Философский детектив.Гл.3

Второй акт. Дионисий со своим девизом «Говори, да не заговаривайся».
– Лучшие люди в изгнании, а городом подлые правят. О, если б Зевс навсегда Кипселидов сгубил! – Терсит в своей горячности при декламации стихов Мегарского не знает удержу и уже не раз заставлял уклоняться от своих опасных для лица движений рук, сидящих и внимающих ему слушателей Цилуса и Гипербола, всё-таки нашедшего свой проход в это ложе элитариев. Где он, запустив вперёд не знающего слова «нет» Терсита, для которого любая свобода превыше всего, сумел-таки добиться для себя аудиенции у Цилуса.
Терсит же, волнующийся о том, что эти элитарии не смогут жить без его указующих мнений на их занимаемое место, тут же начал крыть всех подряд. Ну а когда для тебя свободомыслие не инструмент, а цель, то здесь уж лучше ему на пути не только не вставать, но и не сидеть, что, в общем-то, пока он не разошелся, всё же можно. Ведь демократично настроенному Терситу, плевать на всех и вся, пока он занят тиранами. – Они, придя к власти на гребне народного волеизъявления против аристократии, теперь не слушаются своего избирателя и, значит…- Дальше Терсит, пока что не смог должно с формировать свою мысль, что обязывало его перейти к оскорблениям.
– Ну, я согласен с тобой и скажу, что тираны существуют, тогда как тирания – это всего лишь миф, придуманный в среде аристократии, применяемый в информационной борьбе против своих политических противников, отодвинувших их от рычагов власти, – жжёт Цилус, имеющий на всё свои потаённые аристократические виды. Из чего становится ясно, что он всё-таки, не просто так и не только за одним делом, знакомством с искусствами (что есть его прикрытие), послан сюда Римом, и он вместе со своим жлобским лицом, несёт в себе умение лукавить, с помощью которого он и пытается прощупать умонастроения политического бомонда Эллады.
– Ага, щас! – вдруг неожиданно вскипел Гипербол.
– Ну, я бы на твоём месте не стал придавать большого значения тому случаю, когда Периандр убил свою жену скамейкой. Ты же знаешь, что такое происходит сплошь и рядом, и что тогда – всех называть извергами и тиранами? – Цилус, выдав свою порцию слов, притянул к себе чашу и, неспешно попивая из неё, по всей видимости, включил своё богатое воображение со всеми этими столь приятными сердцу любого главы семейства, сценами утверждения того, кто в доме хозяин.
– Что ж, неудивительно, что вас так и тянет к диктатуре, – Терсит действительно не знает правил приличия и ведения разговоров с нужными людьми и к неудовольствию Гипербола, лезет со своим замечанием куда не надо.
На что Гипербол, дабы дальше не усложнять для себя этот разговорный процесс, хватает Терсита за его тогу и, прошептав ему что-то на ухо, быстро отправляет его прочь отсюда, и уже оставшись здесь без этих нервных глаз, наконец-то, приступает к своему обстоятельному разговору с Цилусом:
– Я согласен с тобой насчёт того, что женщинам время от времени, не помешает хорошая взбучка. Но Периандр в своих действиях, можно сказать, перешёл все границы дозволенного. Он же заставил мужей видных фамилий переселиться из своих угодий в город, запретил им устраивать совместные трапезы и попойки, а также наложил запрет на занятие гимнастикой всем местным аристократам, – выпалив всё это на одном дыхании, Гипербол не смог не заметить по удивленному с округленными глазами виду Цилуса, что его слова нашли свой отклик в нём.
– Вот это тиран! – правда, из ответа Цилуса не слишком было понятно, чего же в нём было больше – восхищения или зависти к той единоличной власти, которую так специфически использовал тиран Коринфа Периандр.
– А я о чём, – уже несколько нейтрально ответил ему на это Гипербол.
– Я всё-таки вас, демократов, не пойму. Ведь тирания – это результат демократического волеизъявления народа, и тогда что вас не устраивает? – Цилус определенно уже хлебнул лишка, поэтому уже не видит самые простые вещи, лежащие на поверхности, которые самый недалекий, неизбранный на новый срок политик, легко бы заметил – что выбор народа всегда неразумен, очень часто ошибочен и всегда находится в зависимости от довлеющих над чувствами внешних факторов.
И наверное бы, Гипербол, стоило ему только допить налитое в его чашу вино, то сразу же нашёл бы, что ответить этому представителю диктаторского режима Рима Цилусу, которому в виду его инородного положения, ладно, простительна такая слепота и непонимание основ свободы, на которой зиждется демократия… Но тут влез в разговор непонятно откуда взявшийся Это'т, который, вовсю повыражавшись в различных разномнительных кругах, устоявшихся вокруг того или иного геройского вида мужа, решил и здесь, в этом кругу, указать на своё центральное место.
Так Это'т, решив передохнуть от своих трудов, вернулся обратно сюда, в это место, где, как он помнил, Цилус уже обдал окружающее своим умиротворяющим и склоняющим ко сну дыханием. А это должно было способствовать временному отдыху Это'та, который, хоть и обладал ни с чем не сравнимой и недостижимой для обычного болтуна выдержкой своего иносказательного языка, но он всё-таки не робот (наверное, потому, что такого слова ещё не придумали, а существуй оно, то кто знает, чтобы на это сказал Это'т) и поэтому нуждался в подкреплении своих сил.
Но когда Это'т вернулся в эту, как он думал, сонную обитель Цилуса, то она к его удивлению, была совсем не сонной, а наоборот, даже очень бодрствующей, где гневность речей Терсита, сначала заставила его не спеша остановиться на месте, а уж дальнейшие речи Гипербола, обнаружили в нём умение слушать, чем он и занялся, приостановившись неподалеку за ушедшим в себя Миносом. Который для того чтобы сохранять свои мысли в свежести, старался не впускать в голову ничего лишнего и частенько таким, созерцательным себя способом, отстранялся от мира, что позволяло другим, в том числе, как и сейчас Это'ту, за счёт него, отстраниться от беседующих друг с другом Цилуса и Гипербола.
Ну и как только Это'т посчитал нужным вмешаться в разговор, то он, не предваряя себя, к недовольству Гипербола, не сходя с места и влез со своим, как он считал, всегда к месту словом. – Когда истина, эта качественная категория, определяется количественным фактором, разве после этого, она может называться ею.
– Что?– всё что только и смог озвучить в себе Гипербол, недоуменно поглядывая на влезшего в их разговор Это'та, которого, он конечно знал, и где как раз эти знания и подсказывали ему, быть осторожным в своих с ним разговорных словах. Ведь кто знает, что там ещё придумает этот Это'т, мастер на всякие словесные мистификации.
– Я про демократию, чьим символом служат весы. – Это'т, удивленно посмотрел на Гипербола и дабы придать своему голосу большей убедительности, подошёл во всей своей Это'та видимости, к бесхозному кувшину, взял рядом стоящую такую же бесхозную чашу (А нечего Гиперболу раскидываться посудой) и сначала поделился содержимым  кувшина с этой чашей, затем в свою очередь, очень быстро поделился между нею и собой, ну а когда придёт своё время, то он, конечно, уже окончательно поделится между собой и природой, тем самым осуществив преемственность этого мира, в котором всё живое, есть только переходная форма, эта элементность общей системы под названием природа, входящая во взаимодействие друг с другом, питая и кормя, как себя, так и собою природу.
– Этот, ты, наверное, ошибся. Ведь весы, держит богиня правосудия. – В отличие от Гипербола, Цилус даже и не заметил отсутствия Это'та, и как только тот подал голос, то Цилус сначала даже удивился такой долгой выдержки Это'та, который, как он знает, не может промолчать, а тут и слова от него даже не услышишь. Ну, а когда тот, разродился своим мнением, то Цилус, имеющий юридическое образование и питавший страсть к женщинам с повязками на глазах, конечно, не мог, не выступить в их защиту.
– Ничего подобного. – Это'т ожидаемо начал упираться против не высказанной им истины, которая по этому, не его определению, не могла быть признана им за эту несомненность. – На одной чаше весов большинство, на другой меньшинство, эти две общие категории веса, применяемые для измерения человекоголосов и как результат, определяемый этими весами выбор. И вот, что мне интересно, а какая собственно необходима количественная разница или по возможности, пропорция между этими количественными категориями голосов, чтобы данный выбор был признан за истину. – Это'т обвёл всех присутствующих здесь взглядом и не услышав ни каких предложений, решил самому от себя чего-нибудь предложить.
– Ну, если обратить свой взор к народной мудрости, которая фундаментируется на опыте и даётся нам в виде поговорок и афоризмов, то на этот счёт подойдет поговорка, о тех семерых, которые одного не ждут. Из которой, очень точно даётся понятие той пропорции, при которой принятие решения, может обладать императивной силой. Ну, а когда нам предлагают принять решение, на основании существующего положения большинства, или, к примеру, в пропорциях, 40 к 60, или 30 к 70, или даже 20 к 80, то мне в голову тут же приходит софизм под названием «куча». И Минос, не даст мне соврать, я скажу. – Это'т повернувшись и обратившись ко всё также, стоящему на одном месте Миносу, этим своим заявлением, вывел того из своего спокойного положения, заставив заволновавшись, обратить свой взор на Это'та. Ну а Это'т, скорей всего, вспомнил про него, лишь для придания выразительности и убедительности своему слогу. – Что, при моём, неприязненном отношении к софистам (Удивленное лицо Миноса скорее говорило об обратном, но на него уже никто не смотрел и поэтому это утверждение Это'та, так и осталось неоспоримым.), я тем не менее, для данного случая привел бы пример известного всем софизма «куча», где невидимая грань истины, при переходе в качество кучи или же в обратное, так и остается вне пределов видимости и понимаемости разума.
– Ну, ты тут, Это'т, хоть и не далёк от истины, но я думаю, что это всё из той же категории, что есть мало, а что есть много. Они вроде бы, несут в себе количественную характеристику, но между тем, подразумевает некую субъективность, которая свойственна вещам, определяющим качество. Вот, смотри. – Цилус, любящий всякую теорию подкреплять практикой, налил себе ещё вина в чашу, чем вызвал во внимающим ему, не двоякое чувство жажды. После чего он, непонятно зачем, хотя возможно, для того чтобы поиздеваться над Гиперболом, чья жажда прямо читалась на его лице, смочил свой палец в вине, облизнул его, и принялся к своему дальнейшему аргументированию. – Вот, чаша с вином. Ну и скажи мне Это'т, в ней много или мало налито вина?
– Я тебя понял, Цилус. – усмехнулся в ответ Это'т, для которого все эти загадки с чашами, не представляли сложность. – Но для Гипербола, для его субъективности понимания, всё же скажу. Эта полная чаша, для всех вместе, будет не малой, не большой, когда как, для каждого в отдельности, она в зависимости от его природных качеств, будет для одного мала, а для другого велика, ну а для третьего, даже чересчур чего-то там. И только для самой чаши, это количество, не важно, сколько налитого в неё