ее в кровать, сестренка потянулась следом за ним, как нитка за иголкой.
— Жениться пора оболтусу, — тетка сокрушенно посмотрела, как бережно сын держит ребенка. — А не заглядываться на чужих детей.
— Теть Люб, а у тебя водка есть? — невинно поинтересовался Роман.
— Ой, да что же это такое делается-то?! — рассердилась было тетушка, но была жестко прервана вернувшимся сыном.
— Мать, не разводи, дай ему выпить!
— Ну… раз такое дело, помянем рабу божью Нину, — решила тетя Люба.
Барховцев хотел просто немного выпить, поесть и лечь спать, но раз уж сам напросился, отказаться от поминок было никак нельзя, все-таки умерла его мать.
* * *
Роман страдал над последней, третьей стопкой водки, которую тетка выставила на стол за помин души рабы божьей Нины. Его организм, только недавно сумевший вывести из себя все продукты распада обильных возлияний, среагировал на новую порцию крепкого алкоголя покрасневшими глазами и горячим облаком жгучей обиды, вспыхнувшей в желудке и заполнившей собой грудную клетку, нахмуренные брови, удерживали соленые озера непрошенных слез.
Павел пытался делать вид, что не замечает мрачной физиономии брата, но косился с удивлением, не ожидал, что смерть дальней родственницы вызовет такую бурю чувств у Ромки. Он бы с пониманием отнесся к надгробным рыданиям своей матери — все-таки женщина, к тому же пожилая, а они все любят поплакать возле могил и на любых поминках, но глаза его матери оставались сухими в течение всех этих тяжелых дней. Она не проронила ни слезинки, была собрана и сосредоточенна сначала на соблюдении необходимых ритуальных тонкостей во время похорон, после — на поминках, а вот брат Ромка, крепкий молодой парень неожиданно размяк.
Душа Барховцева Романа не находила себе умиротворения и покоя, снова вспомнились обиды на отца, что бывало только в состоянии разлада с самим собой и внутреннего хаоса.
— Вот скажи, теть Люб, за что он так со мной?
— Эй, ты чего, Романыч?! — Пашка дружески ткнул в плечо.
От легкого тычка с ресниц сорвались две слезинки. Одна из них булькнула и растворилась в крепком алкоголе, вторая стукнулась о термосалфетку, подложенную под тарелку с остатками горячего плова из говядины.
— Рома, сыночек! — кинулась к нему тетка. — Что же такое говоришь? Да Матвей всю жизнь только и трясся над тобой! С чего это ты, дуралей этакий, решил, что не нужен ему? А у отца все и разговоры только о тебе, о Лизочке, да о Санечке!
Она помолчала, погладила его по вихрам двумя руками и поцеловала в макушку.
— Эх ты, вымахал под потолок, обдетнился, а как был мальчишка обиженный, так и остался. Горе луковое!
Ласковый подзатыльник вернул душе утраченное равновесие. Барховцеву уже не было так больно от застилавших глаза детских воспоминаний о его непростых взаимоотношениях с отцом. Они практически никогда не разговаривали по душам: отец требовал — Ромка подчинялся. В раннем детстве — с радостью и удовольствием, став постарше — с постоянными пререканиями, хмурясь, огрызаясь, доказывая свое право на самостоятельные поступки. Но бывали такие моменты, когда подросток Ромка искал защиты или совета, и тогда отец раскрывал перед ним неизвестные стороны взаимоотношений в человеческом социуме, не снисходил свысока до скудных ответов, а доступно и подробно объяснял, куда могут завести неопытного и легкомысленного человека поступки без предварительного анализа последствий. Редкие минуты такого общения с папой были ценнее всего на свете, после познавательных бесед Ромка чувствовал себя странно счастливым, аккуратно припрятывал драгоценные минуты в укромные уголки своей памяти и бережно хранил там. Он не сомневался, что отец его любит, но не мог понять, почему тот предпочитает разбираться с возникающими проблемами без него, упрямо сохраняет дистанцию даже теперь, когда его сын давно уже стал взрослым человеком.
Тетя Люба убрала со стола последние тарелки и села.
— Упокой ее Господь, — пробормотала она и перекрестилась. — Бывало, начну расспрашивать, что да как там, в их дебрях-то: а она только, все хорошо, мол. Говорю, давай хоть на зиму перевезу тебя к себе, а то, что за жизнь: без воды, свет с перебоями, печку топить надо — тяжело же! А она только отмахивалась: «Мне на вашем восьмом этаже будет тяжело, в тесноте — привыкла к простору». Обижалась я на нее за такие слова. Царство ей Божье! — она снова перекрестилась.
Тяжело вздыхая, тетка покрутила в руках запечатанный конверт, который Барховцев нашел в доме своей биологической матери.
— Читай, Рома, — велела она племяннику. — Что там она пишет?
Отчего-то слегка заволновавшись (все-таки письмо с того света, да еще от матери, которой у него не было никогда!), Барховцев вскрыл конверт и пробежал глазами строчки, написанные круглым девчоночьим почерком. Кое-где буквы расплылись, видно мать плакала над этим листочком, вырванным из ученической тетрадки. Непроизвольно губы Романа сжались, а глаза пошарили по столу, в поисках водки, но тетя Люба уже припрятала бутылку.
Три стопки — помин души, а остальное — пьянство!
Тетка смотрела на него в суровом спокойствии, в глазах Пашки отражались одновременно и нетерпеливое ожидание, и сопереживание, и скорбь. Роман не спешил рассказывать, что в письме, шумно дышал и двигал ноздрями, как застоявшийся в стойле конь перед пробегом. Из конверта выпал плотный лист гербовой бумаги с водяными знаками, сложенный пополам — завещание. Тетя Люба осторожно и бережно его развернула.
— Богатый наследник теперь, Романыч? — попробовал разрядить обстановку Павел, но осекся под сердитым взглядом матери.
Она отставила лист подальше от себя, на расстояние вытянутой руки и, прищурившись, прочитала:
— "Я, Барховцева Нина Семеновна… все свое имущество, в какой бы форме собственности оно не заключалось и где бы не находилось ко дню моей смерти, завещаю в равных долях двум моим детям Барховцеву Роману Матвеевичу… года рождения и Барховцевой Марине Матвеевне"…
Тетка положила листок на стол, сложила под грудью ладони и несколько минут молча и напряженно гипнотизировала взглядом завещание родственницы, потом подняла голову и со страхом посмотрела на племянника.
— Рома, там написано…
— Я знаю, теть Люб, — улыбнулся Роман.
Улыбка получилась кривой и жалкой: один уголок рта приподнялся, а второй почему-то опустился вниз, и от этого показалось, что он сейчас заплачет.
— Вот это да! — прокомментировал Павел, заглянув в листок.
— Да как же так-то?! — ошарашенная новостью тетка задышала ртом. При каждом вздохе глаза ее расширялись, на выдохе она хлопала ресницами и замирала.
— Сам не могу до сих пор поверить, — горько усмехнулся Роман.
— Мам, тебе дать валерьянки? — забеспокоился Павел.
— Сиди, не надо мне никакой валерьянки! — мать махнула на него рукой, второй она схватила себя за левый бок. — Да как же так-то?! Я думала, она старше меня лет на десять, как минимум! Я-то всегда жалела ее, думала, надо же, как жизнь не сложилась, а она за все время ни единым намеком!..
— Мать, выпей валерьянки! — сын поднес ей кружку с успокаивающими каплями.
— Сказала, отстань! — прикрикнула на него родительница.
Она разглядывала племянника, словно тот был редкой экзотической бабочкой, занесенной в Красную книгу, и чисто случайно пойманной энтомологом-любителем в непроходимых джунглях Амазонки. Барховцев заерзал на стуле, ему захотелось спрятаться, словно он один и был виноват в неожиданных перипетиях судьбы, захлестнувших их большое семейство. Тетя Люба вдруг дернула подбородком, и скорбно поджатая нижняя губа у нее задрожала.
— А что за девочка?
Тетка жалобно заморгала, выхватила из рук сына кружку и залпом проглотила успокоительное лекарство.
— Что за девочка я не знаю, — устало ответил Роман. — Тетя Нина оставила ее в роддоме. Отец смог только узнать, что ее удочерили в раннем возрасте, а как ее теперь зовут, какая фамилия — неизвестно. Как ее искать — не представляю.
— Обалдеть! — резюмировал Павел, переводя изумленный взгляд с матери на брата. — Прям готовый сценарий для Мексиканского мыла!
— Где же ее искать-то? — озаботилась тетка. — Ей уже поди лет двадцать, может уже давно замужем! Как сейчас все это ворошить? Да захочет ли она поменять свою жизнь — уже к чужим людям привыкла! Это теперь мы для нее чужие!
— Вот поэтому и надо ее найти, — не согласился Павел. — Захочет — станем для нее родными, а не захочет…
— Если честно, не могу я представить, что где-то у меня есть родная сестра. — Роман вздохнул, потер слипающиеся глаза. — Мне бы легче было не знать о ней.
— Но теперь-то ты знаешь, — ввернул Пашка. — Ты же не сможешь спать спокойно, Ромуальдо!
«Не смогу», — глубоко в душе согласился Барховцев, мрачно посмотрев на брата.
— А письмо-то, можно почитать?
Роман молча отдал
Ну а Лизу можно понять - жить с мужем, который едва не изнасиловал, после того, как где-то шлялся - нереально.