Затворник 4. Два князя

4. Два князя.


Рассветник начал рассказывать:

-   Началось все лет двадцать назад, еще в начале княжения Светлого. Тогда про Ясноока впервые стало слышно, и появился он сначала в Каяло-Брежицке, а уже потом перебрался в Лучезар, и год-два сидел там тише воды ниже травы.  Старики, которые тогда его знали, говорят, что в ту пору он был чистой воды акиринаец. Но глазом моргнуть не успели, как стал самым коренным ратаем, и даже говор у него стал настоящий малочарокский, так что тамошние его чуть не издали за земляка его признавать начали.
-   Так он откуда на самом деле взялся? – спросил Пила.
-   Никто не знает толком. Скорее всего, из акиринайского земли, что в царстве хвалынского калифа, там в это время была большая смута и междоусобица, и много акиринайцев  оттуда спасались, кто в Лучезар-Приморский, кто в Каяло-Брежицк. Этот вот до самого Лучезара добрался. Поселился он там у книжников, стал книги переписывать и переводить с акиринайского и хвалынского. Там он и стал впервые известен своей ученостью, там и с Вороном познакомился. Про Ворона-то слыхал?
-   Нет. – признался Пила – А он кто?
-   Ворон – колдун. Тогда в Ратайской Земле было два больших колдуна – наш Старший и Ворон. Когда-то они братьями друг друга называли, но Ворон золотом и честью прельстился больше чем мудростью, и подался в Лучезар – колдовать для князей и больших бояр. Мудрости через это лишился, а золота и чести нажил не много. Старший ему только головой вслед покачал, и остался на Белой Горе жить. Так вот, Ясноок к нему в ученики напросился, с книжного двора ушел, стал Ворона отцом назвать, а уж Ворон на него нарадоваться не мог, такой способный да усердный ученик нашелся, глаз с учителя не сводил, каждое слово его ловил и глотал поскорее. Готов был дорогу перед Вороном мести бородой, сапоги целовать.
-   Он так не делал, конечно. – сказал Клинок – Только притворялся, что готов был.
-   Это точно. – продолжал Рассветник - В ворожбе он самого Ворона превзошел, но ничего без его совета делать словно не смел – все прежде спрашивал, а за каждый совет благодарил чуть ли не слезно. Ворон до этого оказался падок больше, чем заяц до капусты, и все секреты ему рад был раскрыть – даже то, что ему Старший в годы братства доверял строго-настрого в тайне держать до самого крайнего случая.
-   Ворона какая-то, а не Ворон! – злобно пошутил Пила.
-   Зря ты так, паря! – сказал Коршун – Ворон хитер как сто чертей, и знает много. Чтобы его перехитрить надо быть таким Яснооком, только ему и удалось! И колдуном он оказался таким, что Ворону до него – куда там!
-   Как это, оказался? Он, что, не у Ворона выучился, что ли?

Коршун усмехнулся.

-    Что ты! И все его тихое житие его, и даже имя, Ясноок, один обман! Ведь, змей, имечко-то какое придумал себе – ни княжеское, ни воинское, ни мужицкое, ни хрен пойми какое, только ни колдовское – это уж точно! Не зовут так черных магов, а он черным магом был самым настоящим, это точно!

Рассветник продолжал рассказ:

-    Скоро его уже весь Лучезар знал. Для многих больших людей он колдовал, и везде говорили вполголоса, что за помощью к нему лучше идти, чем к Ворону – вернее.
-   Он людям, значит, помогал? – спросил Пила – Что-то в первый раз про него такое слышу.
-   Помогал в те времена. Привораживал, торговлю подправлял, боли снимал, от железа заговаривал, и на железо…– ответил Рассветник – Не всем, конечно, а кому хотел, перед другими только глаза закатывал и рек, что мол не для наживы и мирской суеты, а ради любви к мудрости на путь тайного знания вступил. Скоро про него и другое стали говорить: что тем, кто с Яснооком водит дружбу, тому во всем удача, а кто с ним дружбы не водит – наоборот, будет кругом одна беда. Только Ясноок так устроил, что до Ворона эти слухи не доходили. Вся Ратайская Земля об Яснооке уже говорила, а Ворон только свое имя слышал. Но слухи эти дошли и до Пятиградья, до самой Белой Горы.

Тогда Старший сам решил сходить в Лучезар. В Лучезаре он пришел К Ворону и уговорил его познакомить с Яснооком. Ворон хоть и очень возгордился перед Старшим, и в зависть в нем подозревал, но не отказал, может  даже потому, что хотел лучшим учеником похвастаться. Ведь Старшему такого век не выучить – он думал.

Поговорил Старший с Яснооком наедине, а потом, выйдя от него, сказал Ворону: «Брат Ворон, не так прост твой любимец, как ты думаешь, а каков – не знаю. Спрашиваю его, и слышу в ответ звук пустой. Смотрю на него, и не вижу человека, вижу одну маску, а за ней – тьма непроглядная. Лицо свое он хорошо скрывает. Боюсь как бы ты, брат, змею на груди не пригрел. От этого большая беда выйти может. Приглядись к нему» - Так мне пересказывал Молний – первый среди наших братьев, который при том был. Ворон, он рассказывал дальше, от таких слов сильно удивился, но расспрашивать Светлого больше не стал, только поспешил его спровадить.

Какой по отъезду Старшего разговор у них с Яснооком был, нам неизвестно, только на другой день тот сам, без приглашения, пошел к великому князю, и скоро со двора Ворона на княжеский переехал.

-   А Ворону сказал: «спасибо этому дому, пойду к другому» - добавил Коршун
-   Так и сказал? – удивился Пила.
-   Да нет, шучу. Хотя волк его знает. Наверное, мог бы и так сказать.
-   Вот с тех-то пор он и открыл свое истинное лицо. Вернее лицо свое он спрятал, но все нутро его черное обнаружилось как нельзя нагляднее. Очень быстро стал он у Светлого первым советником, помощником во всех делах, только не на добрые дела стал Ясноок князя настраивать, и не доброе советовать. И дела в Лучезаре оттого пошли день ото дня все хуже.  – рассказывал Рассветник.

Не успел еще Старший до Белой Горы доехать, как его княжеские слуги догнали, и передали указ ему с ратайской земли уходить куда глаза глядят. Иначе – князь писал – и он, Старший, и все, кто за него вступятся, вызовут гнев великого князя. И Старший послушался. Хотя знал бы, чем все обернется, и гнева бы не пострашился, наверное. Из всех тогдашних учеников с ним один только Молний и остался. Так вдвоем они и ушли. Остальные кто куда разбежались и опустела Белая Гора.

На дворе у князя для Ясноока отрыли пещеру и в ней он жил, наружу не выходя никогда. Тогда его и прозвали впервые Затворником, тогда и пятеро злыдней впервые появились. К нему в нору один Светлый спускался, кроме него никто, ни бояре, ни старшие дружинники. Даже со своими подручными Ясноок лично видеться перестал, кроме этих пятерых. Они стали ему заместо глаз, ушей, заместо языка и вместо рук. Все свои темные дела он стал только через них делать.

-   Эти-то откуда взялись? – спросил Пила.
-   Тоже никто наверняка не знает. – отвечал Рассветник – То ли своих прислужников он превратил в бесов и дал им колдовскую силу, то ли своим колдовством вызвал духов и заставил в человеческом обличии себе служить. Стали они как пять пальцев у его руки, и этой рукой он в самый дальний край ратайской земли мог дотянуться. И страх перед ним еще больше стал.

Князь все больше и больше власти с ним стал забирать. С дружиной и пировать, и советоваться перестал. Старых советников от дел совсем отстранил, приблизил тех, кто с Затворником был в ладах. Все дела стал решать не спросив совета ни бояр, ни лучезарцев на сбор не созывал больше. Если с кем и совещался, так только с Затворником в его пещере. А для остальных  одно у него стало  - приказывать.

Тут один из дружков Ясноока как раз отличился, Соболь, сущая псина боярского роду. До того он с посольством ездил в великий Злат-город, ко двору калифа хвалынского, а как приехал, стал со злыднями хлеб-соль водить. Через то и в дружину попал. А как попал в дружину, стал князю напевать, как калиф у себя в Злат-Городе живет. Правит он, мол, никого не спрашивая – ни народа, ни вельмож, а всех зовет своими рабами, хоть бы и первых советников. И живет он не так, как лучезарские князья – на золотой тарелке по две раза не ест, рубашки золотой дважды не одевает. Наложниц одних у него мол, целые тысячи, двор для них - с пол-лучезара. А еще что любого, кого калиф не повелит, хоть обезглавят на месте, хоть наместником сделают – по одному его слову. А страна хвалынская - добавлял Кремень – не больше и не богаче ратайской будет, и почему князь Лучезарский беднее калифа живет – непонятно.

Князь его слушал, да думал про себя. и с колдуном советовался. Зависть в нем не на шутку, видать, разжег этот потаскухин сын своими баснями. А Ясноок, конечно, только рад был, да больше того Светлого подначивал.

Тогда, никого из бояр и дружины не спросясь, велел Светлый торговый сбор в пользу великого князя увеличить вдвое. Дружинники на то только темечко почесали, но слова не сказали против. А лучезарские торговые люди отправили было к нему своих выборных, с просьбой пошлины не повышать. Но князь их не принял. Вместо него говорил с купцами один из злыдней, сказал что светлый князь слишком занят, велел только объявить, что решения своего прежнего не переменяет. Купцы ушли ни с чем. И против тогда не сказали, зубы стиснули.

Первый, кто тогда против сказал, был средний сын Светлого. Он хоть и звался Смирнонравом, только нрав не больно-то смирный обнаружился. Сказал он отцу, что не дело великому князю идти против обычая и данников своих притеснять, верных своих слуг совета не спрашивать по одному только слову отщепенца приблудного, невесть откуда взявшегося. Всем чужого и никому не милого. Так было, Коршун?

-   Так, хоть и не дословно. – подтвердил Коршун. – Не такими еще словами Смирнонрав перед Светлым про Ясноока выражался. И слыхать далеко было. Я в другом конце двора стоял, а все слышал.  
-   Князь-то что ответил? – спросил Пила. – Рассердился?
-   Рассердился, хоть и виду не подал. – сказал Коршун – И сыну своему буйнонравому отвечал спокойно. Так что мне было не слыхать. И ушел от него сын в большой досаде.
-   Что он ответил-то?
-   Это от слова до слова нам не известно. – ответил Молний – А пересказывал сам княжич так. Светлый сказал: «Раз ты, Смирнонрав, так хорошо в княжьих делах понимаешь, надо твое понимание в дело определить. Так что собирайся. Поедешь завтра же моим наместником в Тмутаракань»
-   В Тмутаракань? – спросил Пила – Так вправду такая страна есть? Я думал это так, сказка. Все равно, что тридесятое царство.
-   Не сказка это. – сказал Клинок – А вот что за тридесять земель, точно. Такое это место далекое и глухое, что и воеводы туда отродясь не назначали. Только из Пятиградья дьяк раз в год приезжал за податью: Весной выезжал туда, к осени оборачивался! Там живут-то ратаев: лесорубов горстка да охотников чуток вокруг ходит, а все больше – тмутараканцев, диких лесовиков. Великокняжеского сына в такое захолустье наместником отправить - все равно, что боярина послать свиней пасти.
-   И никто за княжича не вступился? – спросил Пила.
-   Многие вступились. И за него, и за прочее. – сказал Рассветник. – В тот же день пришел просить за него Барс, тот самый, что теперь в Горах главным воеводой. Князь его выслушал, но Смирнонрава не простил, и самому Барсу велел на глаза не показываться.
-   Тогда еще добр был. -  заметил Вепрь.
-   Да, тогда еще был. – подтвердил Рассветник – После уже не был. За Барсом вслед пришли к нему уже сговорившись, шестеро больших бояр лучезарских.