Верующий в бога - еще не Homo sapiens (Глава 10 - ВТОРОЙ ГОД В ВИФЛЕЕМЕ)

пополнить запасы, привлекали его, рассказывая об услышанных событиях, призывали не подчиняться властям, рассказывали разные байки. А между призывами к неповиновению для большей убедительности заявляли, что ты посланец бога, твои наставления от самого бога и что ты уполномочен богом представлять его интересы на земле. Народ, конечно, был ошарашен такими заявлениями. Это так, как если бы какой-нибудь чудак в Гайд-Парке в Лондоне стал утверждать, что он инопланетянин. Но в Гайд-Парке небольшая кучка людей послушала бы, посмеялась, не исключено, что в какой-либо газетенке об этом упомянули и все. А тогда это возымело серьезный резонанс, радио-то не было, других источников информации, кроме базара, тоже. А тем более, что апостолы для пущей убедительности, те, что уверовали, что ты бог, подтверждали твою божественность. И вот пошло-поехало. Так все происходило или я ошибаюсь? 
Иешуя сидел с равнодушием статуи и никак не реагировал на ухищрения Анахарсиса как-то расшевелить его.
Видя, что Иешуа не поддается на уловки, Анахарсис решил подойти к вопросу с другой стороны. 
— Итак, Иешуа, мы установили, что ты не сын Иосифа, а Мария далеко не святая, что жил ты не тридцать три, а семьдесят четыре года, и умер в Кашмире, а не на Голгофе, и что Меровинги твои потомки. И, наконец, был проходимцем, каких тогда толпы ходило, но случай тебя возвысил. Скажи, что это за случай?
— Ну и надоел же ты мне со своими каверзными вопросами! А то, что ты рассказал о наших буднях достойно похвалы. Все приблизительно так и проходило. Ты только не сказал, что мы по ночам переходили из селения в селение, а по утрам несли богоугодную службу на базарах.
Анахарсис, видя, что Иешуа «проснулся», подбросил ему высказывание Ницше, где тот отделяет христианство от Иешуа и заключает: «Уже слово „христианство“ есть недоразумение, — в сущности, был только один христианин и он умер на кресте». 
Но уже в «Антихристианине...» уточняет: «Пока жрец, этот отрицатель, клеветник, отравитель жизни по призванию, считается еще человеком высшей породы, — нет ответа на вопрос: что есть истина? Раз сознательный защитник отрицания жизни является заступником „истины“, тем самым истина ставится вверх ногами...»
— Иешуа, ты как считаешь, Фридрих Ницше прав? Помнишь, в Третьяковке есть картина украинского художника Ге «Что есть истина?», где Ты беседуешь с Понтием у него во дворце. Причем Понтий Пилат изображен со спины, а ты в фас, и тем самым художник как бы показывает, что истина за тобой.   Вторя Николаю Ге, Анри де Любак противостоит Ницше и утверждает, что ценности, проповедуемые христианством, вечны и единственно подходящие для человека. 
— Да, я согласен с Анри, ай да молодец!
— Анри, может, и молодец, но Ты послушай, что говорит о боге Марк Твен! 
Поскольку Вы трое представлены в одном лице: бог Отец, бог Сын и дух Святой а твоя значимость в этой тройке подтверждена Апостолом Павлом, следовательно, это касается и тебя лично.
1. Иисус Христос есть точный образ Бога.
2. Иисус Христос есть «перворожденный».   
3. Иисус Христос создал все.
4. Иисус Христос есть причина создания. 
5. Иисус Христос существовал прежде всего.
6. На Иисусе Христе держится все созданное.
Что же означает «точный образ Бога», отмечает Фредерик Брюс, исследователь Нового Завета: «Сказать, что Христос — это образ Бога, значит сказать, что в Нем идеально отражены сущность и природа Бога, что в Нем невидимое стало видимым». Таким образом, Бог, видимый в Христе, соответствует собственным словам Иисуса, сказанным им Филиппу: «Тот, кто видел меня, видел и Отца» (Ин. 14:9).
В пятнадцатом стихе греческое слово «перворожденный» (prototokos) означает «верховный, высший», а не «рожденный после». По Брюсу, апостол Павел ссылается на «существование Христа до сотворения и его космическое участие в сотворении мира, и означает не только главенство ­Иисуса Христа, но и его первенство». Это становится ясным в ­шестнадцатом стихе, где говорится, что все во Вселенной было создано Иисусом Христом и создано для него.
В семнадцатом стихе мы видим, что сотворенный мир держится на вечном Иисусе Христе. По апостолу Павлу, каждый атом, каждое звено ДНК и все миллиарды галактик держатся вместе властью Иисуса Христа. Таким образом, Иисус Христос есть начало всего...
— А что же сказал Марк Твен о боге? — задал сам себе вопрос Анахарсис.
Несмотря на то, что это уже прозвучало здесь во второй главе, я для большей убедительности процитирую Марка Твена второй раз:
«Когда читаешь Библию, больше удивляешься неосведомленности бога, чем его всеведению. Библия рисует характер бога с исчерпывающей и безжалостной точностью. Портрет, который она нам предлагает,— это в основном портрет человека, если, конечно, можно вообразить человека, исполненного и переполненного злобой вне всяких человеческих пределов; портрет личности, с которой теперь, когда Нерон и Калигула уже скончались, никто, пожалуй, не захотел бы водить знакомство. Все его деяния, изображенные в Ветхом завете, говорят о его злопамятности, несправедливости, мелочности, безжалостности, мстительности. Он только и делает, что карает — карает за ничтожные проступки с тысячекратной строгостью; карает невинных младенцев за проступки их родителей; карает ни в чем не провинившихся обитателей страны за проступки их правителей; и снисходит даже до того, что обрушивает кровавую месть на смирных телят, ягнят, овец и волов, дабы покарать пустяковые грешки их владельцев. Более гнусного и разоблачающего жизнеописания в печатном виде не существует. Начитавшись его, начинаешь считать Нерона ангелом света и совершенства. Оно открывается рассказом о чудовищном вероломстве; вероломство — это лейтмотив всей книги. Ее начало, наверное, было придумано в детской пирата — настолько оно мерзко и в то же время младенчески наивно. Адаму запрещено вкушать плод некоего дерева, ему без тени улыбки сообщается, что в случае неповиновения он умрет. Как можно было ожидать, что такая угроза произведет на него хотя бы малейшее впечатление? Ведь Адам был взрослым мужчиной лишь по внешности. А знаниями и опытом он не превосходил двухлетнего младенца. Он не мог знать, что означает слово „смерть“. Он ни разу в жизни не видел ни одной мертвой твари. Он ни разу прежде не слышал о смерти. Это слово не имело для него никакого смысла. С тем же успехом ему могли бы пригрозить, что если он съест это яблоко, то немедленно преобразится в меридиан, — Адам одинаково не мог понять ни того, ни другого слова.
Можно было не сомневаться, что жиденький интеллект, измысливший эту достопамятную угрозу, сопроводит всякими другими пошлостями, ­основанными на весьма низкопробных понятиях о справедливости и правосудии; так оно и вышло. Было объявлено, что все потомки Адама до последнего дня творения будут нести кару, раз этот младенец нарушил закон своей детской, навязанный ему еще до того, как он вышел из пеленок. В течение многих тысячелетий все они, один за другим, подвергались неустанной травле и всяческим бедам в наказание за обыкновенную детскую шалость, которую пышно наименовали „грехом Адама“. И на протяжении этого бесконечного времени никогда не было недостатка в раввинах, римских папах, епископах, священниках, пасторах и мирских раболепных душах, которые восторженно прославляли это позорнейшее преступление, провозглашали его неизреченно справедливым и праведным и осыпали сотворившего его такой грубейшей и беспардонной лестью, что кто угодно, кроме бога, услышав что-либо подобное, отвернулся бы со смущением и гадливостью. Хотя долгая привычка к лести и закалила наших восточных монархов, даже они не могли бы снести раздающихся по воскресеньям в церквах бесстыдных восхвалений, которые наш бог выслушивает самодовольно и удовлетворенно. Мы, не краснея, называем нашего бога источником милосердия, хотя отлично знаем, что во всей его истории не найдется ни одного случая, когда он на самом деле проявил бы милосердие. Мы называем его источником нравственности, хотя его история и его повседневное поведение, о котором нам свидетельствуют наши собственные чувства, неопровержимо доказывают, что он абсолютно лишен даже какого-либо подобия нравственности или морали. Мы называем его Отцом, и при этом не в насмешку, хотя мы прониклись бы ненавистью и отвращением к любому земному отцу, если бы он подверг своего ребенка хотя бы тысячной доле тех страданий, горестей и жестоких бед, на которые наш бог обрекает своих детей каждый день, на которые он обрекал их ежедневно в течение всех столетий, прошедших с той минуты, когда свершилось это великое преступление — когда был сотворен Адам.
Наше представление о боге — это нелепое и смехотворное смешение идей. Мы разделяем бога пополам, низводим одну его половину в глухой уголок земли, где он должен принести спасение крохотному поселению евреев — причем только евреям и никому другому. А вторую его половину мы оставляем на небесном престоле, откуда он с тревогой и любопытством посматривает вниз, ожидая результатов. Мы благоговейно изучаем историю земной половины и выводим из этой истории заключение, что земная половина исправилась, обрела высокие моральные качества и всяческие добродетели и утратила какое-либо сходство со своей покинутой злобной половиной, пребывающей на небесном престоле. Мы считаем, что земная половина правосудна, милосердна, добра, кротка, исполнена всепрощения и сострадания к мукам человечества, которые она ­стремится смягчить и уничтожить. Совершенно очевидно, что представление об этом характере мы создали, не исследуя факты, а старательно уклоняясь от того, чтобы внимательно ознакомиться с ними, оценить их и взвесить. Земная половина призывает нас к милосердию и первая подает нам пример, изобретая озеро из огня и серы, в котором тем из нас, кто не признает ее богом и не поклонится ей, как богу, суждено гореть до скончания вечности. И гореть будем не только мы, осведомленные об этих условиях, — все мириады первых людских поколений обречены на ту же ужасную судьбу, хотя все они жили и умерли, никогда даже не слышав о нем или о поставленных им условиях. Подобный пример милосердия можно назвать блистательным. Где уж тут жалким земным дикарям или кровожадным лесным хищникам! Нам повелено прощать ближнего своего до семижды семидесяти раз — 
и радоваться и быть благодарными, если после благочестивой жизни наша душа на смертном одре не успеет вырваться из нашего тела прежде, чем священник доберется до нас, чтобы второпях снабдить ее пропуском с помощью своих бормотаний, свечей и песнопений. Этот пример неисчерпаемой готовности прощать также можно назвать блистательным.
Нас уверяют, что две половины нашего бога разделены только по виду, а на самом деле они остаются единым целым и равно могущественны, несмотря на разделение. И вот земная половина — тот, кто оплакивает страдания человечества и хотел бы их уничтожить, и вполне способен их уничтожить в любой момент, когда это ему заблагорассудится, —удовлетворяется тем, что от случая к случаю возвращает зрение слепому, вместо того чтобы вернуть его всем слепым, от случая к случаю исцеляет калеку,