(размышления любителя истории, навеянные приближением столетия Октябрьской революции)
Чем ближе знаковая историческая дата, тем больше размышлений на тему «что же это было». Более 70 лет, почти весь ХХ век, прошел под влиянием этого События, причем не только российской, но и мировой истории. Любое системное явление развивается диалектически и никогда только по позитивному либо негативному сценарию — таков общефилософский закон единства и борьбы противоположностей. При желании можно нарисовать таблицу из двух граф и свести в нее все положительные и отрицательные деяния и последствия Октября, причем одно и то же событие может кочевать из одной графы в другую в зависимости от конкретного текущего исторического контекста. Для одних подобная таблица будет иметь один вид, для других — совершенно другой, поскольку и критерии оценки постоянно изменяются. Одни — это те, кто называет революцию «переворотом», другие — кто переворот «революцией». Ясно одно: в пику известной цитате, теперь уже можно уверенно утверждать – ЕСТЬ «у революции начало», ЕСТЬ «у революции конец», точнее, конец эпохи, началом которой и послужила Октябрьская революция. Меня интересует какой исторический момент, точку невозврата, можно считать началом «революции конца»? Попытаюсь порассуждать и предположить.
Итак, исторический залп «Авроры» возвестил угнетённому миру о начале «новой эры» в истории человечества, о возникновении первого в мире государства рабочих и крестьян, призванного уничтожить классовые противоречия и заложить основы подлинной социальной справедливости под руководством боевого авангарда пролетариата — партии большевиков.
Как учили классики марксизма-ленинизма, главный вопрос любой революции — вопрос собственности. Однако упразднение института частной собственности в России не казалось катастрофическим. Собственников в России было относительно немного, а землица-матушка массовым сознанием крестьянской страны таковой и вовсе не воспринималась — на то она и «матушка», от Бога. Намного более трагичным представляется активное насаждение классового самосознания, новой агрессивной идеологии космополитизма. Ибо пролетарский интернационализм, по Маяковскому, предполагал в будущем «без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитием». «Интернационал» стал одним из главных символов государства, однако в нем не было ни слова про страну, выбравшую его в качестве своего гимна.
Но шло время, мировая революция задерживалась. В Германии, тем временем, победил Гитлер. Идеологи Октября искренне надеялись, что теперь рабочий класс Германии непременно отберёт у него власть. Но вопреки революционной теории своего земляка Маркса, вскоре немецкие пролетарии в форме вермахта с оружием в руках пришли в страну, в которой у власти находился «братский» (в теории) пролетариат.
Всё. О пролетарском интернационализме требовалось срочно забыть: он только мешал целиться в «украшенную» свастикой грудь недавних «братьев по классу». Пришлось срочно заполнять идеологический вакуум, заменив идею о «всемирном братстве трудящихся» на понятное каждому восприятие мира сквозь призму «свой — чужой». Всё остальное, увы, не работало.
Возрождение, пусть и в завуалированной форме, исторического национально-религиозного самосознания народа знаменовало важнейшую веху в развитии страны. Здесь и учреждение новых орденов в честь великих российских полководцев, начиная с Александра Невского, и разрешение носить царские боевые награды, а аналог Георгиевского креста — орден Славы имел точно такую же колодку с георгиевской ленточкой. И запрет на гонение церкви, и открытие храмов, и восстановление патриаршества. В песнях вновь зазвучало подзабытое слово «Россия». Поменялся государственный гимн, и хотя он остался идеологически выдержанным, в нем появилось упоминание о Великой Руси. И как высший символ борьбы с врагом — образ Родины-Матери, а за неё, как поётся, «и умереть совсем не страшно...» Что может быть сильнее? «Всё для фронта, всё для Победы!» Советский патриотизм почти полностью вытеснил собой ставший чуждым безликий космополитичный «пролетарский интернационализм».
Справедливости ради, товарищ Сталин еще до войны понимал, что на одном классовом самосознании далеко не уедешь. Отсюда и устранение наиболее одержимых «инквизиторов» мировой революции, и фильмы про Ивана Грозного, Александра Невского, Петра I, и даже возвращение новогодней елочки. Единственное за всю советскую историю обращение к людям «братья и сестры», прозвучавшее из уст бывшего православного семинариста в первые дни войны, неслучайно. Оно взывало к глубинному подсознанию православного, в большинстве своем, советского народа. В этом простом и органичном обращении слились воедино и трагизм первых чудовищных поражений, и почти мольба Сталина к народу о помощи, и его надежда на собственное самосохранение.
Народ услышал. Победил. Но народ изменился. Изменился и сам Сталин. Во имя сохранения идей социализма и, в конечном итоге, сохранения власти партии было необходимо основательное обновление идеологии. Встроить советский патриотизм в качестве органичного элемента в концепцию поступательного развития российской державности, обеспечить историческую преемственность, соединить, казалось бы, несоединимое — мечту о всеобщем равенстве с православной соборностью. Поумерить «мессианские» амбиции. Абсолютная концентрация власти в руках вождя позволяла сделать это. Если бы удалось, думаю, не исключены, со временем, были бы канонизация Сталина русской православной церковью и появление нового святого под именем, предположим, «покаянного Иосифа-победителя» или что-то в этом роде. Покаянного или покаявшегося за реки пролитой крови. К тому же самый светлый, самый иконописный облик среди всех советских руководителей был именно у него — «Иосифа-победителя» со звездой Героя и орденом Победы на белом кителе. Принял бы народ нового святого? Рискну предположить: принял. Поэтому и начавшуюся незадолго до смерти вождя борьбу с космополитизмом можно расценивать в качестве первого шага на этом пути. Но не успел: нужно было развивать экономику, восстанавливать разрушенную страну, делать атомную бомбу — еще более важное для ее сохранения деяние. Умер Сталин (или ему «помогли» это сделать), и шанс был упущен...
Увы, следующий лидер был органически не способен понять и осознать историческое веление времени. Мало того, что товарищ Хрущев пообещал показать советскому народу «последнего попа», так еще сотворил новую утопическую химеру: построение коммунизма к 1980 году. «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» Этот лозунг не просто нелепый — вредительский, ведь что это за штуковина — коммунизм — не знал никто в мире. Сам того не подозревая, волюнтарист Никита Сергеич заложил идеологическую мину. Народ, сымитировав привычный «одобрям-с», тем не менее, скривил губы в саркастической улыбке, поскольку с детства хорошо знал свои сказки: «Пойди туда, неведомо куда, найди то, неведомо что...» Да что там народ! В самой власти веривших в скорое построение коммунизма было не больше веривших в победу мировой революции.
Поэтому брежневские выдвиженцы, сменив на высшем государственном посту неразумного мечтателя, больше не вспоминали эту дату — 1980 год. К коммунизму призывать, конечно, не перестали, но делали это уже не так рьяно. «Строительство коммунизма» заменили на «создание материально-технической базы коммунизма», а приход новой формации отложили на неопределенное время. Подобный «компромиссный» вариант устроил всех. А что? Пожить во времена, когда будет «от каждого по способности, каждому по потребности», в принципе, не отказался бы никто. Попутно кастрировали понятие «мировая революция», придумав более удобное выражение: «мировой революционный процесс». Благодаря этому, появилась возможность истолковывать в нужном свете любое протестное движение в мире. Хотя «революция», растянутая во времени и пространстве, вообще-то уже именуется эволюцией и развивается совершенно по другим законам.
Жизнь, в целом, упорядочилась, стала лучше. Потихоньку «строили коммунизм». Активно помогали братским странам социализма и некапиталистического пути развития, правда, многим из них просто так, за красивые черные глаза. Руководство КПСС интересовал лишь «сам процесс», как говорилось в анекдоте: «Дайте гудок и сделайте вид, что мы едем дальше». Ибо идеалы коммунизма светили откуда-то из «прекрасного далёка». Кстати, в пресловутом 1980 году «коммунизм» всё же заглянул в олимпийскую Москву, но только на две недели.
А еще через пять лет новый генсек опять заговорил о необходимости «обновления социализма». Однако один из первых горбачевских лозунгов гласил: «Перестройка — продолжение революционного дела Октября!» Какое еще «революционное дело»? Большевистское — победа мирового пролетариата и «экспроприирование экспроприаторов»? Лозунг вызвал недоумение, предвосхитив тщетность усилий по реанимации нереанимируемого, хотя в са́мом начале Перестройки какие-то надежды еще теплились. Но импотенция «Горби», а с ней и крах его «детища» с бесславным финалом — попыткой ГКЧП перехватить у него власть, окончательно нивелировали философскую категорию под названием «коммунистическая общественно-экономическая формация». То было видимой точкой невозврата.
[justify]«Авантюра не удалась», но спасибо ли «за попытку»? Наверное, всё же спасибо, ибо в философском смысле отрицательный результат — тоже результат. Если бы провели косыгинскую экономическую реформу, если бы не подсели на «нефтяную иглу», если бы не ввязались в гонку вооружений, если бы не праздный говорун Горбачёв... Что бы ни звучало в оправдание, ясно было одно: изначальные идеи Октября обречены, оставшись в сознании большинства народа накрепко привязанными к давно ушедшей исторической эпохе, утрата веры в них представлялась лишь делом времени. Конечно, «идеи Ленина живут», но уже не побеждают. Огромная страна еще какое-то время двигалась по инерции. В «братских» странах поменьше размерами, где и инерция поменьше, всё полопалось быстрее.