Предчувствие

Предчувствие
Я встретилась с ней на берегу Черного моря. Вернее, море было синим, даже белым – от пышной пены у подножья скал. Море было неспокойным.
Такой же неспокойной была и душа – уже несколько дней. Внутреннее волнение. Ни с чем не связанное. Появившееся буквально на ровном месте. А я-то думала, что сбегу к морю, к солнцу, к соленому ветру от всей городской суеты. От трудного рабочего года, который наконец-то закончился… Нет.
Внутренняя лихорадка появилась с пением птиц. Они весело щебетали, летя навстречу солнцу. А ведь возможно, что им, птахам, не так-то и весело. У них свои проблемы. Это нам, людям, кажется, что птичья жизнь беззаботна. И полна одних радостей и удовольствий. Скорее всего, это ощущение возникает из-за легкости их полета. Захотели – крылышками взмахнули – и прямо в облака. И поют. Да как поют! Радостно-радостно. Как будто их все в этой жизни устраивает.
Вот это самое пение, такое наивное, простое, живое, настоящее, и стало причиной предчувствия. Не могу сказать, что это было предчувствие надвигающейся беды. Только что-то очень неприятное поселилось в душе. И никуда от этого было не деться. Даже муж заметил – то и дело взглядывал вопросительно.
Тогда я и наловчилась убегать к морю. Появилась неумолимая потребность быть одной. Хоть часок. И чтобы – только закат. И пена. И шум волн. И соленый ветер. Мелкие брызги, летящие навстречу, падающие мне на руки, на лицо. Приятный соленый ветер – он приносил покой. В тишине уходило волнение. Хотя разве это – тишина? Неуемный крик чаек, людской гул, доносящийся оттуда, из людской суеты. Из гостиничного комплекса. Однако пока мой муж обливался потом там, на теннисном корте, я отдыхала в блаженном одиночестве.
Так продолжалось несколько дней. Каждый из них дарил мне час забвения.
А потом этот телефонный звонок. Местный. Из нашей же гостиницы. Женский голос. Приятный. Молодой. Чуть обеспокоенный. Голос был незнакомый, но я не могла назвать его чужим.
Она просила о встрече. Как-то так странно просила, отчего я поняла, что это больше нужно мне, чем ей. Она не представилась. Я так и не узнала (и никогда не узнаю) ее имени. Единственное, о чем спросила, – как мне различить ее среди отдыхающих. Она с улыбкой, как мне показалось, сказала: по белой шляпе. У моря почти все ходят либо в белых шляпах, либо в соломенных желтых. Я попыталась ей об этом деликатно намекнуть. В ответ же она сказала, что таких шляп не носит никто. Я пожала плечами.
Мы договорились о времени. Семь часов вечера. Именно то время, когда я совершала свои одинокие пешие прогулки. Похоже, она знала об этом.
Больше мы ни о чем не говорили. Время, место и белая шляпа. А потом короткие гудки. Я не удивилась этому звонку, не испугалась его. Напротив, мое внутреннее напряжение несколько ослабло. Я как будто знала заранее об этом звонке, как будто ждала его.
Она шла мне навстречу. Красивая женщина. Это было видно издалека. Босые ноги ее плавно рассекали набегавшие тихие волны. Она шла по кромке воды. Издали казалось, что не шла, а плыла. Подол ее белого платья купался в белой пене. «Странно, – подумала я, – платье намокнет. Зачем ей это надо? И действительно, в белой шляпе. А волосы какие длинные, красивые! Желтые, как искрящиеся солнечные лучи».
Женщина приближалась. То, что на расстоянии выглядело белой шляпой с огромными полями, вблизи оказалось белым пышным облаком. Чем ближе подходила ко мне женщина, тем радостней становилось на душе. Как хорошо. Как хорошо!..
Женщина подошла совсем близко. Можно было при желании дотянуться до нее рукой. До ее волос, до мокрого подола платья. Она улыбалась. Улыбалась вся – губами, глазами, нежной светящейся кожей, желтыми волосами. Она сказала:
– Здравствуй.
– Здравствуй, – почти пропела я.
По всему моему телу разлилась радость. Так радуются щенки встрече с хозяином – любимым хозяином, который кормит, поит, ласкает.
Осталось простое любопытство: кто она? Однако мне не пришлось задавать вопросов. Она читала все мои мысли. Она знала их. Она знала обо мне всё. И хорошее, и плохое. Все, что я могу сделать в этой жизни. И чего не сделаю никогда.
Женщина взяла меня за руку и сказала:
– Я твой ангел-хранитель.
Какой теплой и мягкой оказалась ее рука! Захотелось сжаться до маленького комочка и спрятаться, укрыться в этой руке, в настоящем покое…
Колокольный перезвон. Тихий-тихий. Слышу. Больше ничего вокруг – ни криков чаек, ни шума моря, ни соленого ветра. Только перезвон. И я полетела на манящие, зовущие колокола. Может быть, не полетела, но как-то я все же оказалась там. Там, где трепещет каждая клеточка или ниточка, или как еще можно назвать мое сознание. Не было более ничего кроме сознания. Им я видела, им слышала, им разговаривала. Им я просила. Просила оставить меня в этой музыке колоколов, в этом пении. Для чего? Для того чтобы творить! Я почувствовала себя сильной! И знающей, знающей многое. Как рождаются звезды… Почему плачет дождь… О чем шепчутся облака…
Как же я хотела остаться там! Но мне сказали, что еще не время. И пришла я не за этим. За чем же?
И тут я увидела страх. Он поселился на земле, он поселился в облаках, он поселился в солнечных лучах. Я видела, как ходуном ходила земля, как растягивалась ее черная кожа. И гул. И рокот. И волны бились неистово и страшно о камни. Сначала они сожрали скалы. Потом пошли на дома – низенькие, высокие… Они хотели объять необъятное. Люди кругом кричали. Плакали дети. Рушились здания. Они раскачивались из стороны в сторону – и складывались, как карточные домики. И стоны доносились из руин. А земля тяжело дышала. Ее могучая черная грудь то вздымалась, то опускалась. И толчки. Постоянные толчки. Как будто бешено стучало чье-то сердце. Как будто заболел какой-то огромный организм…
Постепенно земля успокаивалась. Казалось, утихла ее внутренняя боль. Она задышала ровно. Беззвучно. Спокойно. Быть может, даже впала в дрему – от усталости, от пережитого приступа безумия. Ее согрело солнце. А над землей стоял плач. Живые рыдали над погибшими. Матери, как маятники, раскачивались над своими детьми, которым не суждено было стать взрослыми. Любящие стонали над телами любимых. Кто-то еще жил зыбкой надеждой, разбрасывая в стороны обломки и камни, пытаясь докопаться до тлеющей жизни – или хотя бы до холодных изуродованных тел…
Секунды, считанные секунды, я все это слышала, видела, чувствовала. Боль людей, раздавленных массой камней, невыносимую тяжесть в душах оставшихся в живых. Может, это были вовсе и не секунды. Там не было понятия времени. Там была вечность.
Страшные картины вновь заменило ощущение радости и покоя. В неумолкающем колокольном перезвоне прозвучали слова женщины:
– Передай людям, что их ждет беда. Пусть они покинут обжитые места. Они должны спасти своих стариков и детей. Передай им, что они могут успеть. У них есть три дня. Обязательно передай.
Защекотало ноздри. Ужасно неприятно. Я чихнула – и услышала короткий смех мужа. Открыла глаза. Увидела его, нагнувшегося надо мной с травинкой в руках.
– Вот ты где спряталась, – сказал он. – А я уже начал беспокоиться. Раньше ты так надолго не уходила.
– А который час? – я чувствовала себя бодрой, полной энергии. Отдохнувшей.
– Десятый час, голубушка, – Иван посмотрел на часы.
Брови его нахмурились. Голубушкой он меня называл в особых случаях. Когда сердился. Волновался, видать, пока меня не было.
– Ты давно здесь?
– Да нет, только что подошел. А до этого битый час искал тебя по пляжу. Кто бы мог подумать, что ты забредешь так далеко…
Если бы только Иван знал, как далеко я забрела! Но он не знал. Он видел меня, сидевшую на траве у дерева.
Иван подал мне руку, помог встать.
– Я что, спала?
– Странная ты какая-то в последнее время. Что с тобой происходит? Мы целый год мечтали об этом отдыхе. Ждали его, деньги откладывали. А ты ведешь себя так, будто всем недовольна. Сбегаешь от меня постоянно. Я что, надоел тебе?
Глупенький, если бы он знал, как я люблю его! Я редко говорю ему об этом. Только в самые сладкие минуты откровенности. Чтобы не зазнался.
– Ванечка, дело не в тебе. Все так запутанно, сложно. Даже… необъяснимо.
Действительно, как я могла рассказать ему об этом неземном колокольном перезвоне? Об этом покое. Этой тихой радости. О женщине без имени, которая назвалась ангелом-хранителем. Ее шляпе-облаке. О том, что я видела и чувствовала там… Я задумалась.
– Кира, ты идешь и спишь на ходу! – крепкие руки мужа подхватили меня.
Я, оказывается, чуть не свалилась в открытый канализационный люк. И мы уже шли по улочкам города. Да, что-то я отключилась от реальности. А реальность – вот она. Рядом. Рядом дома. Старые и новые. Рядом люди. Маленькие и большие. Здоровые и больные. Зато живые. И голос мужа – совсем близко, который зловеще шепчет:
– Черт возьми, что происходит?
– Ваня, я видела удивительный сон. Мне приснилось, что всего этого нет. Это все погибло, – я развела руки в стороны, указывая на мир, окружавший меня. – От этих домов остались руины, от этих людей – мертвые тела. Это предчувствие живет во мне несколько дней. И мне надо предупредить несчастных. Мне надо сказать им, чтобы они бежали из этих мест. Пока не поздно. И мы должны уехать. Завтра же. До землетрясения еще три дня.
Муж слушал и молчал. Когда я закончила, он ровным, спокойным голосом произнес:
– Кира, у тебя был тяжелый год. Я все понимаю. Ты устала. Но неужели ты не можешь найти в себе силы расслабиться?
Он не понял. Он ничего не понял. Он решил, что это бред сумасшедшей. И смотрел на меня с тревогой.
– Ваня, Ваня, – пыталась я достучаться до него, – пойми, я видела собственными глазами весь этот ужас. Я должна предупредить людей. И мы уедем. Я не хочу быть погребенной под камнями. Посмотри, посмотри на этого ребенка, на эту молодую маму. Неужели ты хочешь, чтобы они погибли?
Навстречу нам бежал розовощекий малыш. В шортиках. Ему было годика три. Он бежал и заливисто хохотал. За ним бежала молодая женщина. Она тоже смеялась. И приговаривала: «Подожди, шалун. Все равно я тебя догоню!» Они поравнялись с нами. Видимо, женщина расслышала мои последние слова. Глаза ее расширились, она остановилась. Остановился и мальчик. Недовольный, что веселая игра резко оборвалась, захныкал.
– Милая женщина, прошу вас, берите своего ребенка и уезжайте из этих мест, – заговорила я.
– А в чем дело?
– Понимаете… через три дня будет страшное землетрясение. Спасайте семью, – я пыталась говорить проникновенно и убедительно.
– Откуда вы это знаете? – голос женщины испуганно задрожал.
– Мне приснился сон, в котором я видела разрушенные дома и погибших людей.
– Сон?.. Ах, сон… – голос стал насмешливым, потом безразличным.
И вновь возобновилась их веселая игра, звенящая смехом по людной улице.
– Вот! Ты все видела! – зато у моего мужа голос был вполне довольный. – Тебе никто не поверит. И нечему тут верить. Перестань мучить себя и других.
В ту минуту я его ненавидела. От ощущения бессилия у меня потекли слезы. Ванечка, видно, этого от меня совсем не ожидал. В его понимании, я устроила истерику на ровном месте. На нас стали с любопытством оглядываться прохожие. Муж шипел мне в ухо:
– Прекрати. Сейчас же прекрати! Не позорь меня!
Змей гремучий, мне захотелось ударить его больно-больно.