Дети ночи (Глава 1)

Глава 1
Катерина

1

Снег лежал везде, его было слишком много, что никто не обращал на него внимания. Здесь к нему привыкли, как привыкает человек ко всему, что видит триста дней в году. Вот идет же где-то в Бергене дождь все время, а здесь нет дождя, но есть снег.
Вечерело, сугробы приобретали серовато-сиреневый оттенок, и на них появлялись желтые пятна окон. Низкое все в тучах небо дремало, сыпя мелкий, серебрящийся в фонарях, бисер снега.
Наставала ночь, почему-то напоминающая долгие синие сумерки, тяжелые, в пятнах окон на сугробах и с непрестанно сыпящейся пылью снега.
Был апрель 2002 года, маленький, утверждали, что всего три шага вдоль и поперек, городок за полярным кругом погружался в сон, только одно желтое пятно окна все еще выделялось на снегу.
За столом, поджав под себя ноги, сидела девушка-подросток в наушниках, увлеченно рисовала и напевала себе под нос, едва шевеля губами. Неровно подстриженные тепло-рыжие волосы падали ей на глаза, так что она периодически встряхивала головой и мечтательно жмурилась. На столе лежало свернутое письмо. Девушка отвлеклась, посмотрела на свой рисунок и задумалась, повторяя слова песни. Потерла уставшие глаза.
«Мы с тобой так молоды, наши жизни только начались, но мы уже решили совершить побег из этого мира…» - вещал рыдающим голосом исполнитель, рыженькая машинально повторяла.
This world is a cruel place
And we're here only to lose
So before live tears us apart
Let death bless me with you.
Want you die tonight for love…
Внезапно она умолкла, еще раз посмотрела на рисунок и сложенное письмо.
- Дура! Катька, ты дура! Набитая!! Выдумала себе принца и жду его! Вот чтоб у него непременно волосы были длинные, серебристые, взгляд холодный и… Какая же я дура!!! – она взъерошила рыжие волосы. – А вдруг это Фенька надо мной пошутила, зная мою мечту? Что я знаю об этом человеке? Ничего! У меня есть только адрес и Фенькино честное слово, что он именно тот, о ком я мечтаю!.. А я вот письмо написала и глупостей наговорила… Дура я! Он прочтет, и так мне и скажет: «Катерина, ты дура!!!». Нет, он скажет Зойсайт, но не важно! Или вообще посмеется надо мной, и так мне и надо! Он, наверное, серьезный человек, взрослый совсем, а я… Соплячка! И еще мечты тут у меня какие-то! Принца жду! С серебряными волосами! Другого не давайте, только этого!!! Дура какая!!! – она сложила в конверт письмо и рисунок. – А вдруг ответит? Нет, конечно! Зачем он станет отвечать какой-то соплячке?! И все-таки… Вдруг ответит…

                                  *     *     *

А мне уже невмоготу рыдать о том, что есть апрель… Адам закрыл книгу, оставив закладку на последней прочитанной странице, и потянулся, сидя на широком подоконнике. Он всегда читал там, опуская тяжелую портьеру, если не хотел, чтоб кто-то вторгался в его хрупкий внутренний мир. Вокруг были люди, вокруг была жизнь, вокруг наливалась силой юная весна, и стоял он – где-то на обочине этого праздника жизни, безнадежно к нему опоздавший, впрочем, и не стремившийся поспеть за всеми. Ветер с юга приносил запах дальнего моря, его рыбы и кораблей, запах восточных специй и чего-то непонятного, отчего было так тесно в груди – запах весны. Теплый ветер с юга приносил мечты, отчего за горизонтом вставали влажные тропические леса, и коралловые рифы, и Африка с ее пустынями и неведомыми племенами. Хотелось, переодевшись бродягой, бежать в сельву вслед за героями Шклярского и Майн Рида. Хотелось наняться юнгой на корабль одноногого капитана… Впрочем, где сейчас отыщешь одноногого пирата, разве что капитана «Летучего Голландца», но тот, кажется, был одноруким. Да и разве сумеешь сбежать куда-нибудь сейчас, когда тебя сразу же отыщет полиция и вернет домой, когда уже все давно открыто и узнано. Но порой кажется, что где-то еще есть страны, куда не ступала людская нога, где в священных рощах живут жрецы древних богов, а в прозрачной воде светят жемчуга. В детстве, которое не забывается, как и вкус бабушкиных бисквитов, Адам еще не умел молчать. И если он видел единорога там, где кончалась радуга, он бежал и говорил об этом, если он слышал, как умирают опадающие листья, он говорил об этом, если ему казалось, что по улице идет волшебник, он тоже говорил об этом. А потом были визиты к врачам, и белые комнаты, и лекарства, которые не помогали, и боль, и слезы, и постоянные насмешки окружающих, иногда хорошо скрываемые, иногда очень плохо. А потом появился Лех. Лех был настоящий, по крайней мере, никто не доказывал Адаму, что его нет, и если он, будучи в гостях, садился за стол, то ему тоже ставили тарелку. Когда появился Лех, Адама оставили в покое и даже перестали пичкать лекарствами.  
Адам смотрел в окно. Кустарник изгороди уже был сплошь зеленый, а серый булыжник мостовой прогрелся и выглядел теперь почти по-летнему. Мимо дома на велосипеде проехал почтальон, а на дальнем углу улицы сцепились две цветочницы, еще пять минут назад совместно обсуждавшие свадьбу их соседки. Адам отвернулся. Этот, изо дня в день, не иссякающий поток жизни, угнетал его, утомлял и почти убивал. Медленно и безжалостно. Жизнь каждый день пыталась ворваться в его маленький мирок, упорно и шумно, заставляя его возводить крепостные стены одну за другой все выше и прочнее, что уже и он сам не знал, где, в каком темном крошечном уголке этой крепости прячется его настоящая душа. Жизнь. Зачем она?
Адам слез с подоконника. За столом в комнате сидел тот самый Лех Кострицкий – друг детства, местная знаменитость, еще в жаркую пору подросткового протеста ударившийся в неформальные течения, да так там и застрявший – в максимализме и протестах. Лех пытался выразить себя всеми возможными способами, в результате чего однажды угодил в компанию совершенно сумасшедших музыкантов и потянул туда за собою Адама. Нет, музыкантом Лех не стал – для этого нужно было не только молодое горячее бунтарство и непризнание авторитетов, но и хоть капля таланта. Лех играл на гитаре, довольно неплохо, стоит отметить, однако, это была не его стезя, и он это понимал. Поэтому бросился в дальнейшие попытки, местами героические, найти свое призвание. Сейчас вот решил, что он художник. Кстати сказать, к живописи у него действительно была предрасположенность.
Адам поставил на полку томик стихов Пастернака на русском языке – он любил многие вещи читать в оригинале – и тихо стал за спиной Леха. Кострицкий что-то рисовал. В ужасающей мешанине изломанных линий, размытых пятен и локальных цветов проявлялось нечто, притягивающее внимание к этой красочной фантасмагории. Широким мазком плоской кисти Лех поставил последнее пятно на своей картине и снял наушники, из которых кричало, выло, визжало, билось в истерике что-то, имеющее название, но в чьем человеческом происхождении сомневаешься тем больше, чем чаще это слышишь.
- Что это будет? – поинтересовался Адам, глядя на картину.
- Мои впечатления от нового альбома «Cradle of Filth». Ты же знаешь, я всегда рисую эмоции.
- Знаю, и уж лучше, если ты будешь их чаще рисовать, чем проявлять.
- Я с тобой щас че-нить сделаю! – Лех резко поднялся, опрокинув стул, и поймал отскочившего Адама.
- У тебя руки в краске!
- Ничего страшного. Ты меня своим злым языком не жалеешь, так я на твоем носу оставлю сине-зеленое пятно!
Лех был крепче и сильнее от природы, от жизни, которую он любил. Адам слабо сопротивлялся его рукам, его губам, а потом вдруг распахнулась дверь комнаты и с пронзительным воплем: «Тебе письмо!!!» - на пороге появилась Мирра. Мирра была сестрой. Всего на год старше. Платиновая блондинка с огромными голубыми глазами и модельной внешностью. Очень недалекая и наивная, пожалуй, это было даже не ее достоинством, а, скорее, огромной бедой всех окружающих.
- Письмо тебе, слышишь? – Мирра помахала конвертом. – Духами пахнет. Интересно, с кем это ты переписываешься, мой безумный брат. Ну что ты на меня смотришь волчьим взором? Тебя же в больницу не сдали только потому, что ты не буйный! Да ладно, я шучу! А че, феечки еще не прилетали? Вот скоро сады начнут цвести. Тогда прилетят, да. А че это за вой? Не пойму, откуда. А, из наушников. Что это? Новый альбом. Кого? Каких крокодилов? Слушаешь всякую мерзость, фи, а потом голова болит. Оттого и болит! – Мирра посмотрела на конверт. – Зойсайт. Это еще что за псих? А почерк девичий. Нам недавно на лекциях про почерк рас-сказывали. Тю, блин. А я уже подумала, что письмо от Инессы. Мне было так интересно смотреть, как ты весь такой влюбленный в Инессу, стишки писал, мишек ей дарил плюшевых, розы. А она потом уехала. Предала вашу небесную любовь! Ты в курсе, она даже не знала, что ты ее любишь. Я хотела ей сказать, а потом подумала, зачем ей знать о чувствах какого-то психа? Слушай, ты что, курить начал? Почему я чувствую запах сигарет? Ах, это Лешек курит! Ну да, конечно, это он всегда виноват! Смотри у меня! Не хватало, чтоб мой шестнадцатилетний брат начал курить? Что ты говоришь? Тебе двадцать!!! А мне тогда сколько? Двадцать один… О! Matka Bozka! Мне третий десяток пошел! – Мирра театральным жестом закатила глаза и схватилась за сердце. – Возьми свое письмо, и учти, я твоим почтальоном больше не работаю! Сам спускайся и забирай! – Мирра кинула конверт на пол, стоящий у двери Лех внимательно посмотрел на нее.
- Слушай, Мирра, а если я посвечу тебе в ухо фонариком, у тебя глаза загорятся?
Адам беззвучно рассмеялся, сама же Мирра презрительно на это фыркнула и ушла в свою комнату, продолжая вести с собой беседу. Лех поднял с пола письмо и подал его Адаму.
- Это, я так понимаю, ответ на твое объявление в журнале. Первый почти за полгода. А что ж так далеко? Неужели не мог в наш журнал написать?
- Польша страна маленькая… - как-то странно ответил Адам. Лех фыркнул, развалившись на кровати.
- Можно подумать, здесь все тебя знают и пальцем показывают!
- Смотри, здесь рисунок.
- Прикольно. – согласился Лешек.
- Нужно что-нибудь тоже нарисовать. Может в стиле анимэ.
- Угу, - согласился Лех, - что-то готично-романтичное: с цепями, плетками…
- Да ну тебя! – Адам сел за стол и кинул Леху на кровать его наушники.
«…Я вас совершенно не знаю, и вы можете лишь посмеяться над этим жалким посланием – пусть на то будет воля судьбы… Я люблю все таинственное, волшебное, красивое и грустное. Говорят, что я рисую печальные, а иногда и агрессивные картинки. Изображаю что-нибудь трагическое, а в душе – огромный романтик. Мечтательница, непоседа, очень доверчива. Наверное, ищу то, чего нет… Но, ведь я не одна такая! Правда?.. Я из тех, кто одинок среди людей и вечно ищет что-то заоблачное. Я ищу в людях спокойствие и гармонию, которых нет во мне…»
Было давно за полночь, когда Адам закончил ответное письмо и рисунок. С мыслью о том, что нужно будет сбегать на почту и купить конверт, он свернул мелко исписанные белые листы с нарисованной тушью розой в углах и убрал их в рюкзак. Встал из-за стола. На кровати лежали наушники, центр давно умолк и только заговорщически мигал зеленой лампочкой. Леха не было в комнате.
Адам подумал о том, что Лех всегда неожиданно приходит и так же неожиданно исчезает. Вот и сейчас ушел. Через открытую дверь балкона потянуло легким дымком дорогих сигарет. Адам улыбнулся своим мыслям и вышел на балкон.
- Мне показалось, ты ушел.
- С чего вдруг? – Лех затушил сигарету в пепельнице. – Я просто не стал