Дети ночи (Глава 1)

тебе мешать. Чтоб сваять какое ни есть письмецо, нужен настрой, и чтоб никто под руку не гавкал, вот я и вышел на балкон. Но уходить сегодня я не собирался, у меня настроение больно хорошее сегодня, да и у тебя, я смотрю, тоже. Ты разрешишь мне остаться у тебя?
- Оставайся, только…
- Только что?
- Сам знаешь.
- Предположим, догадываюсь. Мне поболтать охота на всякие разные темы, а ты уж больно начитанный, что-нибудь умное мне расскажешь.
Потянуло прохладой, и двое ушли с балкона. Окна комнаты Адама выходили на маленькую кривую глухую улочку, по которой ходили слишком редко, дабы что-либо замечать. А если бы ходили, хотя бы только сегодня, то обратили бы внимание, что почти до самого рассвета в комнате горел торшер и погас лишь тогда, когда небо начало сереть, и на востоке появились первые розовые ленты холодного апрельского рассвета.
Утром, когда отец собирался на работу, а Мирра на занятия, мать заглянула в комнату сына и тихо сообщила мужу, что Адам опять заснул, не раздеваясь. Отец кивнул, принимая это к сведению, не больше, не меньше. Он просто давно уже устал скорбеть об участи своего сына и о многом другом тоже.

2

Закатное солнце так красиво заливает пунцовым черепичные крыши. Небо смотрело фиолетовым, а голые еще деревья полумертвым частоколом тощих скелетов чернели на его фоне. Но весна уже пришла и заявила о своих правах.
Адам вдохнул апрельский воздух. Там впереди серые стены, серые камни кривых улиц, пунцовые под солнцем черепичные крыши и голые деревья. Там впереди был Одер, а где-то за Одером было море, а где-то за морем вечная весна. Тяжело, наверное, когда все время весна. Адам подумал, что не смог бы так. Это утомило бы его.
Лех вполголоса ругался со своим мотоциклом, который он собрал из доставшейся ему в наследство довоенной еще рамы и всевозможной требухи, раздобытой на городской свалке.
Адам отвлекся от созерцания заката и обернулся на внезапно громкое ругательство Леха. Кострицкий, зажав в зубах дымящуюся сигарету, пытался вправить мозги несчастной жертве его очередного озарения. То есть мотоциклу.
- У тебя бензин подтекает, а в зубах сигарета. Если ты ее бросишь, загоришься. – обозначил происходящее на его глазах Адам.
Лех поднял голову.
- Хочешь, я тебя стукну! Я сам прекрасно вижу, что происходит, и что мой Франкенштейн все-таки окончательно сбрендил! Вот скажи мне, твоя дотошность  – следствие твоего паршивого характера, или все же результат болезни?! Почему ты промолчать не можешь? Обязательно надо показать, что ты самый умный, а остальные идиоты! Причем полные идиоты!! – Лех вытер руки невообразимо грязной промасленной тряпкой, бросил ее, бросил сигарету. – Он сдох! Может, когда-нибудь я его починю, но сейчас нет вдохновения. Вот смотри, я терплю твои выходки потому… Сам знаешь, почему. А другой на моем месте дал бы тебе один раз или два промеж глаз, чтоб меньше умничал, и все!
Адам ничего не ответил, поежился, застегивая длинный плащ, вышел на улицу. Лех окликнул его, прислонил мотоцикл к заборчику, перепрыгнул через калиточку и бросился догонять.
- Прекрати воображать из себя принца! Уже приелось и не смешно. – Лех взял Адама под руку. – Мы сегодня у Вацека в гараже играем. Отработали пять композиций. Отлично так! Репетируем еще три. Вокалиста, правда еще не нашли. Из нас четверых никто ведь петь не умеет, орать разве что по пьяни. Это, конечно, каждый горазд, а чтобы петь… тут надо умение, голос там, талант. Пойдешь послушать?
Адам кивнул и позволил Леху утащить себя в сумерки гаражей, где из одного уже раздавались достаточно стройные гитарные аккорды.
Пунцовое небо угасло, внезапно стало совсем темно, потянуло холодом апрельской ночи. Адам закутался в плащ, из угла смотря на дерущую гитары троицу молодых безумцев. Ударник с меланхолическим видом постукивал по тарелкам и думал о чем-то своем. Адам прикрыл холодные серо-зеленые глаза. Тексты песен, которые ему торжественно вручили для ознакомления, он уже прочел, с чем-то согласился, что-то его возмутило, что-то шло вразрез с его мировоззрением. Порывшись в рюкзаке, Адам нашел карандаш и принялся править тексты по своему усмотрению, совершенно не задумываясь над тем, как на это отреагируют сочинившие их ребята.
Вацек поднял выпавший из пальцев медиатор, кивнул Леху на увлекшегося Адама. Последний, примостив бумагу на коленях, что-то сосредоточенно писал, изредка нервно заправляя за уши крупными волнами падающие на лицо длинные светлые волосы.
- Что делает твой ненормальный друг?
- Наверное, переписывает на свой лад наш с тобой совместный бред! Я надеюсь, ты хорошо помнишь, что там было, ибо после его правки ничего нашего там не останется.
Вацек процедил сквозь зубы что-то неприятное по поводу всяких шизоидов, которых в больницу не сдают, а они честным гражданам жизнь портят. Лех «совершенно случайно» пнул его по коленке, и четверка продолжила музицировать. Третий гитарист никогда не задавался вопросом, зачем Лех возится с Адамом, хотя и Вацеку ничего по этому поводу не советовал. Просто Вацека многое раздражало, особенно если кто-то что-то делал без его ведома. Ян был спокоен и весом, как его бас-гитара, и это его вполне устраивало. Не устраивало только чувство беспокойства, почему-то пришедшее вместе с этим светловолосым «принцем».
Адам в своем углу увлеченно отображал на бумаге бродившие в его голове мысли, по полу и стенам хорошо освещенного гаража скакали тени музыкантов, и была еще одна тень. Тень, не принадлежащая никому из находящихся здесь.
Ян подошел к Леху.
- Ты как-то сболтнул по пьяни, что у твоего психа плохая родословная. В гараже чужая тень…
Лех странно улыбнулся, ударил медиатором по струнам.
- Тень видишь… Где?
- Обходит за спиной Вацека.
- Арбалет есть?
- У меня?
- Идиот! У тени!
- Не вижу, но что-то вроде как держит в руках.
Лех резко развернулся и попрыгал по направлению к углу, где обретался Адам. Окликнул его.
- Иди сюда, попробуешь спеть с нами.
- Да ну тебя с твоими шутками! – огрызнулся Адам. – Не видишь, я работаю!
Лех видел. Много чего видел, поэтому повторил просьбу, объяснив в трех словах, что они просто хотят услышать свои песни «со стороны». Адам поднялся, собрав исчерканные листочки, один вид которых поверг Вацека в состояние транса. Отставив гитару, Вацек попытался донести до сознания Адама, что они с Лехом сочинили именно такие тексты, которые отражают смысл их музыки. Адам машинально поправил волосы и объявил, что даже очень хорошую музыку портит слабый текст, поэтому он взял на себя такое право довести до ума предоставленный ему «рабочий материал». Вацлав не нашел слов. Приличных.
Лех беззвучно смеялся, слушая разговор и не слыша его.
- Я не вижу тени. – Ян поправлял ремень гитары.
- Стоит за широкой спиной Кристы. – Лех незаметно кивнул в сторону мечтающего ударника. – Не спи, замерзнешь!!! – дико крикнул и кинул в Кристиана чей-то стоптанный ботинок.
Ударник вздрогнул от крика и пригнулся. Ботинок упал где-то в углу.
- Пошла, пошла, родимая. Следи за ней, чтоб ушла совсем. – Лех отвесил пинок Вацеку. – Уймись, баба базарная. Я тебе говорил, что на него нельзя повышать голос…
- Да его убить мало!!! И тебя вместе с ним!! – взвизгнул Вацлав. – Все! Я больше не в духе! Во всем винить вот этого! – он ткнул пальцем в Леха. - Свора-чиваемся!
Всю обратную дорогу Адам молчал. Потом уже сообщил Леху, что тексты остались у него, что он их перепишет и принесет в следующий раз. Может быть, и Вацек тогда будет адекватен. Лех засмеялся, думая о том, что вопрос об адекватности нужно ставить по другому поводу.
- Я останусь у тебя.
Адам повел плечами, сказал, что намеревается всю ночь работать, и если Лешку не мешает спать свет настольной лампы, пусть остается.
Ночь была пугающе короткой и по-апрельски прохладной. Адам забрался с ногами в глубокое кресло и завернулся в лохматый плед. Лех спал поперек кровати, раскинув руки и запрокинув голову. Похоже, его совершенно не заботило открытое настежь окно и апрельский холодок розового рассвета. Ночь прошла слишком быстро.
Адам пристально смотрел в пустоту, и только подрагивающие брови на бескровном лице свидетельствовали о том, что он местами жив, но вряд ли осознает это. Он видел туман, и тени, выплывающие из тумана, силуэты, растворяющиеся в полусумраке ночи, холодный отсвет чьих-то глаз, может звезд, звезд-глаз. Где-то туман сливался с горизонтом, а, может, это горизонт выплывал из тумана, и там исчезали тени. Туда, в туман горизонта, падали силуэты чьих-то фигур, оставались только звезды глаз – колючие и злые звезды на холодном розоватом небе приближающегося рассвета. Туман был везде, туман охватывал, обволакивал мягко и отбирал дыхание. Рядом бродили тени, рядом слышались голоса, рядом были чьи-то звезды глаз… Брови Адама сошлись над переносицей, густо-бардовое напряжение возрастало, казалось, что давление тишины достигло апогея, и сейчас прорвется, но в холодном небе апрельского рассвета внезапно раздалось слово. И еще одно, и еще…
Адам в резком порыве свалился с кресла, забыв, что завернулся в плед, как гусеница в период окукливания, поднялся и кое-как добрел до стола, подвинул к себе лист бумаги, взял карандаш и принялся что-то писать, отгоняя злыми словами, как заклинаниями, наседающие на него тени. Тени испугались слов. Тени ушли, растворяясь в дымке туманного горизонта. Наступил холодный, розоватый и чистый апрельский рассвет.
Адам забрался на кровать, под бок безмятежно дрыхнущему Леху и закрыл глаза. Не уснул, нет, просто закрыл глаза.
… Мои глаза видят множество фигур, сделанных из камня. Они похожи на ангелов с неподвижными мраморными лицами. Ангелы должны, наверное, быть чистыми и непорочными. Милосердными, наверное. Те ангелы, которых я видел в соборах, были из камня. Холодные каменные ангелы с колючими безжизненными лицами. Они пустые внутри. У них нет сердец, только камень. Каменные лица, каменные одеяния, каменные крылья, пустые каменные глаза… Кажется, они смотрят на тебя, когда ты смотришь на них. У них нет глаз, в них нет жизни, но нет и смерти. Рядом с ними не чувствуешь райской благодати, но и пламя ада тоже. Я не хочу рая, если он наполнен каменными ангелами.
Кажется, их сбросили с небес на землю. Даже не в ад к себе подобным, а к людям на землю, и они окаменели, лишенные сил что-либо изменить. Их пустые глаза, кажется, смотрят на тебя и завидуют тебе, потому что ты можешь видеть мир, а они не могут. На их лицах нет сияния святости, только тусклый отблеск солнца. Я не знаю, кто это, но это не ангелы. Это каменные фигуры, лишенные сердец, с безжизненными каменными лицами и слепыми каменными глазами… Почему они стоят надо мной? Чего хотят? Я не хочу принадлежать им! Я не хочу каменного лица и пустых каменных глаз! А если они облекут меня в камень, куда они денут мое живое сердце? Живое? Почему я думаю, что оно живое? Ведь я даже не слышу, как оно бьется?! Может, я один из них, и они пришли забрать меня с собой?.. Холод спускается вниз по спине… В углу какие-то тени…
Лех вздрогнул во сне, насторожился, задерживая дыхание – ему казалось, его сердце бьется слишком громко для того, чтоб не быть услышанным. За окном пробуждался новый день в лучах холодного апрельского