Он не любил этого… Скверно болтаться зажатым среди пальто, курток, плащей, нагроможденных друг на друга. Тогда чувство тревоги и одиночества владело им, что-то невыносимое и властное устанавливало свои порядки, лишая свободы. Эта неизбежность заставляла терпеть, переносить запахи и тяжесть висевшей рядом одежды. Каким бы долгим ни было ожидание, но он знал: рано или поздно все кончается. Это пройдет, и он вновь обретет свободу, почувствует ветер.
Но сегодня что-то уж очень долго… Или ему так казалось. Время тянулось как-то особенно медленно, не желая менять ситуацию в его пользу. Эх, было куда лучше, если бы хозяйка засунула его в рукав вместе с шапочкой, а так приходится висеть, принимая на себя все удары судьбы.
Он что есть силы прижался к куртке своей хозяйки, пытаясь отгородиться от всего остального мира, и временами даже казалось, что это удавалось – но, к сожалению, ненадолго. Реальность возвращалась, снова и снова напоминая о себе.
Шарф задремал… Все вокруг как-то обмякло, казалось мягким и теплым одеялом, которое бережно и нежно оберегало от холода и невзгод. Время остановилось, словно наблюдая за этой неподвижностью.
Мокрый черный плащ вероломно вторгался в его пространство, норовя заключить в свои объятия. На секунду шарфику даже показалось, что он сам попал под дождь и вымок до нитки…
Он уже почти свыкся с давкой и теснотой, освоился в толчее среди всего этого хлама, как вдруг стало легче: он почувствовал, что куда-то пропал мокрый плащ, за ним исчезла стильная кожаная куртка с запахом орехов, а затем его покинул короткий белый плащик, самовлюбленно висевший слева… Через несколько минут он остался почти один. Стало гораздо свободнее и легче. Единственное, пожалуй, что его беспокоило – так это то, почему его до сих пор не забирают. Он перестал быть нужным? Про него забыли? Забыли… Быть может, это его последнее пристанище.
Он успокоился только тогда, когда ощутил родные и добрые руки хозяйки. Мягкость и нежность ее прикосновений… Всякий раз, когда это случалось, он чувствовал себя счастливым и начинал жить заново. Мир вокруг как будто преображался и снова говорил с ним на одном языке.
Совсем скоро шарфик покинул квартиру и оказался на улице, наслаждаясь свежим весенним воздухом... Он снова развевался на ветру, метался в разные стороны, с удовольствием принимая на себя капельки моросящего дождика.
В тот вечер он долго гулял по парку, радуясь теплу двух сердец, так нежно любящих друг друга. Он не понимал этого, но чувствовал всем своим существом, что происходит что-то важное… Шарфик совсем забыл о времени, оно как будто бы перестало существовать, остановилось, созерцая незатейливое счастье.
Очнулся он дома, когда хозяйка, вернувшись с прогулки, бережно засунула его в рукав вместе с шапочкой. Признаться, это было самое желанное соседство, которое соблазняло беззаботно и сладко проспать до утра…
– Ты забыла шарф, Марта! – прозвучал звонкий голос матери.
– Сегодня тепло, я специально оставила его, мам! – торопясь, бросила Марта.
– Ну, не так уж и тепло, утром холодновато!
– Я побежала… пока-пока!
– Марта!..
Дверь захлопнулась. Он остался висеть на вешалке, все еще слыша удаляющиеся шаги Марты. Убежала…
– Мама, а можно я надену ее шарф? – спросил Ивашка.
– Почему бы и нет, сынок. Надень, если хочешь, только смотри не потеряй, а то Марта расстроится.
– Хорошо, мам, мы сегодня после уроков гулять не будем, так что я – сразу домой!
Так шарфик оказался на шее Ивашки и понесся по лестнице вниз, преодолевая одну ступеньку за другой. Казалось, он летит с немыслимой скоростью и ветер свистит в каждой его ниточке! Шарфик любил этого задорного мальчишку, от которого пахло сыром и молоком. Как же чудесно! Казалось, Ивашка вообще не умел ходить пешком, он все бежал и бежал куда-то…
В школьном гардеробе было просторно и тихо. Лишь на переменах появлялись быстрые детские фигурки и исчезали, изредка задевая его неосторожными движениями…
Шарфик любил эти детские шорохи и голоса, так резко взрывающие тишину школьных коридоров…
С легкостью позабыв про обещание, данное матери, Ивашка решил немного погонять с ребятами мяч. Футбол – это было здорово! Столько детского восторга и смеха шарфик никогда не видел... Все буквально искрилось весельем! Он развевался на шее Ивашки, то и дело победно выкрикивающего что-то во время игры. Один мощный жизненный порыв, одно дыхание на всех, одно единое желание носиться без устали, отбирая друг у друга резвый мяч. Счастье каталось по мокрому весеннему снегу, то приближаясь, то удаляясь в соответствии с одной ему известной логикой…
После того, как игра закончилась, мальчишки начали дурить и бороться друг с другом. Кто-то дернул Ивашку за шарф – и тот сорвался под ноги. В пылу борьбы не заметив этого, Ивашка продолжал веселиться и смеяться.
…Шарфик лежал на снегу, все еще ощущая бесконечное веселье и удаляющийся детский смех, который совсем скоро исчез, уступив место голосам прохожих. Он не сразу понял, что потерялся, надеясь на то, что Ивашка вот-вот вернется и заберет его домой, но – увы! – никто за ним так и не пришел.
Стемнело. Одинокие прохожие еще проходили рядом, но все реже и реже, а позже двор окончательно опустел.
Еще сегодня утром он был абсолютно счастлив: у него была хозяйка, был теплый дом, было уютно и хорошо. А теперь он одиноко лежит на снегу, всеми брошенный и никому ненужный… Как все изменилось! Хватятся ли его? Будут ли искать? Он лежал и, внимая каждому шороху, надеялся услышать легкие шаги Марты или топот Ивашкиных ног. Но было тихо.
Откуда ни возьмись, появилась собака и стала бегать вокруг него, обнюхивая и теребя лапой. Она то подбегала вплотную, так что шарфик чувствовал ее прерывистое дыхание, то убегала к хозяину поделиться восторгом от своей находки. Этот челночный бег закончился также внезапно, как и начался. Шарфик вдруг почувствовал, что его подняли и повесили на нижнюю перекладину турника. Так было куда лучше, чем лежать в снегу в ожидании своей неизвестной участи… Его найдут, непременно разыщут. Теперь трудно не заметить красный «стяг», развевающийся на ветру! Эти мысли согревали и вселяли надежду.
Он задремал и видел сны о своем чудесном спасении. Ему даже почудилось, что он слышит голос Марты и веселый смех Ивашки, переливающийся разными оттенками детского восторга.
Он привык к мягким и заботливым рукам, нежно повязывающим его. Привык согревать и быть нужным. Знал, что его существование имеет смысл только на чьей-то шее. И давно уже научился чувствовать людей, исходящие от них теплоту или холод, любовь или ненависть. Он мог бы легко выступить в качестве «барометра» настроения, если это было бы необходимо.
…К нему подошел человек. От него явно веяло опасностью. Небрежным движением недоброжелатель сдернул шарфик с перекладины и, скомкав, сунул за пазуху. Его руки слегка тряслись и излучали холод и слабость. За пазухой у него было неуютно и угрюмо, шарфик предпочел бы висеть на турнике или даже лежать на мокром весеннем снегу, чем быть здесь. Да еще запах… несносный запах...
Прерывистые движения нового хозяина были какими-то рваными. Он то останавливался, то вдруг резко ускорялся, дыхание было неровным… Вдруг он перешел на бег, потом опять замедлил шаг.
Наконец он остановился, и шарф всем своим существом, каждой ниточкой явственно ощутил дрожь, передающуюся от нового хозяина. И еще этот запах, который постоянно усиливался, заполняя собой все пространство…
Чувство страха возрастало, казалось, он, как снежный ком, стремительно несется с горы, сметая все на своем пути. Шарф никогда не испытывал такого жуткого животного страха, перемешанного с чувством брезгливости, которое ощущаешь при соприкосновении с падалью.
Вдруг все остановилось. Наступила полная тишина, и шарф перестал что-либо слышать. Его рецепторы просто отключились, почуяв неладное… Мгновение спустя жесткие длинные пальцы выхватили его из темноты и, набросив на чью-то шею, стали тянуть в разные стороны. Все вокруг перестало существовать. Он чувствовал, что стальные пальцы разрывают на части его ткань и душу, что он сейчас не выдержит этого дикого напряжения и разорвется, не дав случиться непоправимому! Он так хотел этого, он был бы счастлив, если бы оно было именно так… Но его ткань выдержала…
Все кончилось так же внезапно, как и началось. Пальцы, так цепко державшие его, вдруг ослабли, напряжение спало – и он повис, как тряпочка. Его душа умерла. Он больше ничего не чувствовал… Единственное, что осталось, только запах… запах смерти.
