Анатомия совращения

богу, хоть стоять еще мог, громко отрыгивая, грозно выпучив зенки.
    Затем вызвали самого "пострадавшего".
    Горько и смешно было смотреть на рослого юношу, вытирающего слезы, судя по виду самого способного хоть кого совратить. Не поднимая головы, он односложно отвечал на вопросы обвинения и защиты, путался в ответах, но опровергнуть показания матери не решился.
    Широко раскрыв глаза, я с изумлением взирала на любимого, будто видела впервые:
    – Что за напраслину ты несешь, Алеша, взгляни мне в глаза!
    На уточняющие вопросы ко мне судьи, обвинения и защиты отвечать не стала, лишь причитала:
    – Как же так, что вы с ним сотворили?..
    Старший брат пострадавшего подтвердил ранее сказанное, дополнив небылицами, что совратительница однажды напоила его с двумя одноклассниками, соблазняла затем по очереди и гуртом, называть их имена, правда, не стал.
    Вызывали и других свидетелей. Они подтвердили, что неоднократно видели выходивших от меня мужиков, Алешу, его брата…
    Побеспокоили и муженька.
    Тот оказался настолько пьяным, что не смог ответить ни на один вопрос, мыча, ничего не соображая, отпустили с богом.
    Отправился неровной походкой на свое место, пьяно бубня:
    – Б…, курва, проститутка. Убью!

    Однажды зал все же развеселился. Это произошло, когда с места взял слово конюх, давно оставшийся без работы по причине отсутствия в селе лошадей, тот даже ровно стоять был не в состоянии, не то, что подойти к трибуне. Икая, он сообщил, что сам не раз не без успеха наведывался ко мне.
    Тут уж я не выдержала:
    – Да, он бывал у меня! – Зал удовлетворенно загудел.
    – Поднимите рубаху на нем! – попросила, что было тотчас исполнено его веселой соседкой.
    Зал рухнул от смеха – все увидели следы от плети, перемежавшиеся с грязными полосами на давно не видавшей мыла спине…

***
    Выступление защитника поразило всех: и судью, и обвинителя, и зал, а больше всех меня.
    Это был немолодой невысокий мужчина с усталым лицом. Негромко начал:
    – Взгляните на этого рослого парубка! На вид ему все восемнадцать. Могла ли его полюбить женщина? Могла! Красивый юноша, вполне созревший для любви. Моя подопечная виновата лишь в том, что полюбила.
    Повернулся ко мне:
    – Обвиняемая признала свою вину, но виновата лишь по букве закона, не по справедливости, и очень надеюсь, что суд оправдает ее. С ней все ясно. Как быть с ”пострадавшим”?
    Умолк, пауза затягивалась.
    – Она его совратила, пусть так, не знаю, чего здесь больше для него – вреда или пользы? Но то, что сделали мы, куда непоправимей!
    Помолчал. Заговорил, вдруг неожиданно повысив голос:
    – Нет, не она растлила его – мы! Не сможет юноша, предавший свою женщину, свою любовь, стать полноценным мужчиной.
    – Что он несет? – Мать Алеши в гневе вскочила с места. Зал возбужденно загудел.
    Голос защитника уже с трудом пробивался сквозь шум:
    – Обвиняемая из него сделала мужчину, когда-то это случается со всеми юношами. Вернее сказать, попыталась – не удалось. Вмешались мы.
    Шум в зале усилился.
    Судья застучала молотком, возвращая тишину в зал, обратилась к защите:
    – Вы не забыли, что вы защитник, а не обвинитель?
    Тот уже не слышал ее замечаний:
    – Есть ли нам оправдание?
    – Прошу защиту говорить по сути дела!
    Защитник продолжил, в голосе его проступили нотки обреченности и горечи:
    – Вы считаете, что мы творим праведный суд над растлительницей? Нет, мы исполняем реквием по душе этого юноши.
    Защитника почти не стало слышно из-за шума. Судья,  уже не переставая, стучала молотком.
    – И все же надеюсь, – завершил защитник, повернувшись к судье, – Суд сумеет отыскать смягчающие вину обстоятельства и не осудит излишне строго женщину за любовь, нами поруганную!

    Последнее слово дали обвиняемой. Я обратилась не к суду, не к родственникам Алеши. К матери:
    – Мамочка, прости, лишь перед тобой я чувствую себя виноватой. Лишь ты имеешь право меня судить, это тебе я нанесла самый тяжкий удар, надеюсь, ты выдержишь весь этот ужас, этот кошмар, прости, если сможешь!
    Тишина в зале, лишь негромкий голос:
    – Да простит тебя Господь…
    Обвела взглядом зал:
    – Да, я виновата, но оглянитесь вокруг, увидите ли вы что-либо светлое, святое? Беспробудная пьянь, рвань, похабщина и мерзость! Моя вина лишь в том, что я полюбила мальчика – непорочного, чистого, светлого.
    Помолчала.
    – Господи, что вы с ним сделали, изуродовали, загубили душу, – говорить я больше не могла, поникла, опустилась на скамейку.

    Обвинитель, как положено, запросил два года тюрьмы, подразумевая, что судья скостит до “условного” срока.
    Судья (старая дева), не познавшая ни мужчин, ни любви, ни предательства,  поступила по закону, не по совести. Она искренне считала, что должна остановить этот навал растления, породивший педофилию и проституцию, насилие и разврат – оставила в силе срок, что запросил обвинитель.

    Когда я шла под конвоем по залу, односельчане виновато отворачивали головы, прятали глаза. Они не ожидали такого поворота событий, думали – ну, пожурят, попугают, да отпустят с миром. Ан, нет! Вдруг на пути стала помеха. Подняла голову – предавший меня любимый размазывал слезы, отводил глаза:
    – Я не виноват, не хотел, меня заставили, это не я. Они.
    Не сказала ни слова, лишь плюнула под ноги…

***
    Рассказчица лежала на полке, растревоженная воспоминаниями, а перед ее глазами как живой стоял Алеша, светло улыбался, отражая синеву неба лучистыми глазами…
    Вдруг ее сорвало с полки, согнулась над ведром, вывернула содержимое желудка.
    – И давно это у тебя? – спросила соседка.
    – Да нет, похоже, притравилась.
    – Знаю я твое отравление, давно приметила. Залетела ты, милашка, да не боись – это твое спасение. Сейчас с этим стало проще. Через пару месяцев тебе станет послабление, а когда опростаешься, тебя, скорее всего, выпустят на волю, так что благодари Бога!
    – Господи, что мне делать, я не хочу рожать!
    – Дура! Муж у тебя есть?
    – Есть, да дитя не про его честь! – она знала теперь, кого следует винить в отсутствии у нее детей!
    – Ну, тогда радуйся! На аборт не соглашайся – изуродуют. А что, отец ребенка признает отцовство?
    Отрицательно мотнула головой.
    – Тем лучше, через полгода, а то и раньше, будешь на свободе. Завидую тебе, а у меня вот ни детей не предвидится, ни скорой воли!..