Одно утро поэта Ли Бо.

кушак и расстелил его так, чтобы могли усесться двое. Сел сам, постучал длинными пальцами по ватной подкладке.
- Садись, - сказал почти шепотом; Ду Линь скорее догадался по жесту,  чем услышал. Он в нерешительности сел, плечо к плечу. Помолчали.
- У меня много работы, - наконец признался Ду Линь и заёрзал по гальке. – Ничего не успеваю. Я в отчаянии.
- Отчаяние от незнания, - вымолвил не сразу Ли Бо. – Он улыбнулся и сорвал сухую травинку. Пощекотал ею кончик нижней губы.
  Два дня тому назад в хижину старика Ли Бо пробрался человек и принёс известие: на Великой Реке выпал снег. Густой, ослепительно белый, большими хлопьями. Поэт Ли Бо прожил жизнь и знал точно: через два дня снег выпадет и у них. Тот самый. Густой, ослепительно белый, большими хлопьями. Тогда же, на рассвете Ли Бо, собравшись проведать старую цаплю, шёл по берегу и повстречал на берегу Ду Линя. Сказал ему об этом. Но угольщик не поверил: так рано тут снег никогда не выпадал.
- А что в горах? – спросил Ли Бо.
- В горах снег, - глядя на противоположный берег, почтительно ответил Ду Линь. – У нас только его отголоски.
- Отголоски – тоже снег, - сказал Ли Бо. – Такой же, как и в горах.
Ду Линь повернул голову.
- Прошлую зиму почти не было снега, ты ошибаешься, почтенный. Откуда ему взяться теперь, когда ещё осень и бамбук зелёный стоит в роще?
- Ты слышишь музыку? – спросил его старик.
- Вода журчит.
- Вода журчит внизу. Над водой, - произнёс он с усилием, - над водой ты слышишь музыку?
  Угольщик неохотно напрягся.
- Нет. Это ветер стрекочет.
- Ещё выше – над водой, - снова повторил Ли Бо с усилием.
- Там не слышу.
- Представь, что тебя только что родила мать. Ты незряч. Обояния нет. Только слух… - Он поднял глаза на него и спросил: - Представил?
- Да. Только слух…
- Теперь слышишь?
- Будто где-то далеко-далеко и вверху на сяньсяне кто-то играет.
  Старик засмеялся, довольный.
- Когда в горах идёт снег, всегда слышно так, точно на сяньсяне кто-то играет… Я тебе говорил ещё два дня тому назад: сегодня, пополудни, снег придёт и сюда. Вот увидишь.
  Старик вдруг провёл двумя пальцами по седым бровям и медленно обернулся: по склону, придерживая в поводу югурских коней, спускались два всадника. Он повернул голову снова и принялся неотрывно смотреть на воду; река струилась меж валунов, будто плакала.
  Конники, подъехав вплотную, спешились, затем, окинув пытливым взглядом двух путников на берегу, молча подошли. Ветер набирал силу, тяжёлая туча, набежавшая с севера, чёрным брюхом накрыла голец на той стороне реки.
- Наконец-то мы вас отыскали, достопочтенный, - приветливо провозгласил всадник важного виду, в платье дорогом и в сапогах с заверченной серебристой каймой по голенищу. Он приблизился к старику и молча сел на гальку.
- Ну и зря, - ответил несердито Ли Бо и кивком поздоровался. – Он признал вице-канцлера по сиплому, чуть простуженному голосу. Долго все трое сидели не шевелясь.
  Наконец приезжий вымолвил, дрожа голосом:
- Может, вернётесь?
  Ли Бо посмотрел внимательно на собеседника. И сказал отчуждённо:
- Там нечего делать. Я оставил дворец, потому что в Поднебесной нет порядка. Я погряз в пороке, притупил зрение и слух, от беспокойства кожа моя высохла и потемнела… Наслаждался сам, и одолела такая напасть… Да, Сын Неба меня выделял, но многого ли это стоит среди… Он подносил мне подарки. А я жил в праздности, надеясь обрести учение в том, как заботиться о себе и управлять другими… но ничего не придумал, устал и заснул…
  Ли Бо смолк, но вице-канцлер не проронил ни слова. Он ждал, зная, что старый поэт не сказал самого важного. И старик, почесав указательным пальцем переносицу, добавил спокойно:
- В этой стороне нет ни начальников, ни старших, каждый сам по себе; у людей нет ни алчности, ни страстей, всё естественно. Тут не ведают радости, когда кто-то родится, не ведают горя, когда кто-то умирает. Тут не знают, что значит любить себя, чуждаться других, поэтому нет ни любви, ни ненависти. Никто ничего не боится.
  Вице-канцлер долго молчал. Потом заговорил, тщательно подбирая слова:
- Я тебя понимаю, достопочтенный. Может, всё так и есть. Но и ты пойми меня: император передал тебе тысячу золотом, просил, чтобы ты вернулся, ты нужен ему. Я не могу не выполнить его поручение. Как быть?
  Ли Бо нахмурился, ответил тихо:
- Он знает, что я не вернусь. Он не удивится.
- Но царство переживает тяжёлые времена. На границах грабёж, император вынужден воевать… Ты вошёл в милость нашего царя, не служил, а место занимал направо от трёх старших сановников. Ты удостаивался благосклонного взгляда Сына Неба, тебя пожаловали титулом – неужели всё это забыто и сменял ты платье и шапку до самой смерти?
  Ли Бо расхохотался.
- Всё повторяется, - сказал он. – Как в той притче, цыгун, - добавил старик, поглядев на угольщика: - Времена идут, а правители мудрее не становятся…  Но я всё-таки расскажу. 
  Чжуан-цзы ловил рыбу в реке Пу. Чуский правитель направил к нему двух сановников дафу с посланием, в котором говорилось: «Хочу возложить на вас бремя государственных дел». Чжуан-цзы, не отложив удочки и даже не повернув головы, сказал: «Я слышал, что в Чу имеется священная черепаха, которая умерла три тысячи лет тому назад. Правители Чу хранят её, завернув в покровы и спрятав в ларец, в храме предков. Что предпочла бы эта черепаха: быть мёртвой, но чтобы почитались оставшиеся после неё кости, или быть живой и волочить хвост по грязи?»
- Я помню, - сказал вице-канцлер. – «Предпочла бы быть живой и волочить хвост по грязи».
- Вот я и говорю, - сказал грустно Ли Бо, - времена меняются, а правители мудрее не становятся. Уходи. Я тоже предпочитаю волочить хвост по грязи.
Сановник долго сидел, молча, затем спросил:
- Но… кто тогда напишет новые оды и ши?
- Не беспокойся, напишут. Там остались… 
- Императору надо великие.
- Э-э, - махнул рукою Ли Бо, - давно уже не творятся великие оды. Забудь.
- Это твоё послание?
- Это моё послание.
- Это всё? – теперь не удивился цыгун и встал.
- Да. Это всё. 
  В воздухе вновь появилась густая мгла. Горы сделались тёмно-синими и угрюмыми. Река посерела, заскользила вдоль берегов стальным блеском. Ручьи ещё шумели по склонам, но и их уже поджидали скорые заморозки.
- Кто это был? – спросил угольщик, когда стук копыт на взгорье затих.
  Ли Бо подумал и не сразу ответил:
- Один хороший человек из столицы.
- Как ты всего достиг? – вымолвил Ду Линь полушепотом. Ветром повело лист ивы в траве.
  Старик улыбнулся медленно-медленно, почесал переносицу и – засмеялся тогда уже от души.
- Я начинал, как все, - сказал он, тоже едва слышно. – Вприпрыжку бегал, младенцем поднимался к маминой тёплой груди, вертел головой, вытягивал губки. И очень потешно, с наслаждением, чмокал… У нас в деревне, как и повсюду, превыше всего ставят трудолюбие и бережливость. Меня отдали в подпаски в восемь лет, - с одной масленой лепёшкой на весь день. Чтобы зря не болтался, так сказал мой дед. И я стал подпаском, сгонял скотину в стадо. А хлестал ливень, бежал по горной долине, чтобы укрыться в древнем храме, присесть там под алтарём… Однажды нашёл на выгоне старинное зеркальце, быстро схватил его, повертел в руках. Солнце выглянуло, вдруг лучик блеснул по тусклой поверхности, и я – увидел не своё отражение, а – дорогу. Как будто забрезжил свет из-под ртути... Это был выход…
- Так просто? – перебил мимо воли угольщик.
- Не каждому выпадает отыскать такое зеркальце, - спокойно сказал Ли Бо и продолжил, как ни в чём ни бывало: - Это был выход, я распереживался так, что даже вспотел. Я понял: дорога – это учение, неучёному худо; я унялся проказить и попросил подыскать мне учителя. Чтобы только научили читать и писать. Батюшка, покончив с делами, не мешкая, стал искать учителя. Так и пошло – грамоту я схватывал на лету. Однажды, когда мне минуло уже шестнадцать лет и я сдал малые экзамены, мой учитель по имени Пин, почтенного вида старик и учёности необычайной, сказал батюшке: «Ваш сын необыкновенно умён. Уже сейчас он мог бы выдержать экзамен на цзюйженя и даже на цзиньши. Ему надо ехать в уезд, и когда придёт срок, отправиться в столицу на экзамены»…
- И что, вы даже видели своими глазами Сына Неба?
  Ли Бо расхохотался.
- Видели? А кто слагал для него гимны? Кто ему читал ши и пил с ним вино?
  Ду Линь не имел основания не доверять, но спросил в недоумении:
- Так зачем тогда ты ушёл?
- Когда воск истает, - сказал Ли Бо, - то и свеча перестаёт гореть. Сердце – высочайший чиновник, из него исходит свет духа… Если тело повреждено, то дух его покидает; если дух его покидает, наступает смерть.
  Он сморщил межбровье, стих так же неожиданно, как и начал.
- А что после смерти? – увлечённо спросил угольщик.
- Не морочь мне голову, - улыбнулся старик, поглядывая на прибрежные фанзы. – И указал кивком подбородка: - Посмотри, как ельцы играют в воде.
  Ду Линь долго смотрел на реку, а затем спросил: 
- А где твой снег? Помутнело над водой, но снега всё ещё нет.
- Будет, - уверенно произнёс Ли Бо.
- Если так, пойду, укрою поленья, я отлично поработал с утра. Я тебе верю, ты не мог обмануть. – Он поднялся пружинисто на ноги и добавил, глядя на старика сверху вниз: - Кушак я потом заберу. Сейчас он мне ни к чему.
И ушёл, ни разу не оглянувшись.
Вскоре по склону с кручи, придерживаясь одной рукою за взбухшие коренья высокой красной сосны, съехал, оскальзываясь, малыш. Он скользил, спотыкался, падал и снова вставал. Лицо его побагровело от напряжения.
- Я опоздал? – спросил он, отирая лоб.
- Ты не мог опоздать, - улыбнулся ему Ли Бо. – Дети всегда вовремя.
- Мы сейчас отпустим кораблик? – очень серьёзно спросил малыш.
- Конечно, смотри, как играет вода на стремнине. Самый раз отправляться в далёкий путь. Но мы исключим случайность, - прибавил старик, лукаво посматривая на малыша. – Он поднялся на ноги, свернул кушак, прямо на гальке, и, подойдя к лодке, бросил его внутрь, под корму. Затем, низко склонившись, извлёк оттуда катушку шелковых ниток. – Мы не будем полагаться на случай, правда? – спросил он ласково очарованного малыша. Кораблик он держал двумя пальцами за красный высокий парус. – Вот так, - вдел Ли Бо нитку под шляпку гвоздя и вставил его в заранее приготовленное лунку на корме. 
- А зачем ему нитка? – ничего не понял малыш и уставился с недоверием на старика.
- Я привяжу его к лодке и оттащу на середину реки, - тоже очень серьёзно произнёс Ли Бо. – Там он пойдёт по течению, не забьётся ненароком в затхлую какую-то заводь. – Он оттолкнул лодку от берега, неглубокий след протянулся к самой воде. – Подай мне весло, - попросил Ли Бо, когда нитка просела под краем кормы. 
- И мы его больше никогда не увидим? – спросил мальчик, - когда ты его там отпустишь?
- Никогда, - уверенно произнёс Ли Бо. – Когда будешь ложиться спать, ты вспомни о нём. Ты спишь – а он на воде. Колышется в лунном свете. А на бумаге – ещё тепло твоих пальцев осталось… И это тепло поплывёт вместе с ним, будет двигаться, по Реке… А там кораблик встретят другие… Ты понял меня?
- Но ведь я этого не увижу?
- Никогда.
- Тогда зачем ему плыть по воде? 
- Ты ничего не понял, - улыбнулся старик. – Поплывёт не кораблик, а твоё тепло. Тепло твоих рук на бумаге. Кто-то студёным утром выудит кораблик из реки – и так согреется. Твоим теплом. Согреет