Коловращение жизни

                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                  Андрей Воронкевич
                                  
                                      КОЛОВРАЩЕНИЕ ЖИЗНИ
 
                                                    ШУТКА
 
            Это повествование обнимает шесть с половиной веков, пять стран, два континента. В нём, как в любой порядочной исторической сплетне, можно найти один-два (ручаюсь, не более!) анахронизма, две-три художественных, так сказать, условности. Отражена же данная история, в разных своих эпизодах, деталях и намёках у семи, по крайней мере, писателей. Русский. Француз. Опять француз. Итальянец. Ещё один итальянец. Американец. И на десерт опять – русский… Вот это я и называю коловращением жизни! «Сопрягайте! Сопрягайте!» – умоляла нас на лекциях по истории литературы незабвенной памяти Елизавета Петровна Кучборская. Итак...
 
            Светлейший страдал. Нынешнее похмелье выдалось что-то уж больно тягостным. Виски не ломило,  в груди вроде не прихватывало, а всё одно, и даже хуже, чем обычно. Лежал, как побитый пес, стонал, не в силах шевельнуть рукой, спустить ноги с постели. И капустного рассолу попил, и чарочку, морщась, сумел таки проглотить – не отпускало. (Это, конечно, номер раз. Алексей Толстой! Всё, как у него. Так, да не так…) Тоска чёрная, тяжёлая опутала, придавила, расплющила. Хотелось – прости, Господи! – одного: не быть. Не быть совсем. Для деятельной натуры светлейшего это выходило столь непривычно, что даже страшно становилось: а и действительно, не смерть ли по его душу у порога стоит?.. Ну, надо сказать, некоторые причины для такой тоски были. Причины, в общем-то, известные, даже, пожалуй, привычные, но никогда ранее так не придавливавшие.
            Намедни светлейшему довелось – в который-то раз! – отведать петровской дубинки. И не дубинка это была вовсе, а трость голландская. Не такая уж и толстая, как шептались, кто не знает. Пётр Алексеевич к ней давно привык. Во-первых, на ней, как у всякого дельного плотника, зарубки – меры длины. Чтобы в любой секунд можно было проверить, соответствует ли чертежу строение ли, корабль. Во-вторых, указывать ей удобно на недоделки, неисправности; мигом все понимают, чем царь недоволен. В-третьих, бывало, пронзит тростью панораму, поведёт величественным жестом: мол, вот, что будет там-то и там-то. Наконец – не без этого! – использовалась она и для домашнего, так сказать, употребления… 
И о чём тут такая уж печаль? Ну, приласкал вчера царь (за дело, как всегда)! Так ведь такое наказание ещё заслужить надо! Многие, вон, чуть не под руку лезли отведать хоть разок царской трости – ан нет, только избранным, и он первый из них. Да и, сказано ведь, трость отнюдь не была столь уж убийственно тяжела. Смолоду Александр Данилович и не таких батогов испробовал вдоволь… То есть вроде бы и тосковать было не из чего. Напротив, следовало быстренько доопохмеляться и мчаться исправлять то, что послужило причиной вчерашнего наказания и вчерашнего же одинокого непотребного пьянства. Всегда раньше светлейший так бы и сделал, но на этот раз никак не мог преодолеть своей непонятной и от этого особо страшной тоски. «Старею, что ли? – потерянно думал он. – Что-то будет, если свалюсь, что-то будет! Не попусти, Всевышний, не попусти!»…
Домашние уж и не знали, чем развеять тоску светлейшего. Заикнулись было о девках-плясуньях – князь только зыркнул больным глазом из-под одеяла. Завтракать даже и не предлагали, только у постели на резном табурете оставили жбанчик с рассолом, который Данилыч через силу и попивал… И тогда бесстрашный Педрило – то ли шут, то ли лекарь, то ли чёрт его знает кто, но человек верный, – решил, как теперь бы сказали, переломить ситуацию. Он-то понимал, что после вчерашнего валяться в постели совсем негоже – надо усердие и раскаяние показывать, надо так летать по Санкт-Петербургу, как только один Данилыч и умел…
- Светлейший, - храбро вступил он в спальню. – Там проситель один дожидается. Из моей благословенной Венеции. Человечек вроде забавный…
Меншиков мутно посмотрел на храбреца. Если от Петра-то он побои выносил без звука (нарочито только жалостно подвывая), то и сам часто бывал весьма крутенек с подвластными. А подвластны ему были, почитай, все. Вся необъятная Россия – за одним известным исключением. Ну, ещё человек пять-шесть держал, скрепя сердце, наравне, включая императрицу. А остальные – чтоб по струнке… Так что Педрило рисковал нарваться на похмельную плётку. Но князь сам был человек рисковый, и качество это в людях уважал. И ведь риск-то здесь от преданности…
- Кто такой? – соизволил он прохрипеть. Знал: кого попало к нему и за версту не подпустят. Значит, чем-то интересен посетитель. «Если просто с подношением, ждёт Педрилку вздрючка!» – уже не совсем вяло подумал светлейший. Ещё не слишком весело, но и не так чтобы очень тоскливо. Но Педрило не зря крутился возле князя который год. Он его душу понимал, даром что итальяшка, да и то – сомнительный; многие числили португальским евреем. А душу Александра Данилыча, беззаветно-российскую и в храбрости, и в роздыхе, и в злодействе, – понимал…
- Граф… - хмыкнул Педрило, - Чивита-Веккиа! (Намёк на номер два - Стендаль!) Прямиком из Италии засвидетельствовать почтение.
- И чего ему?.. А, ладно, сам разберусь. Проси! – Меншиков вдруг наконец-то ощутил привычный холодок. Каждый новый человек сулил собой новую авантюру. А без этого наркотика князь существовать уже и не мог…
Что ж, ради итальянского графа российский князь соизволил халат на исподнее накинуть, перейти с постели в кресла. Ввели графа. «Жуликоват!» – сразу определил Данилыч, поведя опытным глазом по тараканьим усикам, щегольскому жабо, маленьким, чисто игрушечным сапожкам.
- Ваша светлость! – заговорил граф по-русски, и почти гладко. И где они так насобачиться успевают?.. – Считаю долгом своим …
Меншиков особо не слушал, приглядывался, прикидывал – чем бы этот тараканище мог его развеселить, распотешить, избавить от сосущей тоски.
- Слушай, сиятельство! – перебил он разговорившегося графа. – Ты в зернь могёшь?
Граф понял не сразу, а когда понял (Педрило растолковал), обрадовался непритворно.
- О, кости, да! Я ведь для этого к вам и шёл. Я могу кости, могу карты любую игру… У меня дипломус…
Зернь, сиречь, кости, на России появились невесть когда и невесть откуда. С коварного Востока занесло это опасное увлечение или с развратного  Запада, Бог ведает. С одной стороны, ещё за сто лет до описываемого французские, к примеру, мушкетёры увлекались игрой в кости безрассудно. (Дюма-пэр – номер три! – ведь опирался же всё-таки хоть отчасти на достоверные исторические источники. Это даже недоброжелатели признают) С другой стороны, известно, что и азиатские купцы на караванных привалах Великого Шелкового Пути любили пометать камушки. Чего стоит хотя бы повсеместно на Востоке распространённая культура нард… Это, конечно, тоже проявление искомого коловращения жизни, но, к сожалению, ничего точного сказать мы по данному поводу не можем. Так, общие соображения: Запад, мол, есть Запад, Восток есть Восток… Фактов-то конкретных нет! А вот эта наша история, напротив, – уж так конкретна и достоверна, что ай-люли! Святая истинная правда, как легко может убедиться каждый непредвзятый читатель, если не сочтёт за труд продолжить…
Коротко говоря, сели они кидать кости. Думаю, игра была самая примитивная – вроде той, что как раз описана у Дюма: два шестигранных кубика, каждый кидает по очереди, очки – от двух до двенадцати.
- Только учти, - предупредил Данилыч итальянца, - я на фу-фу не играю…
- Не смею предлагать простой денежный заклад вельможе столь блистательному… - завёл хитрованную песню граф. «Эге! – подумал Данилыч. – Ну-ка, ну-ка, куда тебя поведёт?»
-  …Да у меня и средств нет для достойного вашей милости заклада, - вел граф дальше. - Мы в нашей благословенной земле, со времён непревзойдённого насмешника Бокаччио (номер четыре!), любим добрую шутку. И, чем разорять друг друга за игорным столом, предпочитаем друг друга веселить…
- На арапку, что ли, на желание? – догадался светлейший.
- Ага! – кивнул граф и посмотрел вдруг дерзко. «А ты смел! – подумал Данилыч. – Или хитёр уж больно»… И то, и другое было увлекательно. Князь почувствовал, как исчезает, проваливается в тар-тарары чёрная тоска. Конечно, мог он этого обмылка повалять на конюшне за дерзость. Но неизвестность, пусть и мизерная, прелестней была для него, может быть, даже и самой власти…
- Идёт! – сказал Данилыч. – Каков заклад?
Итальянец потупился со смущением, но таким уж явно притворным, что князь окончательно почуял запах интриги, самый любезный для него запах. Он, по старой привычке, аж ноздрями затрепетал, прищурился, голову вздёрнул… Немедля, откуда ни возьмись, возник лакей-немец с серебряным подносом. А там уж две чарки, тоже серебряные, нарезанный солёный огурец, покрошенная солонина, ржаной хлебушек. Так уж у князя в доме было заведено, что ему, бывало, и приказанья отдавать не надо… Да что там, пальцем лишний раз – и то шевельнуть не успевал, а всё уже тут как тут!
Данилыч взял с подноса чарку, вроде как вежливо повел рукой в сторону  итальянца. Тот подошёл, чарку принял, поклонился слегка. Выпил, между прочим, как добрые люди пьют: не торопясь, но и не мешкая, до донышка… Всё, всё примечал зоркий княжий глаз, а душа уже веселилась в ожидании. Маленькое, да сражение! И выиграть его обязательно предстоит!..
- У нас любят представляться разными…э…зверями, - твёрдо сказал итальянец, прожевав кусочек огурца.
-         Какими же? – полюбопытствовал Данилыч добродушно.
-         Разными. Собаками, к примеру, петухами, баранами…
-         Ну а мы на что играть будем?
-  Я, ежели изволите, в случае проигрыша буду лаять. Как большой дворовой пес. Я умею хорошо…
-    Нет уж! – рассмеялся князь, и аж сам удивился: смеюсь? Где ты, тоска проклятая, похмельная? Да тьфу на тебя! – Как малая приблудная шавка!..
-    Воля ваша, - итальянец опять посмотрел весьма дерзко. – Тогда, как большой пес, можете вы…
-   Всё ж таки дикие вы в своих Европах! – будто бы посуровел, но, ясное дело, не всерьёз, князь. – А еще политесом хвастаете! Ну где это видано, чтобы светлейший князь российский собакой лаял? Да я сейчас только мигну – тебя мои дворовые на куски разорвут за непочтение!.. Не бойсь, я тебе это пока так, для науки говорю… В общем, мой заклад таков: буду петухом кричать! Ох, мальчишкой я здорово клекотал! Соседские кочеты, как своему, откликались…
- Согласен, - граф сказал это что-то уж слишком торопливо. Не мог, никак не мог распознать Данилыч, в чём же интрига. Ну не в том же, чтобы заставить его кукарекать! Это есть риск глупый и бесцельный, а потому для умного человека невозможный. А