ряда», со сломанным передним зубом и руками до колен-красавчик, в общем! Держись-берегись, девчонки питерские!
Однажды Сашка зашел к нам в дом и увидев портрет Ахматовой в профиль, стоящий на полке в книжном шкафу, полюбопытствовал:
- Ой, а что это за тетка такая крючконосая?
Увидев отчаяние в моих глазах, извинился:
- Что ты обижаешься? Это что? Какая-нибудь родственница твоя что ли?
Ах, сердце, моё сердце-еловая зелёная шишка! Где же ты, время бесхитростное, незапятнанное, безмятежное, наивное?
Серега окончил школу и уехал учиться в столицу картофельной республики. У него оказались недюжинные способности к точным наукам.
Маслобаза преуспевал в учебе, выигрывал все студенческие олимпиады, но был все такой же неряха и недотёпа: в комнате общежития среди набросанной одежды и тряпок, над горой учебников по математике и мелко исписанных тетрадей возвышалась голова Маслобазы, как голова профессора Доуэля, лишённая тела.
Там же в институте училась и немка из ГДР, похожая на изголодавшуюся бледную болезненную гусеницу, со смешным именем Какили, над которым ржало пол - института, и, которую, соответственно, за глаза дразнили «какой». Фамилия у немки была Штоф. Кошмар какой-то! Три ужасных компонента: немка, кака, штоф!
Ходили слухи, что ее близкий родственник, то ли дядя, то ли дед, был генералом Вермахта, правда, доподлинно никто не знал, а Какили об этом, естественно, не распространялась. Сегу она привлекла как раз любовью к порядку, чистоте и организованности, качеств, которых в Сегиной матрице не наблюдалось уже несколько поколений.
Худосочная и бледная немка поняла (все-таки она не была примитивной деревенской бульбашкой!), какой удачной глиной для скульптурного произведения в стиле Арно Брекера является Маслобаза, каким нужным пополнением ее малокровию и душевному холоду будет переполненный жизнью и радостью бытия Сега, и женила его на себе, увезла на свою родину, в Саксонию, в Дрезден, родила двух близнецов!
Но в один прекрасный день ГДР превратилась в Германию, и Маслобаза оказался полностью один в стане бывшего врага. Он уже не маршировал на парадах в белой форме коммунистической молодежи ГДР, распевая: « Дружба! Фроеншафт! ГДР и Советский Союз!», а мрачно сопел в своей квартирке, размышляя, что же теперь вообще будет? Вот тебе и сын белорусского партизана! Влип парень!
Однако, постепенно жизнь налаживалась-подкатили на лёгкие хлеба и дотации бывшие соотечественники, евреи, немцы из Казахстана, подтягивались волжские немцы - партизанский отряд расширялся сам собой. Все бы хорошо, но грустил Маслобаза…Шнапс пил без конца, не закусывая...Бросал не понимающему по-русски бюргеру-соседу, бурно отмечающему за кружкой пива объединение Германии:
"Потише, ты,тухлятина!"
Ах, шишка-сердце, покрытое мхом!
И не ждала Сегу мама на повороте у серой дороги, поросшей по краям желтыми запыленными цветами жабника, не лазал он по садам с друзьями, не сыпал песок в дробовик дремлющего колхозного сторожа, не ходил на таинственную могилу загадочной панночки, не удил рыбку в реке или на Белом озере, не караулил в зарослях тростника Водяную Курочку, а тупо крутил гайки, включал-выключал станок на германской автомобилестроительной фирме. Скукотища! Завал!
И вот однажды западная демократия подставила Сеге еше одну ловкую подножку, показала своё истинное лицо, чтоб скучно не было: Какили ушла к подруге. Это и была ее истинная настоящая любовь!
Вот уж когда он возненавидел эту проклятую Германию! Две гетеры удалились жить в сельскую местность и оттуда вовсе носа не показывали и никем и ничем не интересовались, а только занимались тупой автоматической немецкой любовью под сладостные поэтические трели любимой Сапфо, предоставив Сеге возможность самому решать свалившиеся на него проблемы. Такова была месть их предков белорусским партизанам!
Одна радость – оба два сына с ним остались - на остров Лесбос мало эстетичных субъектов не принимают! Такие же хрюшки и грязнули, как он сам, уродились!
Сега звонит и жалуется, чуть не плачет: « Ты не представляешь, какой они мне хлев устраивают, пока я на работе!»
« Как раз и представляю…», - успокаиваю я Сегу и вспоминаю барак, где он жил, в маленьком городе среди лесов и болот. И в этот момент мне хочется схватить Сегу за щеки, прижать к с себе со всей силой полный и потный объем его тела и закричать ему прямо в лицо и я ору в трубку:
" Держись, парень!
Сега! Мы-русские!"
Ах, сердце-шишка еловая! Упало ты, прокатилось по пыльной дороге жизни, да не разбилось!
