Затворник 4. Два князя

объявился в Тмутараканье, туда и прочие люди стали потягиваться, благо там не было яснооковской братии – очень неприветливо их Смирнонрав встречал, так что спешили оглобли назад повернуть, чтобы на плечах голову унести. Очень его за это Тмутараканьцы стали почитать. Великий князь  велел  сыну никого из других уделов больше не принимать, а Старшего немедленно выдать на княжеский суд за ослушание – ему ведь запрещено было в ратайской земле появляться.

-   И что княжич, послушался? – спросил Пила.
-   Как же! Такой «смирнонрав» послушается! – засмеялся Коршун. – Он в ответ отцу написал, чтобы князь прежде выдал ему головой Ясноока. А тогда мол, писал он, видно будет. Скорее всего и сам Светлый не станет кого-то карать, только спасибо сыну скажет!

Продолжил снова Рассветник:

-   Разгневался Светлый ужасно. Вот-вот готова была война между Тмутараканью и Лучезаром разразиться. Война, в которой итог был бы заранее известен. Только Ясноок снова против ветра обмочился (а может уже тогда Старшего остерегаться стал). Сказал он великому князю, чтобы тот из своей казны на коней усадил и вооружил пятьсот его, яснооковых воинов (которых он, мол, уж сам наберет) Та дружина и пойдет карать Тмутаракань, а больше никого не надобно.

Князь на то ответил уже сквозь зубы, что сына своего родного, пусть непокорного, головой никому не выдаст. И чтобы колдун впредь в дела княжеского рода не вступал. Ясноок уже сам на то промолчал, делай де как знаешь. А князь ушел из его пещеры угрюмый, и крепко задумался.

Тут и пришли на его двор, прямо в терем, посреди ночи Старший и Молний. Ни стража их не видела, ни даже ищейки колдуна, что туда-сюда повсюду шныряли, ничего не пронюхали. Но про это тебе Коршун лучше всех расскажет, ведь он сам там был, все сам видел и слышал.

-   Дело так было: - Начал Коршун – я тогда как раз в дружине великого князя был, и в ту самую ночь стоял у него в дверях, перед покоями. Трое нас стояло. Вдруг, на утренней заре, когда затворник из сил выходить стал, гляжу: идут к нам Старший с Молнием, тогда-то я еще не знал их ни в лицо, ни по именам не слышал.

Подошел он ко мне и говорит,спокойно так: «Пойди, добрый человек, скажи обо мне князю»

Я удивился, спросил кто он такой, и как мимо прочей стражи по дворцу прошел. А Старший отвечает:

«Ты на меня не сердись, а поди и скажи князю, что пришел к нему Старший, которого светлый князь с Белой Горы изгнал, просит его выслушать.»

Я так и сделал. Пошел, разбудил князя. Светлый тоже изумился сначала, спросил, в уме ли я. Я все отвечаю, так мол и так: пришел какой-то, Старшим называется.  Великий князь успокоился и велел его привести, да самому со стражей вернуться. Не испугался он ничуть – виды видал старик, только булаву великокняжескую велел со стены снять, да подать ему, на всякий случай. Сходил я за учителем нашим. Так мы и стали его слушать впятером – князь, нас-дружинников трое и Рассветник. И говорил Старший вот, что:

Перво-наперво извинился, что как вор, тайно явился. Если бы, говорит, вышел из Тмутаракани открыто, то не прошел бы и трех дней без боя, и с князем бы не увиделся. А говорить с князем было позарез надо. После говорил, что милости пришел просить не для себя, и не для Смирнонрава, а для всей ратайской земли.

«Слышишь ли ты, светлый князь, стон земли! Не слышишь! Уста народа запечатаны страхом перед лютостью затворника, и не смеют говорить открыто, стонут люди, глухо стонут и шепчут! А шепчут вот, что: Два князя стало в Ратайской Земле, один светлый князь, другой черный князь-пещерник! И как берегли испокон веку светлые князья закон и правду, так темный князь попрал их! Нет больше в стране ни закона, ни правды, ни обычая – осталась одна злая воля черного колдуна! Ни чести, ни справедливости больше нет! Остался один страх, черной хмарой висит он над землей и все душит! Всякий голос заглушает, все честное и доброе тонет в нем, как в омуте! И твоей чести, государь, великий ущерб в том, что из твоего двора ползет он, страх, по земле, как гнилой туман ползет из болота! Слово мое верно, великий князь.

Князь, слушая его хмурился, кулаком голову подпирал, да в пол глядел. «Вправду верно ли твое слово?» - спросил потом.

«А ты спроси о том не у меня, а у тех старших дружинников, что честно служили тебе до колдуна, у тех-то и тех!» - сказал Старший, и промолчал князь, ведь многих первейших витязей своих он давно кого изгнал, кого казнил. «Спроси о том тогда у больших бояр лучезарских, что служили твоему роду!» И снова промолчал князь, вспоминая, что честнейшие боярские семейства истребил и рассеял колдун его руками. «Может быть, в вечевой колокол ударишь тогда, и у народа лучезарского спросишь, как спрашивали у народа отец твой и дед, верно ли мое слово!»

«Верно ты про это сказал. – ответил, подумав, князь – Но и Ясноок преданно служил мне. Он стол мой уберег от посягательства»

«Чтобы самому через тебя Ратайской Землей владеть!» - ответил Старший
«Он от Дикого Поля защитил страну»

«Чтобы самому ее терзать!»

Снова молчал князь. Молчали и мы.

«Вот что. – сказал подумав, Светлый – Идите-ка и разбудите тех-то и тех-то, - назвал с десяток из старшей дружины, которых все еще преданными считал – Будем совет держать»


Позвали к нему всех, что князь велел. Передал он им слова Старшего, и спросил: так ли? Все пока он говорил, в пол глазами уставились, а когда спросил, то ответили: Все так в точности.

«Почему раньше о том молчали, раз видели все?» - спросил Светлый.

«На все твоя княжеская воля, а мы не хотели участи Барса и прочих, чья участь еще хуже»

«Ну вот что тогда! – начал князь повелевать – Поднимайте потихоньку всю дружину, да сразу хватайте без лишнего шуму в ней тех, кто успел с пещерником снюхаться. После всю сторону колдуна оцепляем и входим к нему! Все поняли! Исполняйте!»

Честью клянусь, никогда еще никто из нас  с такой охотой княжьи повеления не выполнял. Все сделали как он сказал, вмиг всех подняли, скрутили человек полста без единого писку. Сторону княжеского двора, которую колдун с его шайкой занимал, окружили со всех сторон. Тут князь дальше велит: Восьмерым отрокам скакать по Лучезару во все концы. Свистеть, в рога трубить – поднимать народ на вече. Пусть сами служителей колдуна в городе судят и расправу вершат.  И тут же говорит: За мной! – и пошли мы на ту черную половину.

Убивали мы их мало: больше просто разоружали и объявляли княжескую волю, потом связывали и под стражей оставляли.  Кто из них очнуться успевал, те и дралися некоторые. То тут то там стычки начались, но мы всюду одолевали – нас и больше было, и дрались те порознь. Не привыкли, что на них самих, как они на прочих, снег на голову! Да и злость великая на них была у всех.

Сам же князь вместе со Старшим, с Львом, его сыном – нынешним князем, и нас с дюжину пошли к самой пещере. У входа злыдень стоял с тремя дружинниками, готовые к бою. Князь велел им свои именем оружие сложить, они же не двигались, и слушали, что на то злыдень ответит. А злыдень им кричит: «Князь вам не указ! Вы Яснооку служите, бейтесь за него!» Тут один из наших улучил миг, когда злыдень к своим обернулся, да палицей и тресни, попал в плечо, так что тот меч свой выронил. Другие подскочили и закололи злыдня, а остальные его люди тут же оружие побросали. Их схватили.

Трое из нас тут же бросились в подполье. Только им успел Старший крикнуть вслед: «Стойте, дурни!» как они скрылись во тьме, и топот их внизу стих. Старший тогда велел никому больше вперед него не лезть, а собрать огня побольше, и сам первый стал спускаться вниз с факелом в руке. Князь за ним, потом сын его Лев, нынешний великий князь, потом и другие.

Шли мы глубоко вниз по земляным ступенькам, по проходу чуть шире трех локтей, высотой на пол-локтя выше моего роста. И не было ни холода, ни плесневого запаха, как в обычных ямах, а затхлый, спертый дух выходил. И тьма вокруг нас все сгущалась и сгущалась. Так, что факела у нас в руках стали светить еле-еле: спину впереди идущего было не видно. Потом и вовсе, даже сам огонь становилось едва видно – гореть горит, а не освещает ничего. Но Старший скажет только: «Черная мгла, перед белым светом расступись!» - и опять станет светлее. Так мы мимо тех трех первых прошли. Лежали они бездыханные, и факела в их руках погасли – колдун их тьмой задушил.

Наконец вышли со ступенек в самую нору. Широка она была, нет ли – не знаю, факела до стен ее не освещали. Вступили туда и стояли на пороге. Сбоку и спереди одна темнота. Никто двинуться не решался.

Тогда Старший Вперед шагнул, факел у него в руке ярче загорелся, и увидели мы перед собой стол. А за столом он самый сидел: худющий как скелет, бледный как сметана, плешь блестит лучше зеркала, бородишка как пакля драная, из четырех волосинок. Платье на нем наполовину истлело. Сидит вот этот Ясноок и являет свои ясные очи: уж не знаю, высохли у него зрачки от вечной тьмы, или закатил он их так, только сидел и пялил на нас пустые бельма. Чертов таракан запечный!

Однако, пока он так смотрел, никто к нему не двигался. Только Старший опять шагнул вперед, поднес огонь почти к самой его лысине и говорит:

«Взгляд колдовской от света отвороти!»

И тут закряхтел пещерник своим голосом крысиным мерзко так: «Вижу, князь, печать смерти на твоем челе. Не успеешь ты увидеть, как род твой, и земля твоя сгинут в крови и пламени. Я – увижу» Сказав так, склонил затворник голову на стол, и зенки закрыл. А великий князь подошел к нему, и первый ударил, попал булавой в самое темя.

Тут и мы как очнулись. Бросились все к старикашке и давай его бить. Били за страх, пережитый здесь, и за пережитый раньше. За трех товарищей, тьмой задушенных и всех, что он оклеветал и погубил. Били и рубили  за все годы, что тиранил он нашу землю. Били за замученных, за проданных, за города и села разоренные. Мертвого уже били – так он ненавистен был, даже мертвый, ненавистен и страшен…

Потом выволокли по ступенькам наружу, голову насадили на копье, тело к седлу привязали и так помчались гурьбой по городу. И кричали: «Вот он, затворник! Вот на пике его башка!»

А в городе что творилось! Словно праздник какой! Народу на улицах тьма: смеются, поют, князя славят, обнимаются! Другие плачут на радостях. Музыканты играют. Дворы колдуновых слуг громили, самих нещадно избивали, тела к седлам привязывали и гоняли с ними по всему Лучезару – на радость людям. Плача их да воплей и не было и слышно за весельем общим! Огромная радость и облегчение были всему народу!

-   Да уж, это и я помню. – согласился Пила – Век того дня не забуду!
В то время как раз его колдовская моська в Новой Дубраве надумал себе новый двор отстроить. И всему городищу поэтому работу назначили – кого на стройку туда, кого в извозчики, кого еще зачем-нибудь. Бескорыстно, конечно. Мы, как обычно, доски пилили. Пилили месяца два. Столько наделали, что на нашей телеге и в три раза не отвезти было. Взяли взаймы огромный воз, да еще коня в придачу к нашему. Отец поехал, и я с ним. Вот, везем. На полдороге ночевать остановились возле обрыва, вроде того что у нашего городища. Костерок разожгли, поужинали. Спать уже собрались.

Вдруг слышим свист. Глядим: скачет со стороны Дубравы Жадина. Он раньше нас туда работать отправился. «Эй, пильщики! –