собственной квартиры с обметанными жмыхом губами и щенячьей преданностью в глазах. В общем, вполне дозревший был дедушка, готовый подскунячить любой прихоти бабушки.
"Где левая туфля и носок с правой ноги? Почему трусы в горошек одеты задом наперёд?" Одному Альцгеймеру известно. С него и спрос.
- Сисястый осёл говорил? - ухмыляясь, спросил Педор Евграфович Запаров.
- Опять во рту засуха. Попей водички и переспроси нормально, - протянул Василий Иванович свою початую бутылочку минеральной воды Запарову.
- Сейчас ты о чём говорил? - глотнув минералки, повторил Педор Евгафович злобно ухмыляясь в лицо немцу.
- Да, - поддержал Ботуз Запарова, - не надо при дамах выдавать мужские секреты.
И все трое уставились на Евгению Анатольевну, отбывающую пенсионную повинность на краешке скамьи смиренно и тихо в отсутствии двух своих подруг.
В десять утра приходил мед.брат и поставил ей два укола. Каждый по цене 35 тысяч 495 рублей, как она скромно хвасталась. Лекарства ей доставались бесплатно. Такая она уважаемая Минздравом и Отечеством особа.
Каждый её вздох оценивался большими деньгами и дорогущими лекарствами, как Кремлевские таблетки, от которых умереть - умрешь, конечно, но появится возможность прокатиться на лафете и быть захороненной у Кремлевской стены на Старцевой горе, если к тому времени успеют эту стену достроить.
Кстати, Василий Иванович когда-то в девяностых видел собственными глазами Кремлевскую таблетку в сотой аптеке. Доверия она не внушала и больше напоминала мерцающую лампочку накаливания в холодильнике.
Евгению Анатольевну нисколько не коробило, что за каждый вызов на дом медицинскому работнику приходилось платить наличными.
Незабываемые ощущения теплых рук проворного, молоденького мед.брата на её старческой мышечной массе стоили больше, чем какие-то полтысячи рублей.
Поглаживание, игривое такое похлопывание ягодиц молодым человеком возбуждало Евгению Анатольевну трепетным ожиданием, что мед.брат непременно ей вставит.
И он вставлял изящно и квалифицированно иглу в самые недра колышущейся массы, как бурильщик шестого разряда, и очень медленно - две минуты - выдавливал из шприца дорогостоящий препарат, потом натирал проспиртованной ваткой всю неохватную площадь и долго любовался результатом своего профессионализма.
" Ни одной морщины! - восхищенно говорил он: - Хоть картину Рубенса с этого места пиши", - и пропадал на месяц, оставляя Евгению Анатольевну вдвоем с надеждой о скорой встрече.
"Главное в нашем возрасте - это тебе йода не перебрать", - первым по-наставнически всегда советовал последний её муж Василий Иванович, а первому мужу Евгении Анатольевны позволялось в этой компании высказать свое мнение лишь последнему. Но немец, как правило, горделиво отмалчивался, ныряя в воспоминания и обиды почти полувековой давности.
Со стороны казалось, что мудрость задела его по касательной и заметных увечий организму не нанесла. Тем не менее, упорное отмалчивание немца, его нежелание высказать свою точку зрения по поводу лечения Евгении Анатольевны, а еще и полное игнорирование им газеты ЗОЖ, вызывало у Василия Ивановича серьезные подозрения.
К тому же, из надежных источников, а именно, мусорных бачков, Ботуз определил по упаковкам от лекарств, что немец глотал целыми бластерами таблетки Жень-Шеня и препарат под названием Дексаметазон, который самому Ботузу некогда выписывали врачи, как средство от отёка головного мозга. Много загадок таил в себе немец, а исповедаться никак не желал.
Евгения Анатольевна рассказывала, что в семидесятых, когда они только поженились, он был ещё нормальным болтливым нудаком, донимал её смехотворной, пионэрской ревностью и глупейшими вопросами: "Почему бескровно прошла первая брачная ночь? Кто ей сломал целку? Кто такой Фадело?"
Приходилось отшучиваться, нежно поглаживая немца по рогам:
"Крови не хватало? Надо было мне в свой пирожок с перцем вставить лезвие бритвы. Тогда бы ты кровушкой захлебнулся", и терпеливо объяснять, что девственность она потеряла еще пятнадцатилетним ребенком, катаясь на раме велосипеда с Педором Евграфовичем Запаровым. Налетели на бордюр, неудачно упали и руль, пробив плевру, вошел в неё до самых кишок. Для полного женского счастья не хватало лишь поиметь денег мешок.
А Фадело, о котором немец узнал из её ежедневника - это собирательный образ, составленный из начальных слогов трех английских слов - фаворит, деарлинг, лов.
Евгения Анатольевна встретилась с ним однажды в поезде, покурили в тамбуре вагона, поговорили о том, как нужно правильно садиться на раму велосипеда, и разбежались. Но она уже знала, что Фадело непременно станет её женихом, лётчиком-испытателем, и через неделю-другую его подвиг посмертно отметят высокой правительственной наградой. С этим общесоюзным горем она и дожила до свадьбы с немцем.
Продолж. сл.
