Разве то беда?
Тянись, тянись беда-тягость. Черной паутой по лесам, ручьем мутным по болотам, межою смрадной по полю. Скачи, песья дочь, скоморохом юродивым. Знал бы, как тебя, подлую, изловить, ведал бы, как сковать тебя – погубил бы, извел проклятую. Были б ноги ветровы – догнал бы тебя. Были б руки каменны – обнял бы тебя. Было бы сердце железное – прижал бы тебя к нему, смял-изломал о него твои, беда, косточки!
Веселись, погань, нынче твой час!
Не знаю я, как поймать тебя. Не ведаю, где искать тебя. Не знаю, как сломать тебя. А все одно – отсмеять твою шутку сумею!
Вон, кабак у дороги стоит. Там кабатчик прогибистый, там порядки угодливы, с зеленым вином там сулеи веселые. По столам там сидят собеседнички, что чужою бедою хаятся, да своею хвалятся. А меж ними – шишата пьяные подставляют стаканы под рученьки, да в угоду танцуют чечеточку! Там меня поджидаешь, убогая? Вот на то тебе моя ответочка!
Обойду я кабак все тебе назло! Хмельной дурью тебя не порадую! Быть твоей воле надо мной лишь недолгий час: тот, что вижу тебя! Берегись же потом, подлая: отдышусь в тот недолгий я час, да заживу лучше прежнего! Сам заживу, да у людей тебя изживу! Полно тебе, грязь подзаборная, людям богов бутылками винными подменять!
… Ахнули хмельные шиши, разбежались по своим пьянчужкам, за пазухи им попрятались! А и сами пропивцы сидят как не пьяные – увидали впервые, как мужик с горя не за водкой бабится, а с бедою ратится.
Старуха Недоля черной ниткой своей порезалась, зашипела кошкою. Мыслила свить-сплести мужику черную судьбу на черную рубаху в гробу. Не вышло. Нить стала от крови алой: не желает она черной бедой быть. Крепко держит в своей руке мужик другой конец своей нити-судьбы. Не сдюжить с ним.
- Разве ж то – беда? – шепчут полевые травы, - то беды большой малое дитятко. Волею твоей пережмется, руками твоими перекуется на радость. Знали мы беду большую.
Вечеряк-ветер по полю колесом прокатился, сбил-пережамкал травушки, да у реки исчез. Смеются травинки – друг дружку поднимают, пыль с зеленых одежек стряхивают. Хвощики пальцами ветру во след тычут – туда умчался. Папороть с рук сосновые иглы снимает. Со мхов да лишайников брань ручейком течет – понабил им ветер-злодей в шубки тополиного пуха, как теперь его вынимать?
- Что за беду вы знали, травушки?
- Ох, давно дело было. Ни земли ни неба еще не родилося. Лишь во мраке пучина морская плескалася. Плыл по морю в лодочке Велес – Белый бог, глядел – что в мире делается? А чему быть, если некуда плыть? Прямо взглянешь – море стелется. Обернешься – волны тешатся. Плюнул Белобог с досады в море. Сбили волны его плевок, смяли, игрушку себе слепили. Верещит в морской пене шутик – тонуть не хочет, волнам не дается. Мордочку кошачью морщит. Пожалел Велес шутика – подобрал к себе в лодочку. Отогрелся утопыш под старой шубейкой, да ну, Белобога выспрашивать – кто таков? Назвался ему Велес, а шутик все не унимается: «коли ты бог, значит и я – бог. Будем в этом мире вместе божить. Ты – Белым богом, а я – Черным». Подивился Велес, посмеялся. Угостил приемыша хлебушком. Умял шутик хлеб, глазами сычиными покрутил. Притомился. На скуку жалуется. Ответил ему Белобог: «будь у меня землицы хоть горсточка, обернул бы я ее островом. Стало б нам обоим пристанище. Да где ж той земли взять?»
Вскочил шутик, по лодочке забегал, руками заплескал: «слыхал я от волн, что есть на самом дне пучинушки бел-морской песок. Ухвачу его у морской воды – будет тебе, Белобог, землица!»
Присел Чернобог, крякнул, оборотился гоголем, да за борт – бултых. Подхватили крылатого волны, снова почали тешится. Отлетел Чернобог снова к лодочке. Прыгнул гоголем во второй раз – ушел в пучинушку. Ухватили его за перья гады морские, и ну щипать. Убежал шутик к Велесу. Собрался с силушкой, да ушел в третий раз. Минул день – нет вестей. Минуло три – нет гонца, не смотри. Ушла седьмица – гонец воротился. Вылетел из пучины гоголь, в клюве песок держит. Принял Белобог подарочек, обсушил песок в ладонях, да ринул о воду. Стала горстка малая всею землею. С равнинами чистыми да реками быстрыми. Ступил Велес на твердь. Тут беда и случилася: украл, утаил от него шутик щепоть песка за щекой. А как стала земля у Велеса расти, та щепоть вору глотку заполнила. Стал Чернобог перхать, а земля у него все растет и растет. Отперхался шут, да беды наделал: где покража его пала, там легли топи гиблые, скалы бесплодные, овраги нежданные. Вот беда, так беда! Безпоправная!
Шелестят травушки. От матери-земли слыхали они этот сказ. От себя беде сокрушаются:
- Не расти траве на пустой скале, не пройти никак там, где лег овраг, где ж болота след – людям жизни нет..
- Разве ж то беда большая? – звенит хрустальным голоском ручеек-малыш – вы у матери моей, речки, про беду спрашивайте.
Откинула речка от лица рясочную фату, сверкнула игриво голубыми очами на луг
- Как почали Белобог да Чернобог на земле проживать – в те поры пуста была твердь. Затеяли боги дом строить. Расстарался шут – вышла у него землянка. Хорошо жилье, да только света в нем ни на кроху. Бегает Чернобог, свет в корыто собирает да в землянку несет. А свету в тесноте скучно, затеял он с шутом игры играть – принесет тот в жилье корыто, а света и нет – за стенами смеется над неловким. Взял Велес топор – прорубил в стене окошко. Любопытно свету стало: заглянул в жилье, оно все и просветлело. Жить стало лучше. Сколотил на радостях Чернобог колесо, и ну катать – забавляться. Взял колесо Велес – к телеге приладил. Польза от колеса стала.
Сотворил Белобог коня в помощники, овцу-дарительницу да свинью с коровой-кормилицей. Посмотрел Чернобог на овцу, засмеялся. Создал козла, оседлать старается: «а чем не конь быстрый, чем не корова мясистая, чем не овца кудлатая? А взгляни – какие рога-то!»
Осерчал козел, и ну – шута бодать. Еле отбился безладный.
Затеял Велес землю травой украшать да зверьем заселять, а Чернобог в помощники просится. Взял его, чего уж там.
Сотворил Велес пчел ярых, а шут подглядел, и создал ос да шершней стрекливых. Усеял Белобог луга травами сочными да цветами медоносными. Чернобог за дело взялся – осот, репей да колючка стоят. Видит шут – верх берет над ним Велес: его дары с пользой живут, чернобожьи ж дела лишь создателя тешат. Позавидовал он чужому мастерству. Создал мышей, повелел им рожь на полях погрызть. Увидал Велес вредителей – бросил оземь варежку. Стала варежка кошкой и давай мышей ловить. Вновь Чернобогу досада. Набросал в яму с водой ягод да меда – бражка получилась. Напился шут – хмель его сломил: без силы себя сильным мнит, без ума – умным. Почал по землянке скакать. Песни дурные горланит – сам себя наслушаться не может. Бьет горшки – мнит, что великое дело делает. Ухватил пьяного Велес да во двор вышвырнул: «очнись, хмельной!» Выбросил смутьяна да сам в дом не пошел, у моря на берегу усталый уснул. Налетел на спящего Чернобог. Совсем зависть да хмель ум изжили – норовит в море столкнуть Велеса, утопить в пучинушке. Шут толкает, а земля-то растет, море отступает. Не столкнуть Белобога в волны. А тут и спящий глаза открыл, да как захохочет. Со стыда да страху у шута сил прибавилось – ускакал, как ошпаренный, на болота жить. А к богам показаться не смеет.
Бурлит река порожками, камешки на дне, как самоцветы перебирает.
- Хмель пагубный, травы сорные, гнус лютый – вот беда, так беда.
Засмеялся-зарыкал на берегу серый волк, затряс лобастой своей головой:
- Не видала ты, река, дальше своей воды. Не узнала ты, река, настоящей беды.
Замолкли травы. Приутихла река. Волк же лакал воду розовым языком. В небе вечернем показалась луна, отразилась в янтарных волчьих глазах.
- Большой стала земля. Не управиться с ней в одиночку. Ударил Велес о бел-горюч камень молотом – появились из искр боги, загорелись в небе частые звездочки, молодой день закружился в хороводе со старой ночью. Узнал про то Чернобог, ударил по бел-горюч камню своим молотом – посыпались искрами бесенята. Головы длинные, уши вострые, ноги заячьи, руки загребущие. Разбежалась нечисть по лесам, по болотам, по горам да оврагам – и ну тешиться. Совсем боги с ног сбились – не с руки им чертей ловить и порушенное чинить. Затеял Велес сделать богам подручных. Начал из глины людей лепить. Прознал про то Чернобог – вытесал волка из ясеня. Чаял пособничка себе получить, да не вышло: откусил зверь шуту пятку да во леса ушел. Всего бы загрыз, но успел безногий на осину влезть. С той поры и дрожит она, чернобожьим страхом исходит.
Слепил Белобог людей. Спохватился – а души-то для них и не взял. Рванул себя Велес с досады за бороду, а делать нечего, надо за душами идти. Позвал собаку, велел людей сторожить, да ушел. А собака в те поры без шерсти была. Холодно ей сторожить. До костей ее стужа пробрала. Взвыла от горя. А тут как тут – Чернобог хромает. Просит псину пропустить его к людям. Огрызнулась собака на гостя, метит за горло ухватить. А тот ей стружки кажет, что от волка остались – шубу сулит. Переметнулась псина, уступила путь. Подошел Чернобог к людям, ухватил с охнувшего дерева сук, и давай колоть. Тычет глиняные тела – аж медведем со злости ревет. Изорвал людей, исплевал, да пошел к себе на болото. Клянчила у него собака шубу обещанную, да сполна за измену наградилася: подбросил Чернобог стружки – превратились они в ворона. Кружит черный над псиной, каркает – как смеется, грает – как чужой боли радуется.
Возвратился Велес. Растерялся. Не ведает – разбойника-татя искать или работу править. Стал собаке пенять, а та уж стыдом пуще слова наказана. Дал ей Белобог шубу, да предавать не велел. Мех собачий с той поры – их зароку порука. Изменят псы человеку – враз шерсти лишатся.
Взял Велес тела людские, да вздохнул: не поправить беды. Травами дыры в людях заткнул, наизнанку вывернул, да душу вложил. В том беда человечья – через дыры в теле болезни дорожку себе протоптали, а вся скверна в человеке у души лежит.
Убегал волк по своим волчьим делам. Обернулся:
- Лихоманки человек травами за семь морей гонит. Каждой боли своя трава Велесом положена. А со скверной как вам справиться? Аль душа ее пережжет, али скверна душу погасит. Иным, ведь, людям и огня не надо – лишь бы в душу плюнуть.
Скрылся зверь. Луна до верхушки неба дошла. Бела, как волчьи клыки, холодна, как вся волчья жизнь. Осветила на кургане каменному богатырю лицо. Ходили тут во времена древние народы иные. Нет уже их – сгинули. Лишь герои их вечной стражей поставлены. Бей их дубьем, секи мечом – выстоят, как при жизни стояли. Лишь сотрет ветер их лица, как время людскую память – упадут на землю простыми камнями.
- То не все волк знает – сказал богатырь.
Голос, как било гулкий, по всей сопке слыхать.
- Была страшнее беда. Да такая, что не ведали люди – живы ли, аль умерли… Изожгла в те века зависть Чернобога, иссушила его сердце. Ничего уже не мог он в своей злобе создать. Тщился лишь чужое под себя перепортить. В вечер несчастный, под небом кровавым, взошел он на холм среди голой степи. Зарычал по-звериному, всклекотал по-птичьему, зашипел по-змеиному. Прилетали с дальних гор черные вороны, выползали с темных нор черные мураши,
