Еще в разгар лета, у первого подъезда, три ревнивые старушки поссорились на почве сенильной деменции.
Вторая хотела влезть первой, когда третья зажала и не хотела отпускать от себя известного психиатра, серьезно намереваясь купить на него все права и зажить с ним в законном браке.
Два ветерана войны и труда и ещё один - то ли Поволжский, то ли прикамский немец в третьем поколении - осторожно пытаясь разнять старушек, ненавязчиво доказывали им, что Алоисов Альцгеймеров на всех хватит, что каждой в свое время обязательно выпадет по-одной, а то и сразу по-две жидовских рожи, заслуженных девицами за долгие годы существования в этой необъятной стране.
Педор Евграфович Запаров и Василий Иванович Ботуз были едины во мнении, а немец в третьем поколении только больше укреплял их убежденность в том, что сенильная деменция в третьей стадии развития больше к лицу влезавшей без очереди Людмиле Ефимовне, чем первой претендентке Евгении Анатольевне, и уж тем более, настоящей правообладательнице болезни Альцгеймера Фаине Шмитовне Шумихиной, которая, честно говоря, с её младшей сестрой давно задолбала весь двор своей простотой.
По утрам Фаина Шмитовна, накинув широкополый халат и, натянув на голову резиновую шапочку, спешно неслась искупаться в Днепре, пока солнце не набрало инфракрасного жара и не спалило её рыхлое, но еще нежное тело.
Не успевали Запаров и Ботуз обсудить, какой средней скорости необходимо придерживаться Фаине Шмитовне, чтобы преодолеть две с половиной тысячи километров и достигнуть Днепра хотя бы к полудню, как на балкон вальяжно выходила её младшая сестра и командным голосом приказывала:
- Фая! Фая! Фая! Лиф забыла! Вернись!
Этого вполне хватало, чтобы двум ветеранам и тому же немцу упасть на землю возле детской площадки и, укрываясь острым запахом, ползти в заранее подготовленное убежище.
Так убедительно, и каждый раз по-разному отдавался эхом войны хорошо поставленный голос младшей сестры Фаины Шмитовны, что на её зов кидался еще один неизвестный старикашка из соседнего дома с противотанковым снарядом под мышкой и, помаячив на расстоянии выстрела желудем из рогатки, разочарованно, но не теряя надежды, прятался в недрах соседнего дома до следующего утра.
Больше никакого интереса для домовой общественности Фаина Шмитовна не представляла. К полудню её обычно по пути сбрасывали санитары из ягодки на руки младшей сестры, со звуком орудийного выстрела хлопали жестяной дверью зеленого УАЗика с выгоревшим жёлтым крестом во лбу, и двор упирался в обеденную негу.
Вскипевшее небо сливало жар на потные головы стойких ветеранов и бдительного немца в третьем поколении.
Убежденные диабетики второго типа Педор Евграфович, Василий Иванович и прикамский немец с подозрением на простатит в эти душевные минуты могли позволить себе расслабиться и поговорить о том, как прекрасно в полдень выпить рюмку ледяной водки из морозилки и залить её тремя ложками наваристого борща, что они вполне заслужили за долгие годы непримиримой борьбы с мировым империализмом путём империакритицизма, завещанного великим Лениным.
Вслед за высокой политикой, разговор традиционно и плавно переваливался на баб. За каждой политикой назойливо стояла своя баба, но первой всегда была Людмила Ефимовна.
Очень хотелось Василию Ивановичу поставить ей на вид, сурово осудив за ****ство, в котором она ни разу не была замечена, однако как-то случайно оговорилась, что ещё в юности по обоюдному желанию пострадала от советских оккупантов, и с тех пор содержит дома пять собак и четыре кошки, а нормальных взрослых пацанов презирает и ругает всех автовладельцев, подозрительно припарковавшихся возле четвертого подъезда.
Увидеть Альцгеймера в гостях у Людмилы Ефимовны страстно желал и Педор Евграфович прежде всего потому, что Людмила Ефимовна в юности работала технологом на ликеро-водочном заводе и знала, сколько нужно подсыпать в водку растворимого кофе, чтобы получился французский коньяк.
Знала, но забыла. И вспомнить рецепт представлялось единственно возможным, если стереть Альцгеймером у неё начисто оперативную память и вернуть Людмиле Ефимовне золотое время детства и юности.
Шансы были велики.
Педор Евграфович упорно старался продемонстрировать Василию Ивановичу и Поволжскому немцу свой талант по выявлению третичного сифилиса и предпоследней стадии сенильной деменции у подопытной.
- Особенно хвалит супруга, - приоткрыл он тайну своего таланта, - она говорит, сто у меня язык и зопа! Извините, высокий сахар! Изо рта попрыгали все сыпяссие и зузассие звуки, - намекнул Запаров друзьям на то, как не просто порой бывает разговаривать языком Эзопа.
- Твой язык любого до глубинных недр доведет, а потом выведет из себя через одно место, - понимающе подсыпал комплиментов Ботуз.
- Да уж, блин, вообще, - подтвердил бдительный немец, что он не сторонний созерцатель, но активный соучастник не простого акта по выявлению сенильной деменции у Людмилы Ефимовны.
- Сто вообсе? - спросил Запаров.
Прикамский немец ответил:
- Ничего вообще. А вдруг Людмила Ефимовна не восприимчива к Альцгеймеру?
- Как такое может быть? - удивился Ботуз наивности немца: - У всех может, а у неё не может быть Альцгеймера? Такого быть не может, потому что такого просто не может быть.
- Бывали прецеденты и похуже, - хотел, но не смог вовремя уняться немец: - Наличиствовала среди моих знакомых одна бабушка, которая так долго страдала эпилепсией, что однажды не выдержала и решилась обратиться к Н. Бехтеревой, чтобы вылечиться от этой болезни гениев и злодеев.
Бехтерева, чтобы усыпить бабушку и её бздительность, намазала ей голову маслом, воткнула в череп пучок проводов, а сама на спящей клиентке провела лоботомию, то есть через правую глазницу ввела провод с кусачками на конце, отломтила шмотень из лобной доли мозга больной и вытащила его по японской технологии наружу.
Всё!
Бабушка очнулась здоровой, без эпилепсии, но с приобретенным Паркинсоном.
Репа у неё тряслась лихо, зато Альцгеймер обошёл стороной. Ведь этим двум враждующим психиатрам никак нельзя ужиться в одном отдельно взятом теле.
- А, древние египтяне обычно мозги доставали через правую ноздрю. Накручивали мозг на специальную палочку и вынимали, - поделился своими знаниями Ботуз.
Немец поморщился, оглядел всего Василия Ивановича с неприкаянной головы до варикозных ног, точно патологоанатом из анекдота, диагностировавший после вскрытия чукчи, что причиной смерти послужило патологоанатомическое вскрытие чукчи, и бравурно закончил:
- Не знаю, как в Древнем Египте, - мне ещё не удалось там побывать, - а бабушка стала оплотом и последней надеждой устойчивой ячейки некогда развитого социалистического общества.
Башка, конечно, у неё тряслась из-под такта тремора рук, но память была всеобъемлющей - вдоль и поперёк, куда ни ткни - и в детство не впадала, сколько не пыталась, в отличие от мужа.
Всякий раз перед походом деда в рюмочную, что находилась под окнами их дома, тщательно готовила своего рассеянного склеротика: составляла подробную карту, отмечая красными стрелками вероятные пути его возвращения домой, и запихивала схему ему в правый карман, а в левый внутренний, рядом с бумажником и сотовым телефоном - записку с подробным адресом, группой крови и просьбой:
"Товарищи фулюганы, опойки, колдыри, синяки и пр. шелошовки. Как в физическом, так и в финансовом отношении дед полный импотент. Взять с него нечего. Просьба: вернуть за небольшое вознаграждение. (Денег жалко. Отдам натурой)."
Правда, и записка не всегда срабатывала. Хотя бабушка держала дедушку под постоянным прицелом. От окна не отходила, фиксировала со спины все его неуклюжие попытки схильнуть на сторону, замылив её снайперский глаз уверенной, верблюжьей походкой, и вносила изменения в рекогносцировку.
На излёте пятнадцатой и сороковой минутах звонила деду на мобильный и домогалась: сколько еще продлится в рюмочной встреча ветеранов и бывших коллег по министерству строительства? Доколе он будет испытывать её терпение?
И еще добивала парой вспомогательных вопросов и предложением: если завтра дед бросит пить, то его ждет приятная неожиданность - она встретит его в одном розовом пеньюаре, они традиционно сыграют в подкидного дурака, и она, вполне возможно, проиграет ему три партии подряд.
Бабушка - тонкий психолог. Знала, чем можно охмурить дедушку.
Для мужей с деменцией розовый пеньюар, конечно - просто ни о чём. Склеротику не до разврата и оргий в то время, когда , как часто бывает, очень хочется справить малую нужду, а чем приблизительно это делать и где его искать - напрочь забывается. Приходится удрученно стоять и плакать, стоять и плакать.
А вот в подкидного дурака выиграть у жены и наконец доказать, кто в доме самый умный - это более, чем заманчиво.
Ещё через сорок минут бабушка делала контрольный звонок, чтобы игриво напомнить дедушке, что её предложение на счёт пеньюара и святого карточного долга остаются в силе.
А через полчаса с мобильника звонил сам дедушка и рыдая признавался, что опять основательно заблудился: "Где он? В какой стране? Куда подевались портреты Л.И. Брежнева и общественный транспорт?"
"Внимательно оглядись, - спокойно советовала бабушка, - прочти на табличке название улицы, и я вышлю по адресу полицию, службу спасения, скорую помощь и подключу к поиску детей и внуков!"
"Какая полиция?! Я в Америке?! У меня еще и дети с внуками есть? Женщина, вы кто? Почему, понимаешь, забрались в мой дом и терроризируете меня звонками? Хотите ограбить? Не позволю! Люди, помогите номенклатурному работнику!.." - успевал дедушка в отчаянии крикнуть в трубку и отключить её так, чтобы потом напрочь забыть, как она включается.
Терялся дедушка не часто, но регулярно. И искали его по одной и той же примете:
"Он сильно запятнал себя кетчупом! На рубашке остался след размером с Орден Дружбы Народов. Пять лет ничем не могу отстирать", - давала она особые приметы членам добровольческой группы сыщиков и волонтёров.
"Почему опять отпустила отца? Ты же знаешь, что ему пить нельзя! " - возмущались невестки, пока остальные родственники рыскали по городу, заглядывая зачем-то в мусорные баки и приемные коллекторы
